3
К вечеру мир был восстановлен. По молчаливому согласию об инциденте больше не вспоминали. Но Этьена стала строже, скучнее. Теперь вместо рассказов она только приносила очередную книгу из библиотеки, ставила перед ним поднос с обедом и сразу торопилась уйти.
Первая попытка встать с постели чуть не закончилась катастрофой.
Не удержавшись на ногах, Доре опрокинул поддерживающего его Симона и плашмя растянулся на полу.
– Дьявол тебя побери! – громко взвыл прижатый к паркету Симон, – ты бы хоть предупредил, что падать будешь! – он сбросил с себя руку Доре и приподнялся, – вставай, давай! Хорошо, Этьены нет! Она бы… – Симон схватил мужчину за пояс и кое-как затащил обратно на кровать, – сиди здесь, я сейчас…
"Факир был пьян, – всё ещё ошалелый от неожиданного падения, невпопад вспомнил чью-то фразу Доре, – и фокус не удался… здорово меня звездануло… хорошо, что хоть не врезался головой в стену… повезло, можно сказать…только посуду перебил… – пытаясь вдохнуть, он втянул носом воздух и скривился – и лекарства… нашатырем несет, мочи нет".
– Окно открой!
– Подожди, убрать надо! – Симон метнулся в кухню за веником.
Тогда Жан сам дотянулся до окна, распахнул створку и удовлетворенно плюхнулся обратно на кровать.
"Надо бы ещё дверь закрыть, пока весь дом не провонялся…"
Примериваясь к расстоянию, он критически окинул взглядом усеянный осколками пол и вздохнул: "Лучше не рисковать. Симон придет…"
Вбежав в комнату, Симон фыркнул и захлопнул за собой дверь.
"Порядок…"
– Это ж надо было! Меня же за такой разгром Этьена просто убьет! – сметая с пола осколки, громко запричитал Симон, – ты что, стоять разучился?
– Похоже, что да, – сидя на кровати, Доре растерянно потёр ладонью ушибленное колено.
– Так учиться надо, а не посуду бить… в последнее время её и так почти всю расколотили…
– Почему?
– Почему… почему… – внезапно побагровел Симон, – по кочану! Ясно?
– Нет.
– А тебе и незачем. Ложись, давай, – Симон быстро стянул с него тапочки, опрокинул на кровать и укрыл одеялом, – всё. На сегодня хватит! Завтра учиться будешь.
Пришлось учиться. Тем более, что в качестве сиделки теперь всё чаще оставался Симон.
Сначала, тяжело повисая на его плече, Доре дошел до двери своей комнаты. Потом, поддерживаемый всё тем же Симоном, он одолел коротенький коридор между этой комнатой и соседней.
Затем, хватаясь за стены, добрался до библиотеки.
– Ого, – задержавшись на пороге, он удивленно окинул взглядом большую квадратную комнату со стоящими вдоль стен стеллажами, – книг-то!.. Это что, фамильная гордость?
– Нет, – мотнул головой Симон, – Этьена сама собирала.
– Ничего себе! – забыв про слабость в коленях, Жан с любопытством прошелся вдоль полок, – как ты думаешь, трогать можно?
– Конечно, я тут чуть ли не половину перечитал, – похвастался Симон.
Но Доре уже потерял интерес к книгам и ещё раз обвел глазами зал.
– Гантели раздобыть сможешь?
Так проходили дни.
Этьена заглядывала рано утром, дожидалась звонка в дверь, бросала вошедшему Симону: "Привет", – и убегала. Возвращалась вечером, незадолго до комендантского часа, накрывала ужин. Потом Симон, у которого, как у работника госпиталя, был ночной пропуск, уходил, а они расходились по своим комнатам.
Иногда, желая продлить вечер, Жан брал книгу и садился в кресло в библиотеке.
Иногда к нему присоединялась Этьена.
Иногда она подсаживалась к бюро и делала выписки из книг, после чего убирала исписанные листы в ящик.
Как-то он снял с полки заинтересовавшую её книгу (Наполеон "Избранное"), полистал и поставил обратно.
Очень хотелось посмотреть записи, но… Сначала он не позволял себе заглянуть в ящик, а когда всё-таки позволил, то оказалось, что ящик пуст. Но, зато на столе, в пепельнице кудрявился невесомый ком сгоревшей бумаги.
4
Однажды зашли Гаспар с Мадленой. Достав из саквояжа стетоскоп, врач попросил Доре раздеться, после чего долго прослушивал и простукивал ему грудь и спину.
– Дышите.
Жан послушно задышал, глубоко втягивая носом воздух.
– Нагнитесь.
Мужчина нагнулся, а потом из чистого озорства быстро распрямился и присел, картинно разведя по сторонам руки.
– Хорошо.
Помогая подняться, Гаспар подхватил его под локоть, усадил на стул и обвил надувной горжеткой предплечье.
– Давление в пределах нормы. Но от таких упражнений в ближайшее время вам лучше воздержаться.
– Слушаюсь, – стараясь не смотреть на кружащиеся стены, покорно согласился Доре.
– В остальном, всё хорошо. Я бы даже сказал, отлично.
Когда стемнело, женщины накрыли в гостиной стол, на который Гаспар водрузил золотистый "Сотерн" и две бутылки темно-малинового "Сент-Эмильона". Симон притащил из библиотеки широкое кресло (почти кушетку, на которой при желании можно было полулежать, вытянув под столом ноги), в которое без напоминаний перебрался присмиревший после гимнастики Доре.
"Пижон я, – наблюдая, как Этьена с Мадленой носят из кухни тарелки с закуской, запоздало укорил себя Доре, – хорошо, хоть не грохнулся тут… а ведь мог…"
– За тебя! – открывая застолье, поднял бокал Гаспар, – за твоё выздоровление. И за мою статью, которую я напишу после войны!
– За вас, – беря в руки бокал, застенчиво улыбнулась Мадлена.
– За тебя, феномен, – нахально блеснул глазами Симон.
– А вы? – поворачиваясь к Этьене, весело поинтересовался Доре.
– И я.
– Давай! – Симон потянулся через стол и смачно стукнул бокалом о его бокал, – считай, что в медицине бессмертие ты уже заработал. Гаспар тебя так распишет, что у всех только челюсти поотвалятся.
– Заткнись, – попытался утихомирить брата Гаспар.
– А что? – не унимался Симон, – он тут про одного с этим… как его… знаешь, как написал?! Теперь все врачи Парижа его по рентгеновскому снимку в лицо узнают!
– Не в лицо, – негромко поправила Мадлена.
– А? – оглянулся на неё Симон, – конечно, не в лицо! Какое лицо, если на снимке не лицо было, а…
Этьена приподнялась с места и точно залепила рот Симона бриошью.
– М-м-м…
– Спасибо, – поднял свой бокал Доре.
Это был удивительный вечер.
С наступлением темноты в гостиной опустили плотные шторы и включили трехрожковую люстру, похожую на покрытый инеем букет замороженных роз, опрокинутый над столом. Чуть позже, когда электричество начало гаснуть, зажгли свечи, вставленные в такие же удивительные подсвечники.
Откуда-то снизу принесли патефон и целую кипу пластинок.
Потягивая вино, Жан блаженно наблюдал за Гаспаром, с неожиданным для него артистизмом рассказывающим анекдоты.
Распушив вечно стянутые в пучок темные как ночь волосы, Мадлена стала необыкновенно хорошенькой, о чем тут же и узнала от Симона. Получив тычок от брата, Симон комично поднял руки и, опуская, с удовольствием переключил своё внимание на Этьену.
Мягкий свет живого огня нежно обвел контуры столовых приборов, без вульгарного блеска подчеркивая благородную матовость фарфора, желто-золотистую прелесть налитого в узкие бокалы "Сотерна" и темно-бордовую, бархатистую влагу "Сент-Эмильона".
"Почему до войны мы никогда не сидели при свечах, – разнеженный вниманием и вином, лениво подумал Доре, – при свечах всё воспринимается по-другому…. У Мадлены лицо средневековой мадонны… ей бы длинное платье и вуаль на волосы… похожее лицо было у мамы… только старше…"
Сколько раз, засыпая, он видел её удивительно тонкое, усталое лицо. Даже не лицо, а только профиль, облитый ярко-белым электрическим светом. Даже сейчас, забывшись, он почти увидел её, сидящую на высоком стуле перед пишущей машинкой. Пальцы матери быстро носятся по клавишам, глаза скошены на рукопись, укрепленную на подставке. Закончив очередной лист, она левой рукой привычно закладывает за ухо мешающую прядь волос, а правой ставит на подставку следующий лист. Иногда она оборачивается к нему и улыбается…
Погруженный в свои воспоминания, он даже не удивился, когда, повернув голову, наткнулся на глаза, смотрящие на него так, как…
Пойманная с поличным, Этьена быстро перевела взгляд чуть левее и выше, туда, где на стене висели часы.
"Устала, – прислушиваясь к мерным ударам маятника, решил Доре, – если уж хозяйка так смотрит на часы, то гостям пора убираться. А жаль! Получился отличный вечер".
– …я ему говорю…
Не закончив фразу, Симон проделал какой-то пас руками и захохотал.
– Гаспар! Ты его помнишь?
Не прерывая танца, Гаспар дернул локтем и крепче прижал к себе Мадлену.
– Ну, хоть ты-то его помнишь?! – не добившись ответа от брата, Симон с надеждой развернулся к Этьене.
– Да, – лаконично ответила она.
– Вот! И что ты думаешь?
– Ничего, – не желая поддерживать разговор, она нервно протянула руку к бокалу.
"У неё очень красивая кисть, – настроенный на созерцательный лад, всё так же лениво отметил Доре, – почти, как у мамы… и пальцы такие же тонкие… только у мамы кончики были сплющенные, а у неё…"
Девушка поспешно отдернула руку и сжала пальцы в кулак.
"Нервничает она, что ли? – удивленно отметил Доре, – дергается… глаза прячет…"
Стряхнув с себя лень, он внутренне подобрался и стал осторожно, боясь спугнуть, наблюдать.
"Точно. Она явно не в своей тарелке… но не хочет показывать… похоже, что и Симон это видит, поэтому и балагурит. Пытается отвлечь внимание на себя… Симона она не слышит… черт, что бы это значило?"
– Нам надо поговорить.
Завершив танец, Гаспар проводил Мадлену к столу и еле заметно указал Жану головой на дверь.
– Да.
Почему-то смущаясь, торопливо поднялся Доре.
– Пошли в библиотеку.
– Пошли.
В библиотеке он выложил на стол пачку бумаг:
– Здесь твои новые документы. И деньги. Когда поправишься окончательно, подумаем, как быть дальше.
"Быстро сработали, – созерцая стопку документов, с невольным уважением подумал Доре, – Гаспар фотографировал меня всего несколько дней назад, – он протянул руку и взял со стола паспорт, – как настоящий, – быстро пролистал страницы, – действительно, как настоящий. Если бы я не знал, что это фальшивка… – теперь он медленно пролистал страницы в обратную сторону, – чистая работа… даже печати и штампы…"
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю, – честно признался Доре, – на сцену мне больше нельзя. Но и уезжать из Парижа не хотелось бы.
– Уехать, пожалуй, всё-таки придется. Здесь тебя слишком многие знают.
– Да, – всё ещё вертя в ладони паспорт, вынужден был согласиться Доре, – по-видимому, придется.
"А может, и нет. С такой физиономией меня мало кто узнает, – разглаживая ладонью страницу с фотографией, с надеждой подумал Доре, – усов я никогда не носил…"
– Нет, – правильно оценив жест, которым актер расправил свои усы, отрицательно покачал головой Гаспар, – ты слишком приметный. Тебя узнают.
– Я могу сыграть.
Жан сгорбился и опустил голову.
"Ничего себе!" – наблюдая, как меняется фигура сидящего перед ним человека, невольно ахнул Гаспар.
Теперь в кресле напротив него сидел уже немолодой, уставший от жизни мужчина.
"Хорош, – против своей воли поддаваясь на магию игры, Гаспар придирчиво оценил руки с набухшими венами, выцветшие до белесой голубизны глаза и усы, печально обвисшие вдоль глубоких вертикальных морщин, прорезавших гладкие щеки, – если изменить возраст… и сделать новую фотографию… Нет! – одернул себя Гаспар, – крайне опасно и глупо!"
– Нет. Этот риск ничем не оправдан. Ты не сможешь быть таким круглые сутки, поэтому рано или поздно тебя всё равно узнают.
"Дурак и позер! – почувствовав себя так невероятно глупо, как, если бы он в купальном халате и с полотенцем вместо душа попал на станцию метро, Жан сжал челюсти и уткнул взгляд в свои ладони, всё ещё по-стариковски лежащие на столешнице, – веду себя, как безмозглый мальчишка!"
– Ты прав, – он стряхнул с себя старость и выпрямился, – действительно, глупо. Когда я могу уехать?
– Не торопись, – спокойно осадил его Готье, – ты пока ещё мой пациент. Ещё недели две поживешь здесь, потом что-нибудь придумаем.
Вечером, после ухода гостей, стало непривычно тихо. Этьена унесла посуду и долго гремела ею на кухне. Жан сунулся было помочь, но услышал звон разбитого стакана и поспешно ретировался в библиотеку.
"Черт её не знает, что на неё сегодня нашло!" – без толку промотавшись между полками, он схватил первую попавшуюся под руку книгу и затих в кресле.
5
Теперь по утрам он старался не засыпаться. Проснувшись, сразу принимался за зарядку. Потом завтрак, и опять целенаправленное накачивание мышц, ослабевших за долгое время лежания в постели.
Затем обед.
К обеду приходил Симон. На пару они быстро разогревали еду, ели и шли обратно в библиотеку, временно превращенную в спортивный зал.
– Бьешь не рукой, а всем корпусом, вот так, – размахнувшись, Жан несильно ткнул кулаком Симона в щеку, – понял? Повтори.
Симон тщательно скопировал замах.
– Хорошо, – одобрительно прищурился Доре, – резче разворачивайся, локоть до конца не выпрямляй. Тогда отдача будет меньше. Ясно?
– Ясно.
– Хорошо. Смотри ещё раз, – Жан развернулся к Симону боком, вдохнул и на выдохе резко боднул кулаком воздух, – черт!..
Боль прошибла так неожиданно и резко, что Жан охнул и на несколько секунд крепко зажмурился.
– Что? – испуганно подскочил Симон, – больно? Ты сядь! Или лучше…
– Не верещи, – выпрямляясь, недовольно оборвал его Доре, – давай, тренируйся.
– Сядь, – придвигая стул, приказал Симон.
– Ладно, – игнорируя стул, Жан присел на край стола, – со мной всё в порядке. Продолжай.
– Хорошо. Но если что…
– Работай.
Симон встал в стойку, ударил, выпрямился и незаметно покосился на Доре.
– Работай!
Отметив, что вид у него не бледный, посадка прямая, а дыхание нормальное, Симон успокоился и опять загреб кулаком воздух.
– Резче!
Несколько минут он с энтузиазмом наносил удары.
– Отлично. Береги суставы, – заметив неплотно прижатый большой палец, предостерег ученика Доре, – вот так, – он сложил свои и продемонстрировал Симону правильно упакованный кулак, – понял?
– Да.
– Хорошо… Ты давно Этьену знаешь? – неизвестно с чего вдруг поинтересовался Доре.
– Давно, – не прекращая боксировать, подтвердил Симон, – мы раньше в одном доме жили, а потом разъехались.
– Почему?
– Так там меблированные комнаты были. Мы в них жили, пока Гаспар учился. А когда он устроился в клинику, то снял квартиру. А когда женился на Мадлене, то мы ещё раз переехали.
– А она?
– Мадлена? Она…
– Я про Этьену.
– А-а-а… она несколько раз уезжала. А когда возвращалась, то опять поселялась там же. Этот дом она купила перед самой войной.
– Значит, она – парижанка?
– Нет, аргентинка.
– Кто? – решив, что не расслышал, Жан удивленно сощурился, – в смысле, что она из Южной Америки?
– Ну, да.
– А почему она в начале войны не уехала? Или в начале оккупации? Тогда же всех иностранцев высылали. И почему её не выслали? – продолжал недоумевать он.
– Аргентинцев не высылали, – в последний раз боднув кулаком воздух, Симон тоже присел рядом с Доре на стол, – они же нейтральные.
– А её родители? Они тоже здесь?
– Нет. Они… их нет.
– В смысле, – не понял Доре, – она с ними не общается?
– Нет, кажется, был несчастный случай и… – попытался объяснить Симон, – она никогда не говорит об этом.
– Понимаю, – погруснел Жан, – давно?
– Ещё до приезда сюда. Может быть, её поэтому и отправили. Чтобы меньше переживала, – постарался объяснить Симон, – знаешь, смена обстановки, новые люди, впечатления… Только ты ей не говори, – тут же предупредил он, – я как-то видел, какие у неё глаза были…
– Конечно, не скажу, – пообещал Доре, – что я, не понимаю… А кто-то ещё, другие родственники у неё остались?
– Здесь никого.
– Жаль, – искренне посочувствовал Доре, – иногда, одному довольно непросто.
– А мы на что?! – подпрыгнул на столе Симон, – я за неё знаешь, сколько морд почистил!? И Гаспар…
– Ты её давно знаешь?
– Ну, лет восемь, наверное.
– Ого! – Жан удивленно изогнул брови, – так её что, в коледж прислали? – прикинув её тогдашний возраст, предположил он.
– Не знаю, при мне в колледж она уже не ходила. И вообще про него никогда ничего не рассказывала.
– А о чем рассказывала?
– Ну, – задумчиво наморщил брови Симон, – не знаю… особенно ни о чем.
– А Мадлена знает?
– Мадлена?
– Да. Они же подруги, – разъяснил Жан, – наверняка трепались друг с другом о себе, о детстве, о мужчинах. Женщины это любят…
– Не знаю… – беспокойно заерзал на столе Симон, – едва ли… Этьена уж точно трепаться не любит.
– Почему?
– Может, ей не нравится… вообще-то странная она…
– В каком смысле? – не понял Доре.
– Ну, как бы тебе объяснить… ну-у-у…. – пытаясь собраться с мыслями, Симон машинально взял со стола закладку, – не знаю я… понимаешь, шальная она какая-то….то здесь, то пропадает чуть ли не на полгода… дерется просто класс! – Симон оживился, – она, когда только приехала, сняла комнату рядом с нами и подружилась с Мадленой. Пошли они как-то в кино, а там к ним один тип привязался, – Симон хмыкнул, – Гаспар его потом лечил. А когда вылечил, то уже от себя морду набил. Но, по-моему, у неё это лучше получилось!.. И ещё… ну, – Симон напряженно свел брови, – ну… не знаю я!.. Но то, что она отличная девчонка, это точно. И стреляет феноменально.
– "Феноменально", – передразнил Жан, – ты другое слово знаешь?
– Ну, чего ты?! – смутился Симон, – нет, правда, она очень хорошо стреляет. Она даже меня научила. Я со ста шагов в монету могу попасть.
– Силен.
– Не жалуюсь. Только так стрелять, как она, по-моему, всё равно невозможно! Она в эту монету даже в темноте бьет.
– Интересно… не спрашивал, кто её научил?
– Нет, – совсем растерялся Симон, – я как-то даже и не… Да мне и не интересно. Ты лучше сам у неё спроси!
– Спасибо, – покачал головой Доре, – что-то не хочется.
– Вот-вот… и мне тоже.
– Н-да… не хотел бы я иметь такую жену, – задумчиво протянул Доре.
– Да, знаешь! – так и крутанулся Симон, – ты!.. тебе никто и не предлагает! За ней, если хочешь знать, такие!.. Очень ты ей нужен!
– Тем лучше, – равнодушно зевнул Доре, – женщины старше двадцати пяти меня вообще не интересуют. А ей уже тридцатник, если не больше.
– Ничего и не тридцатник!
– Ты что, её паспорт видел?
– Нет, – неожиданно жестко отрезал Симон.
– Ладно, – почувствовав, что он зашел слишком далеко, примирительным тоном произнес Доре, – верю на слово… Вставай.