Я сдунул волосы со лба. Ну да. Знаете, что такое "компьютерная мышка"? А вот и не то, что вы подумали. Я молчал - но тут Эдит вдруг осенило. Она переменилась в лице, схватилась за собственные щеки, округлила глаза - и как выпалит:
- Марсэлл, улетаем отсюда! Сейчас же, немедленно улетаем! Они же так и сюда пролезут, эти крысы! Я бою-усь! Я боюсь крыс, Марсэлл! Они же все жрут!
Мыш посмотрел на нее внимательно и пискнул:
- Еда. Самка - еда. Хорошая.
Обижаться грех, потому что это просто маленькая месть, в надежде, что Эдит поймет, что к чему. Эдит, по-моему, отлично поняла, но не так, как Мыш ожидал, потому что забилась в угол и начала плакать и кричать:
- Марсэлл, уберите отсюда эту гадость! Уберите!
Я почувствовал, что устал до смерти. Положение оказывалось все неприятнее и неприятнее, а Эдит умела создавать неудобства даже в ситуации, когда все идеально. Мне надо было пообщаться с Мышом о важных вещах, но из-за воплей Эдит не выходило сосредоточиться - жалко, когда женщина плачет. И пришлось сесть рядом с ней, достать платочек, капнуть успокоительного в кофеек и снова начать ее утешать. Хорошо, что умница Мыш не стал ввязываться, а сидел к нам спиной и чистился. Он постепенно оказывался чертовски тактичным парнем.
А Эдит всхлипывала, цеплялась за мои руки и бормотала умоляюще:
- Ну Марсэлл, давайте улетим отсюда, ну пожалуйста! Я слышала, крысы и вправду могут человека сожрать! А вдруг они действительно в звездолет пролезут? Моя мамочка тоже крыс не выносит!
А я даже не стал ей объяснять, что взлететь прямо сейчас у нас не выйдет, а если и выйдет, то мы застрянем на здешней орбите на веки вечные. Я ее гладил по голове и вытирал ей нос вместе с глазами, и говорил, что все будет в порядке - но я, ребята, в это ни на ломаный грош не верил. Потому что у нас получился контакт с цивилизацией очень толковых существ, которые в разных мирах жили рядом с людьми и к людям во все времена относились вполне определенно.
Всегда были врагами людей, если уж называть вещи своими именами. Люди их убивали и травили, а они выживали и приспосабливались. И вот теперь, в этом прекрасном мире, у них оказалась прямая возможность взять реванш за все прошлое.
Людей больше нет, а мышки остались.
Настроение у меня совершенно испортилось. Я уже ничего не ждал, но Мыш ткнул меня носом между лопаток, когда Эдит немного успокоилась. Я обернулся.
Мыш сидел на койке, совершенно уморительно скрестив руки перед собой. Как белка.
- Что ты? - говорю. - Что-то нужно?
- Большой, - пищит, - я должен. Ты остановил кровь. Дал еду. Я должен.
Мне захотелось его погладить, но я вовремя вспомнил, что он не животное и это, скорее всего, будет выглядеть неприлично, а может быть, даже оскорбительно. И вообще я смутился.
- Нет, - говорю. - Ты не должен. Я сам хотел.
Тогда он сделал маленький прыжок вперед - прямо сидя - и лизнул меня в ухо. Я слегка оторопел, но вовремя сообразил, что у каждой расы свой этикет. И что погладить - это у меня были правильные импульсы, потому что если у каких-нибудь созданий мимики нет, то жесты и прикосновения, вероятно, ее заменяют.
Он дал погладить себя за ушами. И пискнул:
- Я тоже хочу. Вместе есть. Вместе драться. Чинить гнездо. Защищать гнездо.
Да уж, думаю, будем драться. Война мышей и лягушей. Вот интересно, насколько я для них серьезный противник.
- Я не вижу в темноте, - говорю. - Их много, Старший, да? Шестерок?
- Много, - пищит. - Вдвоем - мы еда. Будут еще бойцы.
- Погоди, - говорю, - откуда? Ты говорил - ты одиночка.
Он свистнул.
- Я - Старший. Боец. Вторая жена - Сталкер, дочь Сталкера. Третья жена - Нюхач, дочь Нюхача. Четверо детей - взрослые. Дети Бойца, сами Бойцы.
Эдит, которая снова прислушивалась, хотела что-то сказать с язвительной миной, но я ее перебил.
- Старший, - говорю, - почему "вторая и третья"? А первая?
И тут, ребята, он первый раз сделал что-то совсем как человек. Он по-человечески тяжело вздохнул. И пискнул:
- Первая. Старшая. Боец, дочь Бойца. Любил. Трое детей. Всех съели. Шестерки Большого Босса.
Я разговаривал с Мышом долго. Только отдал приказ автомату подняться на борт и задействовал противоугонку на полную мощность. И занялся контактом вплотную. По бортовому времени кончился день, наступил вечер, а мы все разговаривали. Эдит сначала слушала, потом устала, начала раздражаться и капризничать - и в конце концов заявила, что хочет есть. Мыш издал презрительный звук и сказал мне, что моя самка слишком много ест, что ее выгоднее съесть, чем кормить - и это им с Эдит взаимных симпатий не добавило. Но обед я все-таки приготовил.
Мыш в этот раз почти не ел, посвистывал и нервно чистился. Я уже научился различать, как он чистится по необходимости, как - из вежливости, а как - на нервной почве: движения совершенно разные. Он беспокоился о своем гнезде, Мыш. И его совесть мучила, что он тут ест, а его жены с детьми сидят голодные.
Прожорливость Эдит его раздражала. А она его нарочно бесила - мазала галеты джемом в три слоя и капризничала, что в концентрате мало пряностей. Будто не понимала, что это очень скверный поступок - так себя вести перед носом у того, кто долго голодал.
Впрочем, она действительно не понимала. В чем другом, а уж в еде у нее никогда недостатка не было. Ее батюшка же президент корпорации, она изволила кушать только нечто вкусное и полезное, диетическое, чтобы фигуру не испортить. И уж что ее совсем не занимало, так это мышиные проблемы.
А еда в этом мире, жестоком до предела, была проблемой. Еще какой.
Мой друг Мыш, конечно, не занимался историей профессионально. Но его вторая жена происходила из гнезда Сталкеров - а так называли мышек, которые промышляли, выходя из системы подземных коммуникаций на поверхность, в мертвый город. Его жена видела много интересного и кое о чем ему рассказала.
И ему вполне хватало информации, чтобы изложить мне взгляд на происхождение мира. Мышиного мира, я имею в виду. Выглядело это так.
В незапамятные времена мышки были намного мельче и слабее, а миром правили Большие. Антропоиды, наверное, потому что Мыш уточнил: "Большие, как ты". Большие заняли всю Крышу мира своим городом, который мышки воспринимали, как одно огромное гнездо. В подчинении у Больших состояли все природные силы - электричество, атом и все такое - и эти вещи Мыш тоже называл своими именами, ибо в принципе понимал, что они из себя представляют. Между Большим и Малым народом шла вечная война - мышки жили внизу, в шахтах, тоннелях и прочих подземных постройках, сделанных Большими, а те всеми силами старались выгнать с собственной территории чужаков.
И так длилось до часа "ч", который Мыш назвал "Светящаяся Смерть". Была тут у них глобальная атомная война или какая-нибудь другая всемирная катастрофа - он не знал. Но почти все Большие сразу погибли, а те, кто умудрился выжить, болели и вырождались, а в конце концов вымерли совсем.
Множество мышек тоже погибло. Но с уцелевшими начали происходить изменения к лучшему. Малый народ стал крупнее, сильнее и умнее, чем раньше. Сначала-то было очень много пищи, которая осталась от Больших - "хорошая еда", как уточнил Мыш - и его сородичи процветали, размножались и строили собственную цивилизацию. К тому же мышки жили все дольше и дольше, некоторые долгожители из них начали даже доживать лет до сорока местных. А потом мир стал меняться.
Что-то случилось с Большим Светом - с солнцем, наверное. Я думаю, катастрофа повредила что-то в атмосфере, и солнечная радиация добавилась к общему, и без того задранному фону. Поэтому мышки, выходившие на поверхность днем, теперь заболевали и гибли. От лучевой болезни, наверное, потому что Мыш сказал, "от порченой крови". Вдобавок, выжившие растения, которые поначалу разрастались очень пышно, тоже постепенно пропали, кроме, быть может, лишайников и грибов, а от всего животного мира остались только мутировавшие насекомые.
Вот тогда слово "еда" у них и стало сакральным. Потому что начался Голод с большой буквы.
Мышиные кланы, всегда слегка воевавшие за сферы влияния и за власть, схватились не на живот, а на смерть за пищу. Подземный мир делили и переделили, имея в виду места скопления насекомых и места, где что-нибудь росло. А когда стало совсем туго с продовольствием, охотиться принялись и на себе подобных.
Каннибализм у мышек так жестко, как у людей, никогда не запрещался. А в создавшемся положении у них осталась одна-единственная заповедь: "Кто смел, тот и съел". Что относительно спасло положение, так это только их способность размножаться - у одной мышки за жизнь детенышей рождалось тридцать-сорок, а выживали двое-трое.
Печальный мир.
Излагая эту грустную сагу, Мыш ни одной секунды не сидел спокойно. Я уже тогда подумал, что все эти маленькие прыжочки, дерганье ушами, поднимание хвоста, почесывание и шевеление носом имеют какой-то дополнительный смысл, который нельзя перевести на человеческий язык. Эти мелкие движения, по-моему, сильно раздражали Эдит; в сущности, можно понять, что тяжело воспринимать смысл речи, когда собеседник вертится - но не в данном же конкретном случае!
Впрочем, не это главное.
Когда он закончил рассказывать, я спросил:
- Что будем делать?
Мыш задумчиво почесался и отвечает:
- Я уйду. Позову своих. Ты жди. Думай, как починить гнездо. Слушай.
- Мне, - говорю, - не лучше пойти с тобой?
Он ткнул меня носом в плечо.
- Нет. Ты не пройдешь. Там узко. Нож есть?
- Да, - говорю.
- Хорошо, - пищит. - Дай.
Я ему дал отличный нож с комплектом лезвий и несколько пачек витаминного концентрата. На прощанье он меня понюхал в нос и несколько раз лизнул. Я его погладил в ответ - надеясь, что это адекватно выглядит по здешним меркам.
Мне не хотелось, откровенно говоря, его отпускать - но привести его семью сюда, похоже, было нужно нам обоим.
По нашим бортовым часам уже поздний вечер был, когда Мыш ушел, но Эдит не спала. Во-первых, она выпила многовато кофе, а во-вторых, ей слишком хотелось сделать мне выговор.
Только я вернулся в каюту, как она тут же заявила:
- Вы невыносимый человек, Марсэлл! Слушаете какую-то поганую крысу, а человека не слушаете!
- А что вы, человек, - говорю, - хотите сообщить принципиально интересное?
- Я уже сказала, - говорит. - Нужно срочно улетать отсюда, а не разговаривать с крысами. Что вы там сломали в этом своем звездолете?
- Передатчик и следящую систему, - говорю. - И вдобавок, мы не стоим на грунте, а почти что висим наискосок, касаясь пола этого тоннеля одним амортизатором из трех. Потому что застряли в сломанном потолке. Понимаете?
Она посмотрела на меня с неприязнью. И говорит:
- Я домой хочу. Сейчас же. Мне все это уже надоело. А вы, вместо того, чтобы заниматься делом, расспрашиваете тут говорящих крыс о смысле жизни, - и повысила голос: - Вот что вы расселись?! Думаете, все само починится?!
Я немного подумал и понял, что в чем-то Эдит права. Самое лучшее - поскорее все закончить. Но автоматы нельзя оставлять без присмотра, чтобы мышки не взяли их себе, поэтому нужно выходить и все самому налаживать.
Не слишком большое удовольствие, но придется.
- Утром начну работать, - говорю. - Сейчас уже спать пора.
И Эдит тут же выдает приказным тоном:
- Отправляйтесь спать в рубку. Не надейтесь, что я буду тут с вами ночевать на одной постели.
Я пожал плечами и пошел в рубку. Убавил в каюте свет, дверь закрыл. Только собрался как-нибудь устроиться в кресле, чтобы с него не съезжать - слышу, как Эдит кричит:
- Марсэлл, идите сюда!
Пришлось вернуться. Смотрю - она чуть не плачет.
- Марсэлл, - говорит со слезами в голосе, - как вам не стыдно! Мне же страшно одной, в темноте, койка какая-то кривая и слышно, как там вокруг эти звери бегают! А вам все нипочем - бросили меня и ушли!
Я выровнял койку, как смог. А Эдит всхлипнула и говорит:
- Ну что вы ведете себя, как неживой?!
Я понял это так, что уже можно начинать вести себя, как живой - и начал. Не лишено приятности, хотя и в этих вещах Эдит оказалась особой совсем без фантазии. Но она была очень милая и тепленькая и потом быстро заснула. Только и успела сказать, что мы, Дети Грома, в интимных делах только о себе и думаем, а вот у них на Строне мужчины нежные.
Я еще успел пожалеть нежных мужчин со Строна, засыпая.
Зато следующим утром Эдит спала так крепко, что даже не проснулась, когда я встал с койки. Хотя койка в моей машине очень узкая и на двоих не особенно рассчитана - постоянной подружки у меня не было, а если бы и была, я б не таскал ее с собой в бои и походы. В общем, я встал тихонько, плеснул воды в физиономию, съел что-то условное и пошел заниматься делом, оставив для Эдит кофе и завтрак.
У меня самого здешнее положение с пищей отшибло аппетит напрочь.
Я вооружился потеплее перед тем, как выйти. А снаружи установил пару датчиков, фиксирующих движение дальше зоны работ - и только потом уже запустил автоматы. Сам вскарабкался на борт, поближе к сорванному локатору, и начал тестировать то, что от него осталось.
Через час примерно сигнализация сработала. Причем движущийся объект не смылся в темноту, как только я его обнаружил, а остался сидеть на освещенном месте.
Он не походил на Старшего Мыша даже издали - Мыш-то был серый такой, вернее, бурый, а этот - почти черный. И помельче. И держался очень смело - сел, скрестив руки и принюхивался. Я подумал, что он вряд ли из шестерок Большого Босса, а может быть даже родич Мышу - но ошибся.
Этот чужой очень внимательно наблюдал, как я спускаюсь. А когда я стал подходить, он весь напрягся, но не убежал. Дал себя рассмотреть.
Волосы у него на голове выглядели, как грива - длинные, и он мне показался намного тощее Мыша, просто непонятно, в чем душа держалась. Какая-то брезентовая хламида на нем едва не рассыпалась от ветхости - и никакой другой одежды. И ни ножа, ни другого оружия у него не было. И он пискнул:
- Большой, все хорошо, - и показал пустые ладошки, будто знал, что люди так делают.
Редкостная умница.
Я подошел поближе, присел на корточки и дал ему руки понюхать. Если начинаешь контакт с чужой расой - надо принимать их правила игры, ничего не поделаешь. Он меня очень деликатно обнюхал, как полагается по местному этикету, и в нос понюхал аккуратно, не прикасаясь. И я сделал вид, что тоже его нюхаю, хотя он не пах, на мой взгляд, ничем, кроме здешнего подземелья.
- Здравствуй, - говорю. - Я - Большой, Боец. А ты кто?
Он посмотрел на меня и потер за ушами. И присвистнул.
- Я, - пищит, - Поэт, сын Сталкера. Пришел говорить. Не драться - говорить. Будешь говорить?
Хорошо представился. Я чего угодно ожидал, откровенно скажу - но не того, что со мной придет беседовать мышиный поэт. Это меня потрясло. Мышиная цивилизация вообще поражала своей многогранностью. Я совсем забыл, как перед выходом из корабля заряжал пистолеты и проверял бронежилет. Я думал только, сумею ли оценить мышиную поэзию по достоинству, если мой гость надумает читать мне свои произведения.
Я понюхал его в нос так светски, как смог.
- Я рад, - говорю. - Мне лестно. Зайди в гнездо. Поговорим.
Поэт взволнованно подпрыгнул и почесал щеку. Очень хорошо дал понять, что ему страшновато. Я даже подумал, что он откажется, но настоящие таланты отважны - он вприскочку подбежал к люку и остановился. Пискнул:
- Я пойду. Мне интересно.
По наклонному коридору нашему гостю было тяжело подняться, потому что у него… чуть не сказал "лапки"… ноги скользили. Я его поднял поперек живота и донес до каюты; мучался собственной бестактностью, но Поэт оказался существом демократичным. Он даже взъерошил мои волосы - в этом мне показалось что-то от высших приматов, явно дружеский жест, во всяком случае доверительный.
Дверь в каюту открылась, а за дверью Эдит ела ванильные коржики.
Я сразу поставил Поэта на пол и сказал:
- У меня есть еда. Ты голоден?
Вопрос был ритуальный, и ответ был ритуальный - утвердительный писк. Поэт выглядел голоднее Мыша - богема и в лучших-то мирах досыта не ест. Я забрал у Эдит тарелку с коржиками и придвинул ему. Поэт по правилам здешнего хорошего тона повернулся к нам спиной и принялся их грызть. А у Эдит сделалось такое выражение лица, будто я из собственного извращенного удовольствия заставляю ее жевать ношеные носки. Она воздела руки и возопила:
- Марсэлл, ты же собирался что-то чинить! А сам опять с кры…
Но я ее перебил и поймал ее "крысу" на подлете.
- Эдит, - говорю, очень серьезно, - ты ставишь меня в неловкое положение. Этот господин, который оказал нам честь и нанес визит - представитель здешней богемы, гуманитарий, как и ты. Он пришел побеседовать - а ты затеваешь ссору. Нехорошо.
У Эдит лицо вытянулось и глаза округлились. Она еле выговорила:
- Богема?!
- Не веди себя вульгарно, дорогая, - говорю. - Лучше налей нашему гостю кофе. И сахара положи ложек пять. У них очень непросто с продовольствием, как ты помнишь.
И это сработало. Все-таки этикет у так называемых "цивилизованных людей" накрепко в мозги впечатан и на ключевые слова они реагируют, как компьютер - на ввод правильной команды. Поэтому Эдит налила кофе, и положила сахару, и размешала, и поставила перед Поэтом чашку на блюдце. Даже запахнула пеньюарчик и принялась тщательно поправлять прическу, даже свою сумочку с тушью-помадой достала - потому что Поэт ей теперь был не "крыса", а "коллега".
С "цивилизованными" всегда так. Им кодовое слово важнее, чем живое существо. Но тут ничего не поделаешь и по-человечески не объяснишься - просто нажимай на нужные рычаги и будет результат. Тоскливо, но действенно.
Я отметил, что Эдит меня слушает, и говорю:
- Скажи, Эдит… видишь ли, раньше у меня как-то не было подходящего момента спросить, какая у тебя, собственно, профессия, а теперь очень хорошо бы это узнать.
Она задрала подбородок и сообщает:
- Я - искусствовед.
- Это, - говорю, - нам повезло. Потому что наш гость - Поэт. Надеюсь, ты поможешь мне беседовать компетентно.
И тут я впервые увидел, как Эдит краснеет. Она спрятала помаду, и потупилась, и сказала очень скромно:
- Откровенно говоря, Марсэлл, с крысиной поэзией я раньше как-то не сталкивалась.
- Это ничего, - говорю. - Профессионал должен быть ко всему готов - если он профессионал высокого класса. А ты сама хвасталась образованием.
Тем временем Поэт поел и принялся церемонно чиститься. Заложусь, ребята, он действительно был местным аристократом духа. Мыш чистился очень просто и грубовато, как и полагается бойцу и охотнику - Поэт гламурно вылизывался между пальцами и тер за ушами.
Я потом узнал, что за ушами - это очень непросто. За ушами - это эстетика, шарм и пикантность, особенно когда двумя руками сразу. Высший пилотаж светского тона и хорошего вкуса. А щеки под вибриссами - это простое выражение благодарности. Обычная такая домашняя вежливость.