Во мне возвели свои корабли – коричневые лики. Блести своим бронзовым браслетом на дикой коже, что не знает забот мягких кремов, и, если не хочешь, не понимай меня. "Есть такие, что задалбливают своей философией, они рождены, чтобы задалбливать", – так говорил Ключ, еще в сентябре. "Мне не нравится это ожидание. Я знаю, что тот, кто хотел меня видеть, уже давно смотрит на меня. Вопрос: откуда? Допустим, из окон музея? Или же с того окна, что напротив. Интересно, очень интересно, ну ведь точно подлец наблюдает. Ставлю на то, что он готовится к встрече, оттого, что боится встретить меня случайно. Да, я чувствую его страх. Возможно, подглядывает за мной сверху. Сейчас зазвонит мой телефон, и голос скажет о своем непреднамеренном опоздании, тем самым украдет у меня еще десять минут моей жизни. За это время, одевшись, выйдет из дверей, оттуда, где сейчас таится. Уверен ли ты в том? Он где-то рядом, где-то близко. Сейчас ровно семь без примесей, еще жду минуту и выхожу на середину бульвара. Если он действительно знаком с моими комбинациями, он разгадает мой ход". Светофор перекрасился, ничто не останавливая, Шуга перешел пустынные дороги, зачем-то ускоряя шаг. "Я – Филобиблон. Поминай меня при жизни, и еще после моей смерти, которая означает мое рождение. Дитя мое". Проделал путь в тысячи шагов? Сколько раз ты шагал по этой земле, именно в этой жизни? Сколько раз ты вдыхал и выдыхал на этой земле, именно в этой жизни? Взяв в узды начало бульвара, он дышал, вспоминая о себе все. Всецело отдавал себя чему-то геометрическому, забывая детство, постигал старость, но чувствуя все отчетливо. Он плыл, вспоминая дерзость Андрея, опять его аккуратный чемодан вскрывается, он достает необходимый ему калибр, метнувшись за угол, оставляет цвет своего костюма – желтый, темно-желтый, сочетаемый с весенней депрессией, покрываемый тонкой едва заметной терракотовой полоской. Ну, комбинатор. Такого и не сыщешь, осторожно меняет черты, обернется и вдруг удавом сделается, а после выследит с лицом милого друга, хоть на руки бери и целуй. Наверное, что-то ценил во мне. Проектируя пространство вокруг себя, придумывал его для тех, кто не ведал о сложенных для них обстоятельствах – так он привязывал к себе, кидал дорогостоящую высоту и ненавидел лживые слезы. Интеллектуал, тянул за собой необычный шлейф, что весьма интересен. Интересна его работа для тех, кто хитро сидит в стороне и за всем наблюдает. Опасно быть не способным, опасно далеко не ходить. Все поджидали и всех поджидали. Шуга осторожно дошел до середины Гоголевского бульвара и, внезапно обернувшись, в смятении остановился. Ожидая, закинул голову, отчего неожиданно чертыхнулся. Узрел в плотности ветвей дерева свою свободу, и захотел вдруг стать подобным прощанием Дафны и не носить на себе ни ногтей, ни отпечаток рук. "Желаю вместо рук носить цветы, листву, набухшие почки. Непрерывно терять себя в закат сезона по крупицам, при этом не рассыпаться на трости, карандаши, палочки для пищи, старомодную палитру, подоконник, стол, бессмысленную доску, коробочку для сигар, а главное, не дай Боже мольбертом обернуться. Я – мольберт. Лучше уж Альберт, и непременно физический, знающий толк в квантах, трениях, кристаллах. Жить в парке на аллеях рядом с беленькой скамьей, неподвижно сохранять основу своей категории, цельность корня, ветровой смехотвории. И кто знает, возможно, даже прогнуться под истерией гроз, потеряв самую худшую ветвь, при этом никого не убив, никого не поранив, и снова порождать возможность должного развития. Хотя, о чем я здесь толкую? Помнишь, как через три столетия к тебе вплотную подошел удивительно непьяный мужик, равнодушно сделав из тебя пенек, посредством топора, пилы, пота, мата, затраченного времени. А уже после, когда ты отпустил память своей отрывной половины, навечно сконцентрировавшись в области корней, – тебя посетила тоскливая мечтания. Белая скамейка исчезла, дорога, пролегающая в тень аллеи забылась в миру, время сотворило вокруг твоего бытия глубину чащи, ты стал влажным, заросшим с трещинами в темноте. Изредка мечтая, чтобы на тебе непременно отдохнули. Желательно усталая красная шапочка, белый заяц, медведь с гармошкой, лохматый сторож, дырявая невеста, улитка виноградная, и человек в песочном костюме… Ну, где же ты? Где? Зачем звонил? Подлец. Кто ты? Зачем вытащил меня в столь ранний час? Чего хотел? Чего хотели? Шуга взглянул на часы, обнаружив более чем восемь. Секундная стрелка сползала по небесному циферблату, перебираясь на сторону запада, а далее вновь поднималась к точке отчета. Удивился, засматриваясь на безразличных прохожих. Временные облики. Так и никто не появился. Он держался одного – песочный костюм, но средь идущих на него людей не наблюдалось подобных примет. "Заговор", – мелькнуло внутри него, и он ощутил упадок сил, словно потерял дорогое себе. Это заговор! Я должен бежать, никто не придет, я должен бежать. Куда? Домой, мне нужно домой! Кто-то решился вытащить меня из дома. Зачем? Заговор. Пока я здесь, они свободно проникли в мое жилище. Нет, они что-то придумали. Они что-то придумали против меня! Никто не знал, о назначенной мне встрече. Никто. Заговор". Шуга вертелся, терзаясь в своих размышлениях, через секунды все то, что его окружало, приобрело движение. Он сорвался с места, предаваясь бегу, уничтожаясь все дальше к противоположности бульвара. Стачиваясь во времени, все ближе к проезжей части, все ближе к многообразию ходов.
Шуга взбежал на ступеньки, ища в скрытном кармане ключи, прощался с терпением, а главное, были истрачены силы. И это прожитое им утро не принесло ему должного открытия, теперь он двигался, медленно поглощаясь отдышкой, и, подойдя к замку, не обнаружил явственных отличий. Сахарный уверенно открыл дверь, напрашиваясь все быстрее вовнутрь квартиры.
– Алло, Мансарда, – воображал он в пустоту, сбивчиво набирая повторно номер. Гудки не прекращались, и он снова задал цифры, но уже другие. "Добрый день, я бы хотел переговорить с Фотографом… Это его жена? Бывшая или… Уехали из страны? Надолго ли? Оставил ли он номер? Ничего… А он вообще вернется? Алло? Креветка, почему не берешь трубку? Зима давно кончилась, а ты по-прежнему прячешься! Верни мой чемодан, скотина!". "Алло, я бы хотел бы переговорить с Генриеттой Изо льда? Невозможно? Ах, она в отъезде… Переводит? "Бледные бабочки на ярком"… Что-что? И когда она планирует свое потрясающее возвращение? В год дракона… Алло? Алло, я бы хотел переговорить с господином Педантом? Позвольте, но я из редакции, мы договаривались с ним в отношении встречи". "Сожалею, но Педант погиб при трагичных обстоятельствах, больше я не могу вам ничего сказать…". Выскальзывает трубка, но он все же удерживает ее, в бок, упираясь рукой. "Сахарница… чтоб ее", – задумается Шуга, сидя в своей коридорной. "Вроде бы все, как и всегда, я проверил, вроде бы и никого и не было. Тогда зачем все это? И надолго ли все попрятались? Модные тараканы! Педант мертв, действительно мертв? Весьма непривычное значенье".
В одной из квартир в самом центре Земляного города, беспредельно открыты все окна настежь, из них доносится грохот, постукивания, выкрики, суровые просьбы, а вместе с тем и воланы тяжелых качественных штор красиво виднелись, не шевелясь, заманивая в неизвестную квартиру. Шуга впервые глядел в эти окна невысокого светлого особняка, что спрятался на центральных узеньких дорожках.
Возле входа столпотворение, он неслышно проникал сквозь толпу – тонкой осторожностью, мимо людского бранящегося выяснения, отметив про себя, что где-то рядом пробежала любопытная Борода. "И что, уже унесли? Уже? Унесли батюшку, унесли окаянного", – доносилось со всех сторон, Шуга заглянул к месту консьержа, неуверенно вступив на прилегающую ступеньку. Раскинутый белеющий особняк вмещал в себя четыре квартиры и был весьма свеж в своей реставрации, в особенности внутри, нескромно, но все напоминало театр. "Вы к кому?", – остановил вдруг наблюдавшего за происходящим нетрезво пахнущих страж. "У меня назначена встреча с господином Педантом", – с усердием отчитался Сахарный. "Журналистам здесь не место, освободите немедленно помещение", – заступался за непонятно что назначенный человек. "Вы меня неправильно поняли, сегодня утром я должен был общаться с погибшим, мне бы хотелось выяснить все происшедшие обстоятельства". Здесь подскочил маленький, толстенький старичок, с блестящей лысиной, он что-то распевал себе под нос, поправляя на себе белую рубашку с короткими рукавами и вдруг, обнаружив человека, известного ему, внезапно обрадовался. Шуга оправился, когда тот затряс его, запуская в объятья, окинув устроенный порядок, убежденно предупредил, что это свои и таких хороших людей следует любезно пропускать. "Шуга, и как это ты к нам? Ну, проходи, проходи", – восклицал старичок, заманивая в прихожую квартиры. "На вещи, чур, не заглядываться", – смешно предупреждал Сахарного, помогая пальцем. "Здесь, понимаешь ли, целый музей на дому. Гордо жил, гордо жил. Пяткой в пух, пяткой в пух", – причитал старичок, таща за собой Сахарного почти вприпрыжку, вдоль овального прихожего зала, не то гобеленный коридор встречал их своим вкусом. "Сейчас, я тебя яйцом угощу… глазурью", – ласково предложил старичок. "Не угрожайте", – заметил Шуга не всерьез, и рука старичка замахнулась на дубовые двери, он неслышно распахнул одну за другой, и они узрели широкие покои мертвеца.
"Глядишь?", – покосился старичок в сторону Шуги, пройдя дальше сквозь вездесущие раздробленные куски обвалившегося потолочного перекрытия. В спальне Педанта было не по-утреннему темно, вот только когда старичок раскрыл шторы, все сделалось более наглядным. Узоры светлого паласа были нарушены резко внушавшим красным в виде нелепых клякс, белоснежная кровать, предназначенная для жития восемнадцатого века, трещала под тяжестью озолоченной бронзы и хрусталя, еще издавая сложнейший звук, а в редком для Москвы особо высоком потолке светилась нескромная дыра. "Глядишь? Вот, как все и было, только барин в койку, как это вот царская громадина и накрыла его живьем, да ладно бы, во что другое влетела, так прям в голову и угодила, все мозги расплескались, вот это полотно, что с краю… Милое, правда? Все было уделано, в серых клетках Педанта".
Шуга медленно отошел назад, преодолевая поднятую пыль, всматривался в полотно, ранее принадлежавшее мадам Помпадур, он узнал черту кистей Фрагонара, заметив, в сомнении, что и вправду подлинник.
"Говорят, что комната-то отделана в стилях рока. Ой, нет… типа нет, рококо! Да верно, типа о-ля-ля", – метался старичок, подвязывая шторы озолоченными лентами.
"Говорят, что во всем этом стиле – сексуальный обертон! Слышишь, да! Сексуальный обертон или тон? А если тон, то чей?", – посмеивался старичок, прыскаясь недопониманием не то что-то зная о погибшем. "Веришь, Шуга! И только эта громадина люстра выходила из ряда вон, и не соответствовала ни парижским панелям, не всем этим спиралькам, завитушкам, да напудренным розовеньким пипочкам и пухленьким, нежненьким попкам. Слышишь, да! Напудренным розовым попкам!", – продолжал подсмеиваться старичок, потягиваясь к солнцу. – "Люстра ведь каким-то боком царскому роду принадлежала, а это люди серьезные, ее вот только подправили слегка, так сказать, проволочки лампочки, так сказать…".
"Когда подправили?", – заинтересовался неподвижный гость.
"Когда, когда…", – старичок вдруг странно замедлил, резко обернувшись в сторону Шуги, и как-то непривычно повел глазом бестии, одолжив пару слов у глубины интеллекта, чтобы выпалить: "Точность, продана с молотка!", – и вновь рассмеявшись, стал заглядывать во все, выдвигая дубовые ящики, констатируя: "Не украли ли чего?".
"Откуда знаете, что эта люстра принадлежала русским царям?", – вопросительно сдался Сахарный, а старичок будто бы и не слышал его, чихал на раскрытые книги, да любезничал в тайны ящиков, достав из-за пазухи треснутое пенсне, принарядился нелепо, глупо не замечая, что в них не хватает одной диоптрии. На минуту Шуге показалось, что вся эта кровь в действительности не кровь Педанта, а чья-то иная, уж больно ее было много, да и особенность странности состояла в том, что лежала она повсюду и в большей мере поверх строительной пыли и прочего мусора. "Свиней, что ль, резали, свиней, что ль, резали?" – словно напел старичок, не возмущаясь вовсе.
"Вы так и не ответили мне на вопрос", – осторожно промолвил Шуга, чего-то остерегаясь, глядя на суетливого старика, пытался что-то припомнить. Все происходящее казалось ему невозможно мистическим и недоступным ему.
"Вот бляхи, бляхи, а нитку золотую прибрали, я ж все подчитал, все триста восемьдесят штук, и еще один невзрачный сантиметр. Вот бляхи, бляхи… Ты вот что, там стоишь? Помог бы".
"Я?", – опомнился неподвижный Шуга.
"Ну, ты, ты, кто ж еще? Никого ж нет!", – нервно заметил старичок, продолжая работу. "Дел невпроворот, еле соседнюю разгреб, всю ночь пыжился", – старичок вынул из раскрытого гардероба обшитую малиновым шелком коробку, заглянул в нее, достал лаковые ботинки и отбросил ее со словами: "А вот они, батюшкины посмертные! Сюда, сюда, чтоб нашли, чтоб нашли. Эти, как их… шведы… Ой, нет… Полтавская котлета, ей-богу, стухла… Печально все это. Печально, но звезды все скажут, звезды уже сделали свой выбор, скоро звездочет допишет книгу и явит пророчество миру", – необыкновенно картавил старичок, ударно расправляясь с вещами.
"Значит, смерть наступила еще ночью?", – снова запросил Шуга, наблюдая с оглядкой за странным явлением.
"Еще вечером я ж говорю, только барин в койку – тут же оборвалось! Глядишь, скоро это, как его соседи, что сверху, побегут, у них же дыра, как-никак сказывается… Хорошо, что демоны обеденную залу еще не обжили, еще не обжили".
"А что они еще не знают? Снаружи столько народу, что даже слепой обратит свое внимание", – с чувством волнения заключил Сахарный.
"Не помнишь, что сказал Шекспир? Чем выше взлет, тем гибельней паденье? Курить хочешь?", – перебил старичок, не оборачиваясь в сторону опешившего гостя.
"Верно, курить хочу… Однако в том шекспировском сонете имеется не менее мудрый смысл: "Кто не карает, обладая властью, кто воли не дает своим рукам"", – Шуга присел на рядом стоящий шелковый стул и осторожно расслабился, потирая его мудреную набивку.
"Истину говорите, гниющие лилии и вправду так себе. Только, не карайте Педанта, не карайте батюшку нашего. А сигара! Чур, такая, что унесешься, справа от тебя на спальном столике в шкатулке", – услужливо мотаясь, старичок кудахтал подобно испуганной курице, а далее промолвил: "Черт", – и, зарывшись под кровать, вынул серебряное блюдо. "Матушка, предложение перегружено знаками препинания!", – вредно обратился в неизвестность, продолжая копаться в сути вещей.
Закурив сигару, Шуга нелепо заметил, что старичок успел нарядиться в зеленый сюртук, вытащив его из груды общего барахла, заметно предупреждал: "Казенное, непростое. Предположительно театральное", – из подола сюртука торчала тонкая сизая лента, старичок отдавал абстрактные жесты, понимая, что наедине с особенным гостем.
Когда поволока дыма усилилась, Сахарный вскричал, обозначив зрением, что видит проткнутое тело Педанта, казалось бы, напудренное строительной пылью в его же кровати под завалом свалившейся люстры. Его раздробленную голову, полностью разнесенную в углы спальни. Бывшие панели парижских домов так и залились липкими частицами, а в извилистых сложениях окровавленного одеяла россыпью лежали отрезанные фаланги его самолюбивых пальцев.
Шуга вскочил, помутненно шипя в долгом страхе, пытаясь промолвить то, что ему все-таки выпало вспомнить. Это, во-первых, кто этот старик и откуда он знает его имя, а второе так и твердило ему странность всего, отталкивая без дегустаций, он вроде бы знал его, но так и не цеплялись несущиеся образы.
Старичок закрученно остановился, расплываясь в улыбке все больше и больше, доставал сизую ленту сквозь зеленый сюртук, а та все неслась, метр за метром покрывая окровавленные ковры мертвеца. "Шуга, а вы не промах, хороший знаток антиквариата, знаете ли. Мне велено передать вам чертовское спасибо".
"Спасибо за что?", – дрожал в неизвестность растерянный Сахарный.
"Как за что? Вот так хороший человек всегда забывает сделанное им добро. Ну, как же, вы же предупреждали батюшку нашего Педанта, что плохи дела у того, кто берет не свое. Так вот, я и разрешаю его недосказанное, а уж мы-то позаботимся об остальном, в аду все срастется. Так что ступай, милый человек, прощаемся на века", – закончил многообразный демон, исчезая в облаке дыма посредством авангардного демонического каравана.
Шуга слегка обезумел, попытавшись предотвратить заложенное действие заблаговременно заранее. Вытянув руку перед собой, пытался с чем-то бороться, но околел в мгновенье, поймав себя на том, что стоит слишком далеко от особняка Педанта, в самом центре сплетений спрятанных улиц. Опомнился, всматриваясь в белеющий дом и, не видя всякой толпы, медленно плыл, когда только-только разгулялся первый июньский дождь, и он узрел в проходящей мимо него старухе чью-то святость. Бегло перекрестившись, осознал, что общался с несбывшимся обликом престарелого, неподдельного Педанта. "Знай свое место", – пробежало в его голове. Он отдышался, чтобы исчезнуть в спокойствии едва пережитого им видения.