Следом поднялись остальные – те, кто называл себя Достойными. Забавно: наверное, каждый из нас считает себя особенным, не таким, как прочие. Таким вот Достойным. Одна беда: довольно трудно разобраться – кто и для какой миссии тебя избрал?
Херувим чуть заметно улыбнулся и отступил с неуверенным полупоклоном. Следом, наступая друг другу на ноги, отпрянули Достойные. Видимо, так была отмерена почтительная дистанция до небожителя, явившегося во плоти в это мрачное Чистилище.
– Ты пришел, – донеслось из тумана. – Ты откликнулся на наши мольбы. Ты пришел. Значит, наши молитвы обрели плоть и кровь. Значит, силы света повернулись к нам. Значит, у нас есть шанс на спасенье. Значит, злу скоро придет конец…
Речь неслась из мрака, и казалось, что звук идет со всех сторон, отражаясь от стен, пола, потолка. Чудилось, что говорит не один человек, а вся эта масса людей, не имеющая лица, души, непостижимая, враждебная, непредсказуемая.
Павел понял, что от него не требуется ответа. Более того – слова смажут, испортят чистоту ощущений. Всего этого просто не передать ограниченными возможностями человеческих слов. Происходящее не стоит облекать в сухие рамки понятий – его нужно пропустить через себя, прочувствовать. Сознание восставало против этого, оно не желало мрака, ужаса, чего-то, лежащего за пределами человеческих представлений и человечности вообще.
Но Павел подталкивал себя, стараясь не показать неуверенности, слабости.
Ты же искал правды? Вот она, перед тобой. Впитывай ее, как корни растения впитывают разлагающуюся органику…
– Мы стараемся, Хозяин. Мы усердно просим силы света даровать искупление. Мы чувствуем, что искупление близко! Благодарим тебя за ниспосланные испытания и молим, молим… Заклинаем тебя, Хозяин – сделай наши испытания еще более трудными, еще более искусительными! Пошли нам боли, страданий, страха! Мы молим тебя об этом…
Павел вздрогнул. Поискал глазами Херувима, но не увидел ничего, кроме смрадного тумана.
Очень хотелось взглянуть в глаза этого монстра. Которому мало, мало…
– Больше боли, больше страданий, больше страха! Только об этом мы просим тебя, Хозяин!
Павлу стало душно. Он качнулся, с трудом удержавшись на ногах. Божеству не пристало падать в обморок. Надо слушать, впитывать, понимать…
– Мы прошли первое испытание. И нам мало! Мало страданий, мало крови! Пошли нам страшные потрясения! Пусть Достойные пройдут через тяжкие искушения, пусть очистятся наши ряды! Хозяин, мы требуем – услышь наши мольбы!
Теперь в голосе слышалась угроза.
И Павел явственно ощутил, как огромная холодная рука сжимает тело в стремлении выдавить из него саму душу. То, что раньше приходило лишь намеками, туманными образами, теперь обрело зловещую ясность.
Массовка подчинила его себе.
Поставила на колени.
Сделала рабом.
Никакое он не божество, и даже не хозяин всего этого кошмарного аттракциона.
Он всего лишь служитель, присматривающий за клеткой, в которой обитает чудовище.
Раб, выносящий дерьмо и кормящий с пики многоголовую тварь.
Раб, питающийся отбросами из этой клетки, зависимый от зверя, прикованный к тому толстой грязной цепью.
А может, того хуже – нелепый полупаразит, полусимбионт которого чудище терпит, как акула маленьких рыбок-прилипал…
Павел попятился. Мысли путались, в голове звенело. Он отступал, и за ним, как прилив, возвращались на свои места странные обитатели этого дикого мира. Вскоре внутренности барака окончательно скрылись в дымке, на смену ей пришла освежающая тьма.
Но в ушах продолжали звучать эти настойчивые мольбы-приказы:
Услышь нас!
Пошли нам!
Сделай для нас!
Он стоял перед бараком, тяжело дыша, шатаясь, не в силах сделать ни шагу. Понимание, которого он достиг там, внутри, покинуло, оставив лишь намеки на что-то отвратительное, страшное, нечеловеческое.
Свежий ночной ветерок немного привел в чувство. Павел заставил себя повернуться спиной к проклятому бараку. Но облегчения это ему не принесло.
Другое создание его же рук предстало перед глазами. Подсвеченное звездами и половинкой луны здание крематория.
Павел издал нечленораздельный звук – то ли вой, то ли хрип. Медленно, тяжело ступая, зашагал по сухой земле в сторону массивного угрюмого силуэта.
Крематорий смотрит пустыми глазницами, сверху, надменно, вроде бы даже презрительно. Дверь разверзлась жадной пастью, оттуда выкатился бетонный язык дорожки. И труба – словно тупой обломанный рог…
Игры кончились. Безумное развлечение стало самым обыкновенным безумием.
– Я убью тебя… – прохрипел Павел. – Снесу, сравняю с землей. Будто ничего и не было…
Глазницы окон осветились изнутри синеватым пламенем газовых горелок, из рога посыпались кровавые искры. Пасть полыхнула алым, и адский жар заставил отшатнуться, прикрыть лицо руками.
– Ты не сделаешь этого… – утробно прорычал крематорий. – Я нужен тебе…
– Ты мне не нужен! – орал Павел. – Все, кончились игры! Все! Все!
Вой и скрежет в ответ. Нет, это смех – знакомый смех. Так издевался Переходящий дорогу.
– Я нужен тебе. Подумай…
– Заткнись!
– …подумай, как следует – зачем?
– Ты не можешь говорить! Ты всего лишь груда кирпичей!
Лишь тот же леденящий душу смех в ответ и дождь из веселых сверкающих искр.
– Я снесу тебя, – бормотал Павел, озираясь. – Я тебя убью!
Вот! Лопата! На, на, получай! Смеешься?! Конечно, что тебе – лопата?
…Мотор надсадно завыл – нога сорвалась со сцепления, упала на газ. Табун взбесивших лошадей под красным капотом истошно взревел, дернув машину вперед.
Посмотрим, что ты скажешь на это?!
Удар. Будто кувалдой по голове.
Тихо сдуваются подушки.
И медленное отрезвление.
Проклятье! Что это было?! Галлюцинации, видения? Неужто он окончательно съехал с катушек?!
Дрожащей рукой нашарил в раскореженных недрах салона фляжку. Лучше предстать перед охраной и доктором мертвецки пьяным, чем объяснять им, почему он решил снести говорящий крематорий при помощи верного "Феррари"…
Все, что мы жаждем больше всего на свете, приходит слишком поздно. Вот она, Настя, рядом. Он чувствует ее тепло, слышит ее дыхание. Где это было тогда, когда все виделось всего лишь игрой – злой, жестокой, но просто игрой? Она рядом, можно забыться, хоть ненадолго, ощутить радость от своей победы.
Но все мысли – там, в кошмарном, смердящем, пузырящемся человеческой жижей котле.
Массовка. Она вертит им как хочет. Можно ли игнорировать ее волю? Поступить так, как хочется ему, Хозяину?
Нет.
Там, глубине этого человечника готовится очередная жертва – во имя его, его жизни. И только ей, массовке, решать – стоит ли продлять существование Хозяина за счет одного из статистов?
А теперь, когда стал понятен этот страшный, постыдный, мерзкий механизм продления жизни – жить хотелось с еще большей силой! Вот, вот в чем вся хитрость, подлый, чудовищный юмор Переходящего дорогу! Поманить жизнью, радостью бытия – и развернуть перед носом прайс с расценками на оставшиеся годы, дни, часы…
– Что с тобой? – тихо спросила Настя.
Как ей ответить? Что сказать в эти чистые глаза, когда хочется лишь рыдать и выть, закрыв голову подушкой?!
– Ничего, – сказал Павел и улыбнулся. – Думаю, как покончить со всем этим.
– Правда? – Настя осторожно заглянула Павлу в глаза. – Это было бы…
– Ничего не говори, – Павел прикрыл ей рот ладонью.
Нельзя говорить об этом. Табу. Любой разговор неизменно ведет в пропасть. Надо молчать. Есть вещи, о которых можно только молчать. Или кричать во всю глотку.
– Ты должна уйти, – сказал Павел. – Тебя вывезут из лагеря. Ты свободна. Как я и обещал.
Настя помолчала. И Павел уже знал, что она скажет.
– Никуда я не уеду. Теперь уже некуда.
Павел мысленно повторил последнюю фразу.
"Теперь уже некуда".
Все так. Некуда.
Все возвращалось туда, откуда и началось.
В тупик.
6
Наверное, ему что-то вкололи. Такое, что легко развязывает язык. Наверное, он что-то говорил. Возможно, говорил много, и наверняка наболтал лишнего. Одно утешает: слова посредника таковы, что отделить правду от вымысла в них непросто.
Артемий прикинул, какую чушь мог нести, и как это воспринимали те, кто вытягивал из него информацию – и хихикнул, представляя их вытянувшиеся лица.
Однако… Разве в наших доблестных "органах" принято колоть на дознании? Нет, не в том смысле – "колоть", чтобы допрашиваемый "раскалывался" и начинал излагать правду-матку. А колоть буквально – всякой химией? Или же существуют секретные циркуляры, в которых сказано – кого и при каких обстоятельствах можно подвергать воздействию сильнодействующих препаратов?
Или дело не в циркулярах, а в банальной цене вопроса?
Артемий хихикал, и сам понимал, что хихиканье это не здоровое. Во-первых, нет причин для веселья. Во-вторых, он никак не мог понять, где находится.
Какое-то серое пространство – ни верха, ни низа, мечущиеся темные тени, глухие невразумительные звуки. Что-то все это напоминает, только – что именно?
Звуки становятся громче, тени – четче. И приходит догадка.
– Я в мире духов, да? – спросил Артемий.
Тени замедлили свой беспорядочный бег, и в низком тягучем звуке послышалась утвердительная нотка.
– Значит, этот укол, вроде как тот порошок из мухоморов? Забавно, надо запомнить… – Артемий нервно хихикал, но в сознании уже зарождалось беспокойство.
С какой это стати его занесло в мир духов? Что это значит?
А серое пространство вокруг, между тем, сгустилось, оформилось, приобрело знакомые очертания.
Кабинет Ястребова! А вот и он сам – за столом, склонившийся над грудой каких-то бумаг… Да это ж его папка!
Странности все не кончались: Ястребов сидел неподвижно, будто превратившись в полномасштабную картинку.
– Что за черт… – Артемий поморгал, потрогал виски.
Что-то не так в ощущениях. Что-то не так…
Скрипнула дверь, кто-то вошел.
– Здравствуй, Арт…
Артемий попытался встать со стула – и не смог. А ведь теперь – самое время дать деру. Всякое доводится видеть посреднику, но кое-что он желал бы не видеть никогда.
Потому что некоторые видения приходят в одном случае.
Как вестники смерти.
– Здравствуй, Макс…
Артемий внезапно успокоился. Видно, вышел срок. Сколько можно бегать по бесконечному коридору, который для всех заканчивается одинаково. Все дело в длине отсрочки.
Переверзев прикрыл за собой дверь и неспешно прошелся по кабинету. Огляделся с любопытством и трудно уловимой тоской.
– Да… – произнес он. – Знакомое место. Мой первый собственный кабинет.
– Надо же, как совпало, – попробовал пошутить Артемий.
Переверзев глянул таким взглядом, что Артемию стало не по себе. Бесконечная жалость – вот что было в этом взгляде.
– Никогда не думал, что ты будешь моим вестником смерти, – сказал Артемий.
– Да уж, – криво улыбнулся Переверзев. – Жизнь прекрасна и удивительна…
Он упал на стул, приставленный к краю стола, повернулся в Ястребову, чье лицо неподвижно нависало над папкой. Тихонько дунул в его сторону. Светлая челка над застывшим лицом медленно-медленно заколыхалась, словно кабинет погрузился в воду. Получилось забавно.
– Я знаю, что мне осталось недолго, – сказал Артемий. – Ну а ты скажи – как… там?
– По-всякому, – пожал плечами Переверзев. – Как повезет. Да что говорить, скоро узнаешь. Прости, мне очень жаль.
– Да брось ты! – стараясь говорить бодрее, воскликнул Артемий. – Ведь ты вернулся и неплохо выглядишь – даже в роли вестника.
– Мы тени. Всего лишь тени, – грустно отозвался Переверзев и взгляд его стал твердым. – Спрашивай.
– Вот так, сразу?
– Да. Время ограничено.
Артемий задумался. Ему рассказывали о таких состояниях. Что-то, вроде обычного сна, и случается такое нередко. Только мало кто выносит воспоминания в реальность. Наверное, и ему суждено все забыть. Если бы люди сохраняли ту ясность, то понимание сути вещей, какое бывает лишь во сне – мир, может быть, изменился к лучшему. Или наоборот?
Боже… Какое ему дело до мира, которому жить дальше – но уже без него? Вестник приходит, чтобы помочь подвести итоги, расставить последние точки, примириться с самим собой.
Ну так как, Артемий Котлин, готов ты подвести итоги?
– Ну уж, нет… – мрачно сказал Артемий и спохватился. – Это я не тебе.
– Я понял, – кивнул Переверзев. – Тебе, и вправду, рано уходить. Тебя пытаются спихнуть на чужое место.
– Да… – тоскливо протянул Артемий. – Мне просто не повезло.
– Тут у меня кое-какие материалы… – Переверзев извлек откуда-то пачку листков, покрытых аккуратным печатным текстом. – Вот. Тебе может пригодиться.
Артемий изумленно смотрел на бумаги в руках Переверзева.
– Как… – пробормотал он. – Откуда… Ты ведь…
– Да, в том мире я мертв, – спокойно сказал Переверзев. – И мои мысли, мои догадки, память – все ушло со мной. Но никто не отнимал у меня права распоряжаться ими. Держи.
Артемий осторожно принял листки.
– У тебя мало времени, чтобы ознакомиться с этим, прежде чем…
– Скажи, – тихо проговорил Артемий. – Как это случилось… с тобой?
Переверзев поморщился:
– Глупо. Очень глупо. Ты знаешь, самая главная ошибка в моей жизни – это то, что больше всего я доверял фактам.
– Ты же следователь, – кивнул Артемий.
Переверзев покачал головой:
– Я прежде всего человек. Был человеком. Есть вещи важнее фактов. И здесь ты прав… прав… прав…
– Макс, ты чего? – встрепенулся Артемий, и слова его разлетелись гулким эхом.
Все вокруг стало меняться, и он со страхом почувствовал, как тают в руках драгоценные листки. Принялся лихорадочно читать, пытаясь запомнить, вычленить главное. Путался, злился на себя и снова читал – пока бумага не растворилась в серой мгле.
Потом закружилась голова. Мир завертелся вокруг с бешенной скоростью, что-то сдавило желудок…
Его вырвало.
Нельзя сказать, что стало легче, но мир несомненно окреп, набрал массу, превратившись в самую натуральную, добротную, крепко скроенную реальность.
Вырвало снова.
– Да что ты, в самом деле! – отрываясь от бумаг, брезгливо, но беззлобно бросил Ястребов.
Потому, что это действительно был его кабинет. И Артемий сидел на полу, облокотившись на стул, склонившись над мерзкой лужицей.
– Врача позвать? – предложил Ястребов.
– Позовите того, кто колол меня этой дрянью, – тяжело ворочая языком, сказал Артемий.
– Какой дрянью? – не понял Ястребов. – Не знаю, кто и чем тебя колол, но на моих глазах ты только жрал порошок из своего же амулета. Вот! Или у тебя от него память отшибло?
Ястребов потряс знакомыми оберегами. Артемий ничего не помнил. Неужели?.. Зарекся же пользоваться шаманским зельем!
– Я думал, ты травануться хотел, – поведал Ястребов. – Свести, так сказать, счеты. Оно и понятно: хоть смертная казнь у нас не применяется, но пожизненное – тоже не сахар. И главное – никаких шансов. Суд-то будет закрытым, сам понимаешь… Платочек дать – вытереться?
Артемий взял платок, промокнул губы. Привкус во рту такой, что никому не пожелаешь. Дернул же черт… И на что он только рассчитывал?
– За что – пожизненное? – слабо спросил Артемий.
– Найдем за что, – бодро сказал Ястребов. – Не надо было дразнить гусей.
Он вдруг переменился в лице, привстал, нависнув над столом, как та птица, что подарила ему фамилию:
– Ты расшевелил серьезные силы. Кое-кто хочет, чтобы ты вообще исчез. Понимаешь? Но… Я думаю, в этом нет необходимости.
Ястребов сел, продолжая внимательно разглядывать Артемия.
– Ты все равно не жилец, – сказал он.
– Ауру наблюдаете? – усмехнулся Артемий.
Ястребов неопределенно дернул плечом.
Странный человек. Не сам по себе – странных людей много. Удивительно, как ему с таким мировоззрением удается продвигаться по службе.
Следователь некоторое время перебирал бумажки в папке Переверзева. Артемий же смотрел на стену, где под самым потолком бледно светилось окошко. За мутным стеклом копошились голуби. Интересно, что их заставило залезть эту мрачную яму? Безысходность? Или птицам все видится в более радужном свете?
– Наверное, думаешь, что я тебя запугиваю? – произнес Ястребов.
– Какая разница, о чем я думаю? – отозвался Артемий.
– Да, в общем-то, никакой, – согласился следователь. – Просто хочу, чтобы ты четко представлял себе всю картину. Потому что у меня к тебе серьезное предложение.
В глазах Ястребова загорелись азартные огоньки. Он воровато глянул в сторону двери, поманил Артемия пальцем:
– У меня идея гораздо интереснее, чем возня с твоим пожизненным. Я-то знаю, что все материалы на тебя если не полная фикция, то уж силу имеют довольно условную. В зависимости от того, какую направленность примет дело. Если хочешь знать – вплоть до полного снятия обвинения.
– Как интересно… – вяло произнес Артемий.
– Да, да! – оживился Ястребов. – Снять обвинения не проблема – была бы на то воля! А с твоей помощью мы можем загнать более крупную рыбку. Ты понимаешь, о ком я?
– Павел…
– Давай без имен. Если ты готов дать показания – мы заставим его попотеть. Знаешь, что значит – прижать такую фигуру?
– "Выпасти кабанчика?"
– Что?
– Ну, используя служебное положение, долго и нудно собирать компромат, пока кабанчик не разжиреет на достаточно крупную сумму. Чтобы тряхнуть его при удобном случае…
– Ха-ха-ха! Ну, ты даешь! – Ястребов смеялся громко, но не очень натурально. Похоже, в точку.
– Пойми, – заговорил Ястребов, нервно колотя пальцами по обложке папки. – Деньги – конкретно его деньги – тут ни при чем. Дело в пересечении интересов. Наш клиент – очень крупная фигура, он многим поперек дороги стоит. Только это хитрющий лис: материала море, но никто не решается этот материал подымать. Понимаешь? Ниточки тянутся во все стороны, всех цепляют. Дерни здесь – на том конце вылезет кто-то уж вовсе неожиданный…
– Анекдот знаете? – лениво сказал Артемий – Когда мужик решил червей для рыбалки из земли электричеством выгонять? Так сначала полезли черви. А потом – шахтеры…
Ястребов зашелся в смехе. Видимо, разговор на заданную тему стоил ему немалых нервов. Отсмеявшись, он стал серьезным и продолжил:
– Твое дело с этим лагерем – просто находка. Понимаешь? Это не завязано ни на политике, ни на бизнесе. Это можно представить как простую уголовщину.
– Если бы – простая… – пробормотал Артемий.
– Да! – не слушая его, горячечно говорил следователь. – Дело темное, непонятное, но я чувствую, что там есть, за что зацепиться. Как считаешь?
– А ведь он ведь вам доверяет, – глядя в глаза Ястребову, сказал Артемий. – Вам не совестно будет его… ну, это…
Ястребова перекосило.
– Ты что, совсем обалдел, что ли? – прошипел он. – Не понимаешь, что он – просто свихнувшийся маньяк?! Ты сам едва жив остался, и все еще по ниточке ходишь! Да не был бы он такой важной шишкой – давно бы уже видел небо в клеточку! Неужели ты сам не хочешь его наказать?