Овраг был глубокий и черный, черный, непроглядно-черный! И весь мир остался позади, мир тех, кто спокойно спит в своей постели; запертые двери, город, аптека, кинотеатр, огни - все осталось позади. А здесь - один овраг, только он вокруг - черный и огромный.
- Ведь ничего не случилось, правда? И никого здесь нет. Двадцать четыре ступеньки, двадцать пять. А помнишь, в детстве мы пугали друг друга сказками о привидениях?
Она прислушивалась к собственным шагам - они отсчитывали ступеньку за ступенькой.
- Помнишь сказочку про то, как в дом к тебе приходит черный человек, а ты уже лежишь в постели. И вот он уже на первой ступеньке лестницы, которая ведет к тебе в спальню. Вот он уже на второй ступеньке. Вот уже на третьей, на четвертой, на пятой! Помнишь, как вы все визжали и смеялись, слушая эту сказочку? И вот ужасный черный человек уже на двенадцатой ступеньке, вот он открывает дверь в твою комнату, вот стоит у твоей кровати. "АГА, ПОПАЛАСЬ!"
Лавиния вскрикнула. Никогда в жизни она не слыхала такого отчаянного вопля. И сама никогда в жизни не кричала так громко. Она остановилась, замерла на месте и ухватилась за деревянные перила. Сердце в груди разрывалось. Его неистовый стук, казалось, заполнил вселенную.
- Вот, вот оно! - кричало что-то у нее внутри. - Там, внизу, под фонарем кто-то стоит! Нет, уже скрылся. Но он меня ждал!
Лавиния прислушалась.
Тишина.
На мосту - никого.
Ничего там нет, думала она, держась за сердце. Ничего. Дура я! Зачем было вспоминать эту сказку? До чего глупо! И что мне теперь делать?
Сердце понемногу успокоилось.
Позвать сержанта Кеннеди? Может, он слышал, как я завопила?
Она снова прислушалась. Ничего. Ничего.
Пойду дальше. Это все та глупая сказка виновата.
Она опять начала считать ступеньки.
- Тридцать пять, тридцать шесть, осторожно, не упасть бы. Я просто дура. Тридцать семь, тридцать восемь… девять, сорок и еще две, значит, сорок две, уже почти полпути.
Она снова замерла.
- Погоди, - сказала она себе. Сделала шаг. Раздалось эхо. Еще шаг.
Снова эхо. Чужой шаг, на долю секунды позже.
- Кто-то идет за мной, - шепнула она оврагу, черным сверчкам, и затаившимся зеленым лягушкам, и черной речке. - Кто-то идет сзади по лестнице. Я боюсь обернуться.
Еще шаг, снова эхо.
- Как только я шагну, он тоже шагает. Шаг и эхо.
- Сержант Кеннеди, это вы? - нерешительно спросила она у оврага.
Сверчки молчали.
Сверчки прислушивались. Ночь прислушивалась к ней и к ее шагам. Все дальние ночные луга и все ближние ночные деревья вокруг, против обыкновения, застыли и не шевелились; листья, кусты, звезды и трава в лугах - все вдруг замерло и слушало, как бьется сердце Лавинии Неббс. И, может быть, где-то за тысячу миль, на глухом полустанке, где от поезда до поезда - целая вечность, одинокий путник читает сейчас газету при тусклом свете единственной лампочки - и вдруг поднимет голову, прислушается и спросит себя: что это? И подумает: наверно, просто дятел стучит по дуплистому стволу. Но нет, это не дятел, это Лавиния Неббс, это ее сердце стучит так громко.
Тишина. Тишина летней ночи, что раскинулась на тысячи миль, затопила землю, точно белое море, полное теней.
Скорей, скорей! Все ниже по ступенькам.
Беги!
Она услышала музыку. Безумие, глупость, но на нее обрушилась мощная волна музыки, и тут оказалось - она бежит, бежит в страхе и ужасе, а в каком-то уголке сознания, еще усиливая и нагнетая страх, звучит грозная, тревожная музыка и толкает ее все дальше, дальше, скорее, скорее, и она летит и падает все ниже, ниже, на самое дно оврага.
- Еще немножко! - молила Лавиния. - Сто восемь, девять, сто десять ступенек! Наконец-то дно! Теперь бегом! Через мост!
Она торопила руки, ноги, все тело, весь свой страх, она приказывала всем фибрам своего существа в эту ослепительную и страшную минуту, когда она бежала над шумной быстрой речкой по пустынным, гулким, качающимся и упругим, чуть ли не живым доскам, а за ней по мосту гнались шаги и настигали, настигали, и музыка тоже гналась следом, пронзительная и бессвязная…
Он догоняет, не оборачивайся, не смотри, если увидишь его - перепугаешься насмерть и уже не сможешь двинуться с места. Беги, беги!
Она бежала по мосту.
Господи боже, прошу тебя, молю, дай мне взбежать наверх! Вот и подъем, тропинка, теперь между холмов, ох, как темно, и все так далеко! Если я даже закричу, теперь это уже не поможет; да я и не в силах кричать. Ну вот, конец тропки, вот и улица; господи, хоть бы добраться, если только я доберусь домой, больше никогда в жизни никуда не пойду одна. Я была дурой, ну да, я была дурой, я не знала, что такое страх, но только бы добраться сегодня домой - клянусь, я уже никогда никуда не пойду без Элен или Франсины! Вот и улица. Теперь через дорогу!
Она перебежала дорогу и кинулась дальше по тротуару.
Ну вот, крыльцо! Мой дом! Господи, дай мне еще минутку, я войду и запру дверь - и я спасена!
И тут - как глупо, некогда сейчас замечать такие пустяки, скорей, скорей, не терять ни секунды, и все-таки она заметила: он блестит в темноте - недопитый стакан лимонада, она оставила его тут, на веранде, давным-давно, год назад, целых полвечера тому назад. Стакан с лимонадом стоит тут преспокойно, как ни в чем не бывало… и…
Непослушные ноги поднялись по ступенькам крыльца, руки тряслись и никак не попадали в замок ключом. Сердце стучало на весь свет. И что-то внутри отчаянно кричало от страха.
Наконец-то ключ в замке.
Открывай же, скорей, скорей!
Дверь распахнулась.
Скорей, туда. Захлопывай!
Она захлопнула дверь.
- Теперь на ключ, на засов, на все запоры! - задыхаясь прошептала Лавиния. - Крепче, крепче, надежнее!
Дверь заперта крепко, надежно.
Музыка умолкла. Она вновь прислушалась к стуку сердца - он постепенно утих.
Дома! Наконец-то! Дома и в безопасности! Спасена, спасена, дома! Она в изнеможении прислонилась спиной к двери. Спасена, спасена! Слушай! Ни звука. Спасена, слава богу, спасена, в безопасности, дома. Никогда, никогда больше не выйду вечером на улицу. Буду сидеть дома. Никогда в жизни больше не пойду через этот овраг! Дома, дома, спасена, все хорошо, как все хорошо! Дверь заперта, все хорошо. Стоп!
Выгляни в окно.
Она выглянула.
Да ведь там никого нет! Никого! И никто вовсе за мной и не шел. Никто меня не догонял. - Лавиния вздохнула и чуть было не засмеялась над собой. - Ну ясно же! Если бы кто-то за мной гнался, он бы, конечно, меня поймал! Не так уж я быстро бегаю… И на веранде никого нет, и во дворе тоже… Какая я глупая! Ни от чего я не убегала. В этом овраге так же безопасно, как в любом другом месте. И все-таки, как хорошо дома! Так тепло, уютно, нет лучше места на земле!
Она протянула руку к выключателю и замерла.
- Что? - сказала она. - Что? Что такое?!
У нее за спиной кто-то откашлялся.
1950
The Whole Town's Sleeping
© Перевод Э.Кабалевской
Ракета
Ночь за ночью Фиорелло Бодони просыпался и слушал, как со свистом взлетают в черное небо ракеты. Уверясь, что его добрая жена спит, он тихонько поднимался и на цыпочках выходил за дверь. Хоть несколько минут подышать ночной свежестью, ведь в этом домишке на берегу реки никогда не выветривается запах вчерашней стряпни Хоть ненадолго сердце безмолвно воспарит в небо вслед за ракетами
Вот и сегодня ночью он стоит чуть не нагишом в темноте и следит, как взлетают ввысь огненные фонтаны. Это уносятся в дальний путь неистовые ракеты - на Марс, на Сатурн и Венеру!
- Ну и ну, Бодони.
Он вздрогнул.
На самом берегу безмолвно струящейся реки, на корзине из-под молочных бутылок, сидел старик и тоже следил за взлетающими в полуночной тиши ракетами.
- А, это ты, Браманте!
- И ты каждую ночь так выходишь, Бодони?
- Надо же воздухом подышать.
- Вон как? Ну, а я предпочитаю поглядеть на ракеты, - сказал Браманте. - Я был еще мальчишкой, когда они появились. Восемьдесят лет прошло, а я так ни разу и не летал.
- А я когда-нибудь полечу, - сказал Бодони.
- Дурак! - крикнул Браманте. - Никогда ты не полетишь. Одни богачи делают что хотят. - Он покачал седой головой. - Помню, когда я был молод, на всех перекрестках кричали огненные буквы: МИР БУДУЩЕГО - РОСКОШЬ, КОМФОРТ, НОВЕЙШИЕ ДОСТИЖЕНИЯ НАУКИ И ТЕХНИКИ - ДЛЯ ВСЕХ! Как же! Восемьдесят лет прошло. Вот оно, будущее. Мы, что ли, летаем в ракетах? Держи карман! Мы живем в хижинах, как жили наши предки.
- Может быть, мои сыновья… - начал Бодони.
- Ни сыновья, ни внуки, - оборвал старик. - Вот богачам, тем все можно - и мечтать, и в ракетах летать.
Бодони помолчал.
- Послушай, старина, - нерешительно заговорил он. - У меня отложены три тысячи долларов. Шесть лет копил. Для своей мастерской, на новый инструмент. А теперь, вот уже целый месяц, не сплю по ночам. Слушаю ракеты. И думаю. И нынче ночью решился окончательно. Кто-нибудь из моих полетит на Марс! - Темные глаза его блеснули.
- Болван! - отрезал Браманте. - Как ты будешь выбирать? Кому лететь? Сам полетишь - жена обидится, как это ты побывал в небесах, немножко поближе к Господу Богу. Потом ты станешь годами рассказывать ей, какое замечательное это было путешествие, и думаешь, она не изойдет злостью?
- Нет, нет!
- Нет, да! А твои ребята? Они на всю жизнь запомнят, что папа летал на Марс, а они торчали тут как пришитые. Веселенькую задачку задашь ты своим сыновьям. До самой смерти они будут думать о ракетах. По ночам глаз не сомкнут. Изведутся с тоски по этим самым ракетам. Вот как ты сейчас. До того, что если не полететь разок, так хоть в петлю. Лучше ты им это в голову не вбивай, верно тебе говорю. Пускай примирятся с бедностью и не ищут ничего другого. Их дело - мастерская да железный лом, а на звезды им глазеть нечего.
- Но…
- А допустим, полетит твоя жена? И ты будешь знать, что она всего повидала, а ты нет - что тогда? Молиться на нее, что ли? А тебе захочется утопить ее в нашей речке. Нет уж, Бодони, купи ты себе лучше новый резальный станок, без него тебе и впрямь не обойтись, да пусти свои мечты под нож, изрежь на куски и истолки в порошок.
Старик умолк и уставился неподвижным взглядом на реку - в глубине мелькали отражения проносящихся по небу ракет.
- Спокойной ночи, - сказал Бодони.
- Приятных снов, - отозвался старик.
Из блестящего тостера выскочил ломоть поджаренного хлеба, и Бодони чуть не вскрикнул. Всю ночь он не сомкнул глаз. Беспокойно спали дети, рядом возвышалось большое сонное тело жены, а он все ворочался и всматривался в пустоту. Да, Браманте прав. Лучше эти деньги вложить в дело. Стоило ли их откладывать, если из всей семьи может полететь только один, а остальные станут терзаться завистью и разочарованием?
- Ешь свой хлеб, Фиорелло, - сказала Мария, жена.
- У меня в глотке пересохло, - ответил Бодони.
В комнату вбежали дети - трое сыновей вырывали друг у друга игрушечную ракету, в руках у обеих девочек были куклы, изображающие жителей Марса, Венеры и Нептуна - зеленые истуканчики, у каждого по три желтых глаза и по двенадцать пальцев на руках.
- Я видел ракету, она пошла на Венеру! - кричал Паоло.
- Она взлетела и как зашипит: ууу-шшш! - вторил Антонелло.
- Тише вы! - прикрикнул Бодони, зажав ладонями уши.
Дети с недоумением посмотрели на отца. Он не часто повышал голос. Бодони поднялся.
- Слушайте все, - сказал он. - У меня есть деньги, хватит на билет до Марса для кого-нибудь одного.
Дети восторженно завопили.
- Вы поняли? - сказал он. - Лететь может только один из нас. Так кто полетит?
- Я, я, я! - наперебой кричали дети.
- Ты, - сказала Мария.
- Нет, ты, - сказал Бодони.
И все замолчали. Дети собирались с мыслями.
- Пускай летит Лоренцо, он самый старший.
- Пускай летит Мириамна, она девочка!
- Подумай, сколько ты всего повидаешь, - сказала мужу Мария. Но глаза ее смотрели как-то странно, и голос дрожал. - Метеориты, как стаи рыбешек. Небо без конца и края. Луна. Пускай летит тот, кто потом все толком расскажет. А ты хорошо умеешь говорить.
- Чепуха. Ты тоже умеешь.
Всех била дрожь.
- Ну, так, - горестно сказал Бодони. Взял веник и отломил несколько прутиков разной длины. - Выигрывает короткий. - Он выставил стиснутый кулак. - Тяните.
Каждый по очереди сосредоточенно тащил прутик.
- Длинный.
- Длинный.
Следующий.
- Длинный.
Вот и все дети. В комнате стало очень тихо.
Оставались два прутика. У Бодони защемило сердце.
- Теперь ты, Мария, - прошептал он.
Она вытянула прутик.
- Короткий, - сказала она.
- Ну вот, - вздохнул Лоренцо и с грустью, и с облегчением. - Мама полетит на Марс.
Бодони силился улыбнуться.
- Поздравляю! Сегодня же куплю тебе билет.
- Обожди, Фиорелло.
- На той неделе и полетишь, - пробормотал он.
Дети смотрели на мать - у всех крупные прямые носы, и все губы улыбаются, а глаза печальные. Медленно она протянула прутик мужу.
- Не могу я лететь.
- Да почему?!
- Я должна думать о будущем малыше.
- Что-о?
Мария отвела глаза.
- В моем положении путешествовать не годится.
Он сжал ее локоть.
- Это правда?
- Начните сначала. Тяните еще раз.
- Почему же ты мне раньше ничего не говорила? - недоверчиво сказал Бодони.
- Да как-то к слову не пришлось.
- Ох, Мария, Мария, - прошептал он и погладил ее по щеке. Потом обернулся к детям: - Тяните еще раз. И тотчас Паоло вытащил короткий прутик.
- Я полечу на Марс! - Он запрыгал от радости. - Вот спасибо, папа!
Другие дети бочком, бочком отошли в сторону.
- Счастливчик ты, Паоло!
Улыбка сбежала с лица мальчика, он испытующе посмотрел на мать с отцом, на братьев и сестер.
- Мне правда можно лететь? - неуверенно спросил он.
- Правда.
- А когда я вернусь, вы будете меня любить?
- Конечно.
Драгоценный короткий прутик лежал у Паоло на раскрытой ладони, рука его дрожала, он внимательно поглядел на прутик и покачал головой. И отшвырнул прутик.
- Совсем забыл. Начинаются занятия. Мне нельзя пропускать школу. Тяните еще раз.
Но никто больше не хотел тянуть жребий. Все приуныли.
- Никто не полетит, - сказал Лоренцо.
- Это самое лучшее, - сказала Мария.
- Браманте прав, - сказал Бодони.
После завтрака, который не доставил ему никакого удовольствия, Фиорелло пошел в мастерскую и принялся за работу: разбирался в старом хламе и ломе, резал металл, отбирал куски, не разъеденные ржавчиной, плавил их и отливал в чушки, из которых можно будет сделать что-нибудь толковое. Инструмент совсем развалился; двадцать лет бьешься как рыба об лед, чтобы выдержать конкуренцию, и ежечасно тебе грозит нищета. Прескверное выдалось утро.
Среди дня во двор вошел человек и окликнул хозяина, который хлопотал у старого резального станка.
- Эй, Бодони! У меня есть для тебя кое-какой металл.
- Что именно, мистер Мэтьюз? - рассеянно спросил Бодони.
- Ракета. Ты что? Разве тебе ее не надо?
- Надо, надо! - Фиорелло схватил посетителя за рукав и, растерявшись, осекся.
- Понятно, она не настоящая, - сказал Мэтьюз. - Ты же знаешь, как это делается. Когда проектируют ракету, сперва изготовляют модель из алюминия в натуральную величину. Если ты расплавишь алюминий, кое-какой барыш тебе очистится. Уступлю за две тысячи.
Рука Бодони бессильно опустилась.
- Нет у меня таких денег.
- Жаль. Я хотел тебе помочь. В последний раз, когда мы разговаривали, ты жаловался, что все перебивают у тебя лом. Вот я и подумал - шепну тебе по секрету. Ну что ж…
- Мне позарез нужен новый инструмент. Я скопил на него деньги.
- Понятно.
- Если я куплю вашу ракету, мне даже не в чем будет ее расплавить. Моя печь для алюминия на той неделе прогорела…
- Ясно.
- Если я и куплю эту ракету, я ничего не смогу с ней сделать.
- Понимаю.
Бодони мигнул и зажмурился. Потом открыл глаза и посмотрел на Мэтьюза.
- Но я распоследний дурак. Я возьму свои деньги из банка и отдам вам.
- Так ведь если ты не сможешь расплавить алюминий.
- Привозите вашу ракету, - сказал Бодони.
- Ладно, раз тебе так хочется. Сегодня вечером?
- Чего лучше, - сказал Бодони. - Да, сегодня вечером мне ракета будет очень кстати.
Светила луна Ракета высилась во дворе среди металлического лома - большая, белая Она вобрала в себя белое сияние луны и голубой свет звезд Бодони смотрел на нее с нежностью Ему хотелось погладить ее, приласкать, прижаться к ней щекой, поведать ей свои самые заветные желания и мечты
Он смотрел на нее, закинув голову.
- Ты моя, - сказал он. - Пускай ты никогда не извергнешь пламя и не сдвинешься с места, пускай будешь пятьдесят лет торчать тут и ржаветь, а все-таки ты моя.
От ракеты веяло временем и далью. Это было все равно что войти внутрь часового механизма. Каждая мелочь отделана и закончена с ювелирной тщательностью. Эту ракету можно бы носить на цепочке, как брелок.
- Пожалуй, сегодня я в ней и переночую, - взволнованно прошептал Бодони.
Он уселся в кресло пилота.
Тронул рычаг.
Стал то ли напевать, то ли гудеть с закрытым ртом, с закрытыми глазами.
Гудение становилось все громче, громче, все тоньше и выше, все странней и неистовей, оно ликовало, нарастало, наполняя дрожью все тело, оно заставило Бодони податься вперед, окутало его и весь воздушный корабль каким-то оглушительным безмолвием, в котором только и слышался визг металла, а руки Бодони перелетали с рычага на рычаг, плотно сомкнутые веки вздрагивали, а звук все нарастал - и вот уже обратился в пламя, в мощь, в небывалую силу, которая поднимает его, и несет, и грозит разорвать на части. Бодони чуть не задохнулся. Он гудел и гудел не переставая, остановиться было невозможно - еще, еще, он крепче зажмурил глаза, сердце колотится, вот-вот выскочит.
- Старт! - пронзительно кричит он.
Толчок! Громовой рев!
- Луна! - кричит он. - Метеориты! - кричит он, не видя, изо всех сил зажмурив глаза.
Неслышный головокружительный полет в багровом пляшущем зареве.
- Марс, о Господи, Марс! Марс!
Задыхаясь, он без сил откачнулся на спинку кресла. Трясущиеся руки сползли с рычагов управления, голова запрокинулась. Долго он сидел так, медленно и тяжело дыша, реже, спокойнее стучало сердце.
Медленно, медленно он открыл глаза.
Перед ним был все тот же двор.
С минуту он сидел не шевелясь. Неотрывно смотрел на груды лома. Потом подскочил, яростно ударил по рычагам.
- Старт, черт вас подери!
Ракета не отозвалась.
- Я ж тебя!