Но дешифратор, разумеется, не берет такие тонкости. Я потом много думал, что орлу Простора нужна не такая примитивная машина, а дешифратор, который используют профессиональные контактеры - он громадный, в рюкзаке еле умещается, зато уж берет все исходящие от субъекта контакта оттенки информации в любом виде.
Кто бы создал такую вещь поминиатюрнее… Но неважно.
Потом Поэт повернулся ко мне. Сидя в "позе белки", что означает у его народа открытость и признательность.
Я сел рядом.
- Что, - спрашиваю, - тебя интересует?
Он задумчиво ткнул меня носом и свистнул:
- Искусство Больших.
Я стал думать, как с ним объясниться. Об искусстве дьявольски тяжело беседовать короткими фразами и однозначными словами. Эдит смотрела на меня надменно - и, разумеется, рта не раскрыла, чтобы помочь.
В конце концов говорю:
- Я не готов. Мне нечего показать. Я Боец.
Поэт фыркнул. Звук досады.
- Не надо показывать. Дай послушать.
Эдит говорит:
- Вы хотите послушать стихи?
- Да, - пищит. - Стихи, музыку. Музыку Больших. Есть легенды. Говорят, остались записи. Говорят, Большой Босс слышал. Говорят, восхитительно.
Тогда я говорю:
- Эдит, почитай пока нашему гостю стихи, а я пойду в рубку и в базе данных пороюсь. У меня записи музыки есть. Надо найти что-нибудь классическое и дать послушать Поэту.
Эдит снисходительно кивнула, а Поэт повернулся к ней и весь вытянулся в струнку - приготовился внимать. Я выскочил из каюты очень поспешно, чтобы не хихикнуть.
Потом я, вместо того, чтобы заниматься наблюдением за ремонтными автоматами и тестированием оборудования, полчаса искал в памяти у своего компьютера музыку, соответствующую случаю. Пока не нашел дивную запись - что-то такое с флейтой, скрипкой, колокольчиками, старинное, нежное и очень хорошо людей характеризующее.
Но ставить сходу не стал, чтобы не помешало Эдит с Поэтом стихи читать. Пошел сперва их предупредить.
У них в каюте был жаркий диспут на тему "Оптимальный способ донесения стихов до широких масс".Эдит раскраснелась, размахивала руками и доказывала, что для стихов, напечатанных в книге, вообще не важно, с какими там жестами автор их творил. Поэт возбужденно подпрыгивал, ерошил вибриссы, дергал ушами и возражал, что способа адекватно воспроизводить стихи - кроме исполнения их Менестрелем - еще не придумано. Знаки, буквы - для технарей. Буквы - для формул, не для высокого поэтического слога. Ну как возможно записать подрагивание кончика хвоста, соответствующее бессмертной строке: "Слижи с моих ног боль тяжелой дороги"? Ведь в правильном акценте - половина смысла, а в записи, лишенной акцентов, смысл во многом утрачивается.
- Большие, - пищит, - переоценивают звук. Мы организуем пространство. Мы отражаем движения души. Душа движется вместе с телом.
Для меня это уж слишком высоко, хотя и любопытно, конечно. Я тихонько кашлянул и говорю:
- Не помешаю?
Они ко мне обернулись. Эдит говорит со странной миной:
- Знаешь, Марсэлл, он - последователь авангардной поэтической школы. Считает, что сонет может быть составлен, видишь ли, в четыре писка. А по их классическому канону полагается пять. И это считается очень серьезным шагом вперед. Видишь ли.
А Поэт изящно почесал под глазом и пискнул:
- Стихи Больших - длинные. Звук и смысл хороши. Весьма. Только долго. Трудно воспринимать. И Менестрель не двигается. Жаль.
А Эдит кивнула и говорит:
- Надо их стихи записать на видео, как Поэт их читает. Своеобразно, такого у нас никто не слышал. Если я соберу видеозаписи и привезу на Строн, они в моду войдут, я чувствую. Знаешь, Марсэлл, на этом можно бешеные деньги заработать - крысиные сонеты. Все с ума сойдут.
Но Поэт скептически ткнул себя носом в живот. По-моему, он не был уверен, что люди могут понять все поэтические тонкости правильно. Я тоже не был уверен - во всяком случае, в жителях Строна - и потом, как-то мне не очень понравилась постановка вопроса. И я решил закрыть тему.
- Ладно, - говорю. - Видео - потом. Музыку слушать будете?
Эдит зевнула. Поэт нацелил на меня вибриссы и нежно свистнул:
- Большой, я должен.
Это прозвучало ужасно трогательно. Я погладил его по голове и включил проигрыватель.
Ребята, мышки - самые потрясающие слушатели музыки в нашей части Галактики.
Поэт просто превратился в статую самого себя. Его уши развернулись. Он почти перестал дышать, честное слово. Музыка очаровала его до экстаза, и слезы восторга скатывались по его мордочке и повисали на вибриссах. Это было так трогательно, что я сам чуть не прослезился. Но по-настоящему удивительное еще впереди.
Я подумал, что наружные звуки могут помешать Поэту наслаждаться нашей классикой, и выключил прослушивание шумов снаружи. И, наверное, случайно или, как говорится, автоматически врубил наружную трансляцию, но сам этого не заметил.
Минуты три я наслаждался вместе с Поэтом - Эдит, похоже, классика Земли Грома не особенно нравилась. А потом спохватился - вот сейчас, думаю, когда ни шума автоматов, ни сигналов детектора движения мне не слышно, коварный враг как раз подберется и напакостит. И я тихонечко вышел из каюты, дверь за собой прикрыл - и выбрался из звездолета проверить обстановку.
Обстановка была - дай Бог.
Ремонтные автоматы замерли около груды обломков, и их никто не трогал - всего-навсего отключили, чтоб они не шумели. Пятый концерт для скрипки Р-Лэнса наполнил тоннель, как зал в консерватории - акустика оказалась неописуемая. Мощные прожектора освещали все вокруг, как сцену - а на сцене, против всех правил, сидели зрители. В смысле - слушатели.
У меня защемило сердце. На меня никто не обратил внимания. Они сидели, насторожив уши, с одухотворенными мордочками, у многих - мокрыми от слез. Они замерли от восхищения - и только время от времени кто-нибудь из них очень тихо, чтобы ни в коем случае не нашуметь и не помешать, осторожно ступая, подбирался поближе к динамику.
Я никогда в жизни не видел ничего подобного.
Это были боевики Большого Босса, крупные, довольно-таки сытые и сильные, в чем-то вроде жилетов из прошнурованной кожи - по-моему, мышиной - и таких же набедренных повязках, вооруженные кинжалами во вшитых в одежду ножнах и огнестрельным оружием в кобурах на животе. Это была, я думаю, разведка Большого Босса - пяток гибких созданий с написанным на всем теле интеллектом. И наконец, в сторонке, подальше от самого яркого света сидел Старший Мыш в окружении пары мышек в каких-то вязаных рубахах и нескольких юных, скудно одетых мышат, худых и отчаянных, выглядевших, почему-то, гораздо серьезнее, чем боевики. И вся эта пестрая компания была очарована музыкой совершенно одинаково. Они, похоже, в высоком эстетическом наслаждении забыли и о давней вражде, и о приказах, и об опасности.
Я никогда не встречал больших меломанов, чем мышки. И тогда, увидев, как они слушают музыку, грустно подумал: как жаль, что во всех цивилизованных мирах тонкие ценители искусства всегда друг друга жрут… неужели не в силах человеческих это исправить?
Но вопрос показался мне философским до неприличия и, пожалуй, риторическим. Я стал с ужасом ждать, когда запись закончится.
Потому что было понятно, что примирило их высокое искусство только на время.
Но надо отдать должное мышиному эстетическому чувству - оказалось, у мышек есть что-то такое… может, рудимент совести, может, зачатки благодарности. Потому что они не разодрались сразу, как только музыка смолкла.
Правда, шестерки Большого Босса основательно просекли обстановку, насторожили уши и ощетинились. А семейство Большого Мыша сомкнулось в компактную группу и явственно приготовилось к рукопашной. Но серенький интеллектуал с крученым шнурком на шее свистнул на боевиков и запрыгал ко мне, выгибаясь дугой, немного боком - очень выразительно, только я еще не знал, что такие жесты выражают.
А я спрыгнул со ступенек. Он отпрыгнул в сторону и пискнул:
- Разговаривать. Не убивать.
И присел, протянув руки.
Ну что ты будешь делать!
Большой Мыш ко мне подошел - просто подтек по полу, как только настоящие крысы умеют, и все его семейство просочилось следом. Боевики их проводили носами, но не шевельнулись - так что дамы и дети Мыша без помехи уселись с двух сторон от меня, как почетный эскорт, а сам Мыш попрыгивал рядом со мной мелкими прыжочками. Потрясающая пантомима, только совершенно непонятная.
Я погладил Мыша между ушей - все смотрели на мою руку - а потом сказал серому:
- Говори. Я слушаю.
Серый облизал ладошку и потер кончик носа. И сделал несколько шагов, чтобы меня понюхать, но Мыш сделал "к-к" - а это значит: "отвали, не трогай".
Серый смутился и сел. И свистнул в сторону:
- Я Разведчик. Служу Большому Боссу.
Мыш кашлянул презрительно и отвернулся почесать около хвоста - два боевика подпрыгнули боком, но снова сели. Нас, похоже, почему-то нельзя было просто атаковать. Разведчик вздохнул и пискнул:
- Музыка хороша. Большой Босс любит. Дай. Большой Босс обменяет твою жизнь на музыку.
Я почесал бок, демонстративно, как смог. Они оценили.
- Моя жизнь, - говорю, - так при мне и будет. И их жизни. Пошли вы…
Разведчик начал увлеченно чесать живот. Зато боевик, бурый, кудлатый, весь в рубцах, пискнул:
- Я тебя съем. Много мяса. Надолго хватит.
И начал медленно ко мне подходить - а его коллеги присоединились. Тогда я сказал:
- Я вас убью, а мясо брошу. Пусть ест, кто хочет. Ясно?
Они остановились. И Разведчик пискнул:
- Отдай записи. Почему не хочешь? Отдай - и все живы.
- Отдайте мой ремонтный автомат, - говорю. - Воры.
Они приосанились. Похоже, у слова "воры" тут положительная эмоциональная окраска. Разведчик даже пискнул:
- Украли хорошо. Взломали пароль. Отключили защиту. Умные, - со скромной гордостью.
- Ну да, - говорю. - Теперь ничего не дам. Ни еды, ни музыки. И буду тут жить и чинить гнездо. Пока не захочу уйти. Ясно?
А дальше мне оказалось проще с боевой готовностью - я просто скинул бластер с плеча, а им пришлось лезть в кобуру. И поэтому они проиграли.
Просто потому, что я человек, а не их сородич, и руки у меня к оружию более приспособлены. А что такое оружие, мышки хорошо знали. И тихо ушли в тень, не пытаясь затеять перестрелку. Я так понял, что теперь они решили заставать меня врасплох.
Печально. Зато мой товарищ Мыш два раза лизнул меня между пальцами и пискнул:
- Все в порядке. Будет караул. Будет ремонт. Все будет.
- Да, - говорю. - Все будет. И даже ужин будет.
А сам ужасно радовался в тот момент наличию на борту синтезатора белка - и думал, что в случае чего я им еду сооружу из любой местной неорганики, в неограниченном количестве. И мои друзья немножко поправят себе здоровье.
На тот момент я еще глобально не мыслил.
Эдит и Поэт перепугались совершенно одинаково. Только обозначили свой испуг разными жестами.
Эдит вскочила на койку с ногами и завизжала, а Поэт молча прижался к стенке всем телом, и мордочкой, и ладонями, будто хотел в нее спрятаться.
Я сказал:
- Не надо нервничать. Это наши друзья. Они будут нас защищать.
На Поэта это произвело более выраженное впечатление. Он спустился на пол и стал обнюхиваться с Мышом и его командой. А Эдит сделала убитое лицо.
- Марсэлл, - говорит, тоном "горе мое", - ну неужели так необходимо было набирать сюда битком этих кр… мышек? Что, снаружи никак нельзя было договориться?
- Нет, - говорю, - дорогая. Не знаю, как на Строне, а у нас, на Звезде Грома, друзей приглашают в дом. А наш дом в настоящий момент заменяет этот звездолет.
Эдит посмотрела на меня неизъяснимо.
- Марсэлл, - говорит, - иногда я тебя ненавижу.
- Я тебя тоже люблю, - говорю. - Ребята, располагайтесь. Сейчас я еду принесу.
И все это общество меня проводило за дверь движениями носов.
Ребята, я понимаю, что я вас уже задолбал рассказами про мышиные обеды - но вы поймите, невозможно по-настоящему постичь эту культуру, если не учитывать их отношение к еде, любви, стихам и музыке. Да - и к дракам. Это у них просто киты, на которых мир стоит. Или черепахи, не знаю.
Ибо Поэт был принят семейством Мыша очень хорошо - именно потому, что он творил стихи. А я был связан с двумя другими святыми вещами - едой и музыкой. Мыш теперь охранял не только мою особу - из чистой дружбы. Он теперь помогал мне сохранить Музыку - это, по-моему, наполняло его миссию другим, высшим смыслом. Он ведь тоже слушал там, около звездолета - и сказал мне: "Большой, это чудо. Мы были счастливы". Так что Мыш ужасно торопился наружу - патрулировать местность. И буквально через десять минут - только перекусив - он со своей старшей женой и в сопровождении двух старших мышат, самца и самочки, отправились патрулировать окрестности.
С остальными я познакомился поближе.
Младшая жена - дочь Нюхача - на мой человеческий взгляд показалась изящнее, чем старшая Сталкерша. Хорошенькая такая мышка, серенькая, некрупная, с большими ушами, с остреньким носиком, волосы коротко обрезаны, зато вибриссы очень густые и длинные; в общем, как бы мы сказали про женщину, сплошная нервная утонченность и изысканность. Старшая - та крупнее, жестче, бурая, волосы жесткие, и мордочка жестче, и уши почти всегда прижаты. И шрам на голове, от уха до щеки. Чувствуется, что сильная и отважная, а мужу скорее товарищ и соратник. Я ее зауважал невольно.
Мышу вообще повезло с семьей. Его подруги общались с ним так мило… волосы разглаживали, уши вылизывали, обнимали при любой возможности… эх. Когда Нюхачка его лизала в щеку и чесала за ухом, молча, с тихой нежностью - я почти жалел, что я - человек. Очень на них было приятно смотреть.
Она ведь уже долго замужем. А Сталкерша и того дольше. У них уже мышат много. У Сталкерши - два выводка было, и у Нюхачки - один. Но они его до сих пор по-настоящему любят, и не делят, и не дерутся, и сцен не устраивают… Мышки, по-моему, вообще не знают ревности. Наши бы так.
А мышата, особенно маленькие - прелестнейшие создания на свете. Только все тянут.
Я с ними посидел минут десять - эти десять минут они меня изучали. Во все детали моего костюма тыкались носами, открутили все пуговицы, до которых можно было достать, отгрызли часы и попробовали на зуб бронежилет. Потом слегка потеряли ко мне интерес - и я пошел наружу, смотреть, как там работа идет, и заканчивать тестирование. Маленькие мышата в это время затеяли возню между собой, а старшие отдыхали, обнимались и чистили друг друга.
Диву дашься, какие они ласковые существа, мышки.
Я проработал спокойно часов шесть. За это время никто со стороны не мешал, я успел закончить с локаторами, а автоматы почти что разгребли обломки. А потом наступила смена мышиного караула, и я вместе со Старшим Мышом и Сталкершей пошел передохнуть.
И мы все вместе застали в звездолете абсолютный кавардак.
В каюте все было даже больше вверх дном, чем сразу после посадки. Эдит сидела на койке с ногами, плакала навзрыд и бранилась ужасными словами. Маленькие мышата расшугались по углам, и у них там происходила какая-то тихая деятельность, а старшие спокойно, деловито и не торопясь, доедали у двери в санузел мой ксенологический атлас.
При виде всего этого со мной приключился приступ неконтролируемых эмоций. Я смог начать утешать Эдит и выяснять, в чем тут дело, только когда отсмеялся немного. И Эдит, обнимая меня и ругая последними словами, стала жаловаться со страшной силой.
Все тут началось с того, что маленькие съели ее губную помаду - два тюбика с мятным вкусом, один с клубничным и один - самый ценный - с абрикосовым. Потом они разделили честно поровну пудру золотистого цвета в капсулах, удобную для использования в отсутствии силы тяжести, а тушь попробовали на вкус, но она им не понравилась, поэтому они ограничились тем, что изгрызли тюбик. А Эдит это сразу не заметила, потому что объясняла двум старшим мышкам, почему ее цепочку и два золотых кольца им нельзя взять себе. И сообразила, что ее косметика погибла, только когда старший мышонок стал доставать сережку у нее из уха.
А обнаружив гибель косметики, Эдит вышла из себя и стукнула кулаком по лбу мышонка, который съел абрикосовую помаду. По нему было заметно, потому что он себе мордочку перемазал. А он испугался и укусил Эдит за колено. А она начала швырять в мышат все, что под руку попадалось - и тогда Нюхачка, которая дремала и ее разбудили, накашляла на детей в воспитательном смысле. И они устыдились, оставили Эдит в покое на койке и чинно занялись своими делами.
Эдит их ругала ругательски. Поэт попытался ее утешить и поговорить о высоком, но она пообещала выдрать ему вибриссы пинцетом для бровей. Он испугался, обиделся и ушел в рубку, а в рубке попытался утешиться обшивкой пилотского кресла, которая оказалась очень приятной не то, чтобы на вкус, а так - на хруст и ощущение у челюстей. Все мышки очень обрадовались, когда я вернулся, потому что мое общество им казалось надежнее, чем общество Эдит. Я тоже очень обрадовался, потому что они были так умны и деликатны, что не стали грызть провода и совершенно не прикасались к приборам, а выбирали такие вещи, которые для жизнедеятельности не необходимы.
Эдит в этом смысле представляла большую опасность - от мышей на борту устанавливался беспорядок, а от нее несчастья. Поэтому я не стал принимать близко к сердцу ее сетованья. Я просто ее поцеловал, хотя она и отбивалась, и заклеил ее коленку пластырем, а синяк на голове у мышонка намазал зеленкой, а потом запустил в синтезаторы программу насчет сухарей, вяленого мяса и репки. Чтобы у гостей было чем зубы точить.
Старший Мыш хотел вытряхнуть у мышат все мелочи, которые они нашли у меня в каюте и припрятали у себя в одежде и за щеками, но я его уговорил этого пока не делать.
- Если открутили важное, - говорю, - мы узнаем. Что-нибудь не будет работать. Тогда и найдем. А пока пускай. По-моему, у них вернее не потеряется.
Он согласился. И я попил кофейку, послушал изящные рассуждения Поэта о бренности - в частности, о бренности еды - и снова пошел наружу. А чтобы внутри машины было поспокойнее, включил им проигрыватель. Поставил все классические записи, сколько нашлось - пусть наслаждаются. Под музыку все угомонились; я даже пожалел, что сразу не додумался так сделать.
Эдит мне еще говорила возмущенно, что у нас тут теперь не звездолет, а какая-то мышиная дыра, и что у нас нет возможности даже словом перекинуться наедине, не говоря уж о других возможностях человеческой личной жизни. А я возразил, что сначала нужно организовать возвращение домой, в человеческий мир, а потом уж думать о человеческих желаниях. И она сморщилась, сказала, что я тупой, грубый, жестокий эгоист, и замолчала.
Но потом спросила вдогонку, нет ли у меня случайно каких-нибудь дамских романов или, на худой конец, каталога мод, потому что ей скучно.
Я сказал, что, к сожалению, нет, и посоветовал для развлечения поговорить с Поэтом. Но она предположила, что я издеваюсь - на том мы и расстались.
А снаружи меня ждали с визитом.
Я порадовался, что Старший Мыш вышел со мной. Потому что это уже пришли не боевики, а, я не знаю, наверное, дипломат с почетным эскортом.