И подруги направились по дорожке туда, где старый склон уходил старыми ступенями вниз, в старый Голливуд, и вдруг почувствовали, как время описало вокруг них полукруг - и вот уже на дворе стоял совсем другой год, потому что рядом ничего не изменилось, все здания остались такими же, как в тысяча девятьсот двадцать восьмом, дальние холмы выглядели совсем как в двадцать шестом, а ступени - как в двадцать первом, когда их только-только зацементировали.
- Прислушайся, Зелда. Вот, опять!
Зелда прислушалась, но вначале сумела разобрать только скрежет, похожий на треск сверчка, потом стон древесины и жалобы фортепьянных струн; тут один голос стал браниться по поводу этой холеры, а другой твердил, что он тут вообще ни при чем, вслед за тем по ступеням с глухим стуком поскакали шляпы-котелки, и сердитый голос бросил: "Опять из-за тебя влипли".
От изумления Зелда чуть не полетела кубарем вниз. Ухватившись за локоть Беллы, она всхлипнула.
- Это розыгрыш. Кто-то установил магнитофон или…
- Нет, я проверяла. Здесь только голые ступеньки, Зелда, голые ступеньки!
Пухлые щеки Зелды намокли от слез.
- Надо же, его собственный голос! Уж я-то разбираюсь, они - мои любимцы, Белла. Это Олли. Другой голос - это Стэн. А ты, как ни странно, в здравом уме!
Голоса звучали то громче, то тише, и наконец один из них вскричал:
- Эй, ты, не отлынивай!
У Зелды вырвался стон:
- Бог мой, какое чудо!
- Что прикажешь думать? - спросила Белла. - Как их сюда занесло? Это и вправду привидения? С какой стати привидения каждую ночь лезут в гору и толкают перед собой ящик? Объясни, какой в этом смысл?
Зелда окинула взглядом крутой склон и на мгновение прикрыла глаза, обдумывая ответ.
- А с какой стати привидения вообще куда-то лезут? Собирать дань? Вершить возмездие? Нет, наши - не таковы. Возможно, их подгоняет любовь, неразделенные чувства или что-то в этом роде. Согласна?
Сердце Беллы отсчитало пару ударов, прежде чем она ответила:
- Может, они не слышали этих слов.
- О чем ты?
- А может, слышали много раз, да не верили, потому что в прежние годы что-то у них случилось, какая-нибудь напасть или вроде того, а когда случаются напасти, все остальное забывается.
- Что забывается?
- Как мы их любили.
- Им это было известно.
- Откуда? Мы, конечно, болтали друг с дружкой, но не трудились им лишний раз написать, или помахать, когда они проезжали мимо, или хотя бы крикнуть: "Мы с вами!" Как ты думаешь?
- Белла, о чем ты говоришь, они же не сходят с телеэкранов!
- Ну, это совсем другое. Теперь, когда их с нами нет, хоть кто-нибудь подошел к этим ступенькам, чтобы признаться в открытую? Что если эти голоса - вернее сказать, призраки, или уж не знаю кто - обитают здесь годами, каждую ночь ворочают ящик с пианино, и ни одной живой душе не приходит в голову шепотом, а то и в полный голос дать им знать, как мы их любили все эти годы. А почему, собственно?
- В самом деле, почему? - Зелда вгляделась в бескрайнюю, почти отвесную мглу, где, скорее всего, маячили тени, а меж ними, быть может, неуклюже громоздилось пианино.
- Если я права, - сказала Белла, - и если ты со мной согласна, нам остается только одно…
- Нам с тобой?
- Ну да, кому же еще? Тише. Пойдем-ка.
Они сошли на ступеньку ниже. В тот же миг тут и там начали вспыхивать окна. Где-то раздвинули входную решетку и негодующе закричали в ночь:
- Безобразие!
- Что там за грохот?
- Вам известно, который час?
- Господи, - зашептала Белла, - теперь их услышали все без исключения!
- Этого еще не хватало! - Зелда стала озираться по сторонам. - Так можно все испортить!
- А вот я сейчас полицию вызову! - Наверху яростно хлопнула оконная рама.
- Ох, - выдохнула Белла, - не дай бог, нагрянет полиция…
- Ну и что?
- Все пойдет насмарку. Если кто и должен им сказать, чтобы они передохнули и не шумели, так это мы с тобой. Мы их не обидим, верно?
- Само собой разумеется, но…
- Никаких "но". Держись за меня. Идем.
Внизу все так же переговаривались два голоса, пианино заходилось в икоте: подруги осторожно спустились на ступеньку ниже, потом еще на одну, у них пересохло во рту, сердца колотились как бешеные, а непроглядная тьма пропускала лишь слабый свет фонаря у подножия лестницы, но он был так далеко, что загрустил в одиночестве, дожидаясь, пока запляшут тени.
Окна хлопали одно за другим, скрежетали дверные решетки. Того и гляди, сверху могла обрушиться лавина досады, протестующих криков, а то и выстрелов, готовая безвозвратно смести все и вся.
С этой мыслью подруги крепко обнялись, но обеих так зазнобило, что, казалось, каждая решила вытрясти из другой нужные слова в противовес чужому гневу.
- Зелда, не молчи, скажи им хоть что-нибудь.
- Что тут скажешь?
- Да что угодно! Они обидятся, если мы не…
- Они?
- Ты знаешь, о ком я. Надо их поддержать.
- Ладно, будь по-твоему. - Зелда опустила веки и замерла, подбирая слова, а потом выговорила: - Привет.
- Громче.
- Привет, - окликнула она, сначала тихонько, потом чуть громче.
Под ними впотьмах зашуршали тени. Один голос сделался решительнее, второй увял, а пианино затренькало на арфе своих невидимых струн.
- Не бойтесь, - продолжала Зелда.
- Умница. Давай дальше.
- Не бойтесь, - осмелев, повторила Зелда. - Не слушайте этих крикунов. Мы вас не дадим в обиду. Это же мы! Я - Зелда, только вряд ли вы меня помните, а это Белла, мы вас знаем тыщу лет, с раннего детства, и всегда вас любили. Время ушло, но мы решили вам сказать. Мы полюбили вас, когда впервые увидели в пустыне, а может, на корабле с привидениями, или когда вы торговали вразнос рождественскими елками, или в автомобильной пробке, когда вы отдирали у машин фары - и любим вас по сей день, верно я говорю, Белла?
Мрак выжидал, притаившись внизу.
Зелда ткнула Беллу в плечо.
- Да, верно! - воскликнула Белла. - Она говорит, как есть! Мы вас любим.
- Просто сейчас ничего больше в голову не приходит.
- Но ведь и этого достаточно, да? - Белла взволнованно подалась вперед. - Правда достаточно?
Ночной ветерок шевелил траву и листья по обеим сторонам лестницы, а тени, застывшие было внизу, по бокам заколоченного ящика, теперь смотрели наверх, на двух женщин, которые почему-то расплакались. Первой не выдержала Белла, но когда Зелда это почувствовала, у нее тоже покатились слезы.
- Так вот. - Зелда сама удивилась, что не утратила дара речи, но продолжила наперекор всему: - Мы хотим, чтоб вы знали: вам нет нужды сюда возвращаться. Нет нужды карабкаться в гору и ждать. Вот что мы хотим сказать, понимаете? Чтобы услышать такие слова на этом самом месте, вы и приходили сюда по ночам, и взбирались по лестнице, и втаскивали наверх пианино, в том-то все и дело, других причин нет, правильно? Наконец-то мы с вами встретились: теперь все сказано напрямик. Спокойно отправляйтесь на отдых, друзья мои.
- Счастливо тебе, Олли, - добавила Белла грустным-грустным шепотом. - И тебе, Стэн, Стэнли.
Прячась в темноте, пианино негромко помурлыкало струнами, скрипнуло старой древесиной.
И тут произошло самое невероятное. Во тьме раздались чьи-то вопли, деревянный ящик загрохотал по склону, пересчитывая ступеньки и отмечая аккордом каждый удар; он кувыркался и набирал скорость, а впереди неслись сломя голову два неясных силуэта: они удирали от взбесившегося музыкального зверя, голосили, спотыкались, орали, проклинали судьбу, взывали к небесным силам, а сами катились ниже и ниже, оставляя позади четвертый, шестой, восьмой, десятый десяток ступеней.
Тем временем на середине лестницы, в ночи, прислушиваясь, ловя каждое движение, вскрикивая, обливаясь слезами и хохоча, поддерживали друг дружку две женщины, у которых перехватывало дыхание, когда они пытались разглядеть - и почти верили, что разглядели - как три очертания скатывались по ступенькам, как улепетывали два силуэта, толстый и тонкий, как пианино с ревом прыгало за ними по пятам, не разбирая дороги, как внизу, на тротуаре, одинокий фонарь внезапно погас, будто сраженный, а тени кувырком полетели дальше, спасаясь от хищных зубов-клавиш.
А подруги, оставшись вдвоем, смотрели вслед и смеялись до упаду, чтобы потом залиться слезами, и рыдали, чтобы потом рассмеяться, но вдруг лицо Зелды исказилось от испуга, словно рядом прогремел выстрел.
- Что я наделала! - закричала она в панике, ринувшись вперед. - Подождите, я не то сказала, мы не хотели… не исчезайте! Просто удалитесь, чтобы соседи могли выспаться. Но раз в год… слышите? Раз в год, ночью, ровно через двенадцать месяцев и потом каждый год, непременно возвращайтесь сюда, договорились? И не забудьте свой ящик, а уж мы с Беллой - подтверди, Белла! - встретим вас на этом самом месте.
- Во что бы то ни стало!
Ответом было долгое молчание над ступенями, нисходящими в черно-белый немой Лос-Анджелес.
- Как по-твоему, они услышали?
Подруги обратились в слух.
И тут далеко внизу прозвучал едва слышный хлопок, будто очнулось старинное авто, а потом промелькнула какая-то причудливая музыкальная фраза, слышанная в детстве на дневном сеансе. Но и она тут же смолкла.
Через некоторое время они побрели вверх по лестнице, вытирая слезы бумажными носовыми платками. Потом обернулись, чтобы напоследок вглядеться в темноту.
- Знаешь, что я тебе скажу? - произнесла Зелда. - По-моему, они услышали.
1995
Another Fine Mess
© Перевод Е.Петровой
Карлик
Эйми отрешенно смотрела на небо.
Тихая ночь была такой же жаркой, как и все это лето. Бетонный пирс опустел; гирлянды красных, белых и желтых лампочек светились над деревянным настилом сотней сказочных насекомых. Владельцы карнавальных аттракционов стояли у своих шатров и, словно оплавленные восковые фигуры, безмолвно и слепо разглядывали темноту.
Час назад на пирс пришли два посетителя. Эта единственная пара развлекалась теперь на "американских" горках и с воплями скатывалась в сиявшую огнями ночь, перелетая из одной бездны в другую.
Эйми медленно зашагала к берегу, перебирая пальцами несколько потертых деревянных колец, болтавшихся на ее руке. Она остановилась у билетной будки, за которой начинался "Зеркальный лабиринт". В трех зеркалах, стоявших у входа, мелькнуло ее печальное лицо. Тысячи усталых отражений зашевелились в глубине коридора, заполняя чистый и прохладный полумрак горячими конвульсиями жизни.
Она вошла внутрь и остановилась, задумчиво рассматривая тощую шею Ральфа Бэнгарта. Тот раскладывал пасьянс, покусывая желтыми зубами незажженную сигару. Веселая пара на "американских" горках вновь завопила, скатываясь вниз в очередную пропасть, и Эйми вспомнила, о чем хотела спросить.
- Интересно, что привлекает людей в этих взлетах и падениях?
Помолчав с полминуты, Ральф Бэнгарт вытащил сигару изо рта и с усмешкой ответил:
- Многим хочется умереть. "Американские" горки дают им почувствовать смерть.
Он прислушался к слабым винтовочным выстрелам, которые доносились из тира.
- Наш бизнес создан для идиотов и сумасшедших. Взять хотя бы моего карлика. Да ты его видела сотню раз. Он приходит сюда каждую ночь, платит десять центов, а потом тащится через весь лабиринт в комнату Чокнутого Луи. Если бы ты только знала, что он там вытворяет. О Боже! На это действительно стоит посмотреть!
- Он такой несчастный, - ответила Эйми. - Наверное, тяжело быть маленьким и некрасивым. Мне его так жалко, Ральф.
- Я мог бы играть на нем, как на аккордеоне.
- Перестань. Над этим не шутят.
- Ладно, не дуйся. - Он игриво шлепнул ее ладонью по бедру. - Ты готова тревожиться даже о тех парнях, которых не знаешь. - Ральф покачал головой и тихо засмеялся. - Кстати, о его секрете. Он еще не в курсе, что я знаю о нем, понимаешь? Поэтому лучше не болтай - иначе парень может обидеться.
- Какая жаркая ночь. - Она нервно провела пальцами по деревянным кольцам на своей руке.
- Не меняй темы, Эйми. Он скоро придет. Ему даже дождь не помеха.
Она отступила на шаг, но Ральф ухватил ее за локоть.
- Чего ты боишься, глупенькая? Неужели тебе не интересно посмотреть на причуды карлика? Тихо, девочка! Кажется, это он.
Ральф повернулся к окну. Тонкая и маленькая волосатая рука положила на билетную полку монету в десять центов. Высокий детский голос попросил один билет, и Эйми, сама того не желая, пригнулась, чтобы посмотреть на странного посетителя.
Карлик бросил на нее испуганный взгляд. Этот черноглазый темноволосый уродец напоминал человека, которого сунули в давильный пресс, отжали до блеклой кожуры, а потом набили ватой - складку за складкой, страдание за страданием, пока поруганная плоть не превратилась в бесформенную массу с распухшим лицом и широко раскрытыми глазами. И эти глаза, должно быть, не закрывались и в два, и в три, и в четыре часа ночи несмотря на теплую постель и усталость тела.
Ральф надорвал желтый билет и лениво кивнул:
- Проходите.
Будто испугавшись приближавшейся бури, карлик торопливо поднял воротник черной куртки и вперевалку зашагал по коридору. Десять тысяч смущенных уродцев замелькали в зеркалах, как черные суетливые жуки.
- Быстрее!
Ральф потащил Эйми в темный проход за зеркалами. Она почувствовала его руки на своей талии, а потом перед ней возникла тонкая перегородка с маленьким отверстием для подглядывания.
- Смотри, смотри, - хихикал он. - Только не смейся громко.
Она нерешительно взглянула на него и прижала лицо к стене.
- Ты видишь его? - прошептал Ральф.
Эйми кивнула, стараясь унять гулкие удары сердца. Карлик стоял посреди небольшой голубой комнаты - стоял с закрытыми глазами, предвкушая особый для него момент. Он медленно приоткрыл веки и посмотрел на большое зеркало, ради которого приходил сюда каждую ночь. Отражение заставило его улыбнуться. Он подмигнул ему и сделал несколько пируэтов, величаво поворачиваясь, пригибаясь и медленно пританцовывая.
Зеркало повторяло его движения, удлиняя тонкие руки и делая тело высоким, красивым и стройным. Оно повторяло счастливую улыбку и неуклюжий танец, который позже закончился низким поклоном.
- Каждую ночь одно и то же! - прошептал Ральф. - Забавно, правда?
Она обернулась и молча посмотрела на его тонкий, искривленный в усмешке рот. Не в силах противиться любопытству, Эйми тихо покачала головой и вновь прижалась лицом к перегородке. Она затаила дыхание, взглянула в отверстие, и на ее глазах появились слезы.
А Ральф толкал ее в бок и шептал:
- Что он там делает, этот маленький урод?
Через полчаса они сидели в билетной будке и пили кофе. Перед уходом карлик снял шляпу и направился было к окошку, но, увидев Эйми, смутился и зашагал прочь.
- Он что-то хотел сказать.
- Да. И я даже знаю, что именно, - лениво ответил Ральф, затушив сигарету. - Парнишка застенчив, как ребенок. Однажды ночью он подошел ко мне и пропищал своим тонким голоском: "Могу поспорить, что эти зеркала очень дорогие". Я сразу смекнул, к чему он ведет, и ответил, что зеркала безумно дорогие. Коротышка думал, что у нас завяжется разговор. Но я больше ничего не сказал, и он отправился домой. А на следующую ночь этот придурок заявил: "Могу поспорить, что такие зеркала стоят по пятьдесят или даже по сто баксов". Представляешь? Я ответил, что так оно и есть, и продолжал раскладывать пасьянс…
- Ральф… - тихо сказала Эйми.
Он взглянул на нее и с удивлением спросил:
- Почему ты так на меня смотришь?
- Ральф, продай ему одно из своих запасных зеркал.
- Слушай, девочка, я же не учу тебя, как вести дела в твоем аттракционе с кольцами.
- А сколько стоят такие зеркала?
- Я достаю их через посредника за тридцать пять баксов.
- Почему же ты не скажешь этому парню, куда он может обратиться за покупкой?
- Эйми, тебе просто не хватает хитрости.
Ральф положил руку на ее колено, но она сердито отодвинулась.
- Даже если я назову ему адрес поставщика, он не станет покупать это зеркало. Ни за что на свете! Пойми, он застенчив, как дитя. Если парень узнает, что я видел его кривляние в комнате Чокнутого Луи, он больше сюда не придет. Ему кажется, что он, как и все другие, бродит по лабиринту и что зеркало не имеет для него никакого значения. Но это обычный самообман! Карлик появляется здесь только по ночам, когда поток посетителей убывает, и он остается в комнате один. Бог его знает, чем он тешит себя в праздничные дни, когда у нас полным-полно народа. А ты подумай, как сложно ему купить такое зеркало. У него нет друзей, и даже если бы они были, он не осмелился бы просить их о подобной покупке. Чем меньше рост, тем больше гордость. Он ведь и со мной заговорил только потому, что я единственный, кто смыслит в кривых зеркалах. И потом ты же видела его - он слишком беден, чтобы тратиться на такие вещи. В нашем чертовом мире работу найти нелегко, особенно карлику. Наверное, живет на какое-то нищенское пособие, которого едва хватает на еду и парк аттракционов.
- Какая ужасная участь. Мне так его жаль. - Эйми опустила голову, скрывая набежавшие слезы. - Где он живет?
- На Генджес Армс, в портовом районе. Там комнаты метр на метр - как раз для него. А почему ты спрашиваешь?
- Влюбилась. Мог бы и сам догадаться.
Он усмехнулся, прикусив желтыми зубами незажженную сигару.
- Эйми, Эйми! Вечно ты со своими шуточками…
Теплая ночь переросла в горячее утро, а затем в пылающий полдень. Море казалось голубым покрывалом, усыпанным блестками и крошевом битого стекла. Эйми шла по многолюдной набережной, прижимая к груди пачку выгоревших на солнце журналов. Свернув на пирс, она подбежала к павильону Бэнгарта и, открыв дверь, закричала в жаркую темноту:
- Ральф? Ты здесь? - Ее каблучки застучали по деревянному полу за зеркалами. - Ральф? Это я!
Кто-то вяло зашевелился на раскладушке.
- Эйми?
Ральф сел и включил тусклую лампу на туалетном столике. Протерев полусонные глаза, он покосился на нее и сказал:
- Ты выглядишь как кошка, слопавшая канарейку.
- Я кое-что узнала об этом маленьком человечке.
- О карлике, милая Эйми, об уродливом карлике. Маленькие человечки появляются из наших яичек, а карлики рождаются из гланд…
- Ральф! Я только что узнала о нем потрясающую вещь!
- О Боже, - пожаловался он своим рукам, словно призывал их в свидетели. - Что за женщина! Я бы и двух центов не дал за какого-то мелкого гаденыша…
- Ральф! - Она раскрыла журнал, и ее глаза засияли. - Он писатель! Подумай только! Писатель!
- Слишком жаркий денек, чтобы думать.
Он снова лег на раскладушку и с игривой улыбкой осмотрел ее фигуру.
- Я прошлась сегодня утром по Ганджес Армс и встретила мистера Грили - знакомого продавца. Он сказал, что мистер Биг печатает на машинке и днем и ночью.
- У этого карлика такая фамилия?
Ральф начал давиться смехом.
- Рассказы писателей часто связаны с их реальной жизнью, - продолжала Эйми. - Я нашла одну из его историй в прошлогоднем журнале, и знаешь, Ральф, какая мысль пришла мне в голову?