Лайлак, которая снимала высохшее белье с веревки, подошла и обвила его рукой. Поцеловала в щеку и прильнула к нему.
– Неплохо, – сказала она. – Мы накопили двенадцать долларов, у нас теперь в любой день может быть своя комната, а еще раньше у нас будет ребенок.
– Железка, – сказал Чип.
– Нет, – сказала Лайлак, – ребенок.
– Все воняет, – сказал Чип. Все прогнило. Все бесчеловечно.
– Это все, что есть, – сказала Лайлак. – Нам лучше привыкнуть к этому.
Чип ничего не ответил. Он продолжал смотреть на оранжевое зарево в небе.
В "Иммигранте Свободы" каждую неделю печатались статьи про певцов и спортсменов из иммигрантов, иногда об ученых, которые зарабатывают сорок или пятьдесят долларов в неделю, живут в хороших квартирах, общаются с влиятельными и просвещенными местными и надеются на возможность более сбалансированных, нормальных отношений между двумя группами населения. Чип с пренебрежением читал эти статья – он чувствовал, что они специально публиковались местными владельцами газеты, чтобы убаюкать и успокоить иммигрантов, – но Лайлак принимала их всерьез, как свидетельство того, что их собственный жребий в конце-концов улучшится.
Однажды в октябре, когда они прожили на Свободе чуть больше шести месяцев, в газете появилась статья про художника Моргана Ньюгэйта, который пришел из Евр восемь лет назад и живет в четырех-комнатной квартире в Нью-Мадриде. Его картины, одну из которых, сцену Распятия, только что представили Папе Клементу, приносят ему каждая по сто долларов. Он подписывает их буквой "А", объяснялось в статье, потому что его прозвище – Аши.
– Христос и Веи! – воскликнул Чип.
– Что такое? – спросила Лайлак.
– Я учился в академии вместе с этим "Морганом Ньюгэйтом", – сказал Чип, показывая ей статью. – Мы были хорошими друзьями.
Его звали Карл. Ты помнишь тот рисунок лошади в Инд?
– Нет, – сказала она, не отрываясь от книги.
– Ну, так это он нарисовал, – сказал Чип. – Подписывался он обычно буквой "А" в кружке. Аши… Что-то похожее на имя, которое тогда упомянул Карл. Христос и Веи, так значит, он тоже убежал! "Убежал", если это можно так назвать, на Свободу, в изоляционную палату Уни. Он, хотя бы, занимается тем, чем всегда хотел, для него Свобода – это на самом деле свобода.
– Тебе стоит ему позвонить, – сказала Лайлак.
– Позвоню, – сказал Чип.
Но, может быть, он и не позвонит. Есть ли, в самом деле, какой-то смысл в том, чтобы позвонить "Моргану Ньюгэйту", который написал Распятие для Папы и уверяет своих товарищейиммиг-рантов, что условия с каждым днем улучшаются? Но, может быть, Карл этого не говорил, может, "Иммигрант" соврал.
– Ты не говори, а позвони, – сказала Лайлак. – Может быть, он поможет тебе получить работу получше.
– Да, – сказал Чип, – может быть. Она подняла на него глаза.
– Что случилось? Ты разве не хочешь работу получше?
– Я позвоню завтра, по дороге на работу, – сказал он. Но он не позвонил. Он вонзал свою лопату в руду, поднимал, перекидывал, снова вонзал, снова поднимал и перекидывал. "В драку их всех, – думал он, – железок, которые пьют, железок, которые думают, что все становится лучше: свобов, манекенов; в драку Уни".
В следующее воскресенье, утром, Лайлак пошла с ним вместе в здание за два квартала от них, где в холле был телефон, и ждала, пока он листал истрепанную телефонную книгу. Имена Морган и Ньюгэйт давали иммигрантам часто, но у немногих иммигрантов были телефоны; там был только один Ньюгэйт, Морган, и как раз в Нью-Мадриде.
Чип опустил в телефон три жетона и назвал номер. Экран был разбит, но это было неважно, потому что телефоны на Свободе больше не передавали изображения.
Ответил женский голос, и когда Чип спросил, дома ли Морган Ньюгэйт, женщина сказала, что он дома, и больше ничего. Тишина затянулась, и Лайлак, которая ждала в нескольких метрах в стороне, возле плаката с рекламой лечебных аэрозолей, подошла ближе. "Его нет?" – спросила она шепотом.
– Алло? – произнес мужской голос.
– Это Морган Ньюгэйт?
– Да. Кто это?
– Это Чип, – сказал Чип, – Ли РМ, из Академии Генетических Наук.
Наступила тишина, а потом:
– Боже мой, – произнес голос, – Ли! Ты брал для меня блокноты и уголь!
– Да, – сказал Чип. – И сказал моему советчику, что ты болен и тебе нужна помощь. Карл рассмеялся.
– Правда, сукин сын! – сказал он. – Это потрясающе! Когда ты выбрался оттуда?
– Примерно, полгода назад, – ответил Чип.
– Ты в Нью-Мадриде?
– В Полленсе.
– Что ты делаешь?
– Работаю на шахте, – сказал Чип.
– Христос, это финиш, – сказал Карл, и через секунду добавил:
– Там сущий ад, наверное, да?
– Да, – сказал Чип, думая: "Он даже говорит их языком. Ад.
Боже мой, клянусь, он наверное и молитвы читает".
– Жаль, что эти телефоны не работают, я бы хотел на тебя посмотреть, – сказал Карл.
Неожиданно Чипу стало стыдно своей враждебности. Он рассказал Карлу о Лайлак и о ее беременности. Карл сказал, что был женат в Семье, но ушел один. Он не разрешил Чипу поздравить его с успехом.
– Вещи, которые я продаю, ужасны, – сказал он. – Нравится маленьким детям свобов. Но мне удается делать то, что я хочу, три дня в неделю. Так что я не могу жаловаться.
Послушай, Ли – нет, как тебя, Чип? Чип, послушай, нам надо встретиться. У меня есть мопед, я приеду как-нибудь вечером.
Нет, подожди, – сказал он, – ты что-нибудь делаешь в будущее воскресенье, ты и жена?
Лайлак с беспокойством посмотрела на Чипа. Он сказал:
– Не думаю, не уверен.
– У меня будут друзья, – сказал Карл. – Вы тоже приезжайте, ладно? Часам к шести.
Лайлак закивала, и Чип сказал:
– Мы попытаемся. Мы, наверное, сможем.
– Уверен, что сможете, – сказал Карл. Он дал Чипу свой адрес. – Я рад, что ты выбрался оттуда, – сказал он. Здесь лучше чем там, в любом случае, правда?
– Немного, – сказал Чип.
– Жду вас в следующее воскресенье, – сказал Карл. – Пока, брат.
– Пока, – сказал Чип и отключился. Лайлак сказала:
– Мы поедем, правда?
– Ты представляешь, сколько будет стоить билет?
– Ах, Чип…
– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Хорошо, мы поедем. Но я не приму от него никакой милости. А ты не спросишь. Запомни это.
Каждый вечер всю неделю Лайлак сидела над их лучшей одеждой отпарывала истрепавшиеся рукава от зеленого платья, штопала брюки как можно незаметнее.
Дом на самом краю Нью-Мадридского Железогорода был не в худшем состоянии, чем многие дома местных. В холле подметено, и только чуть-чуть пахнет виски, рыбой и духами, и лифт работает.
В свежем алебастре на двери Карла была кнопка. Чип нажал на нее. Он стоял, напрягшись, Лайлак держала его под руку.
– Кто там? – спросил мужской голос.
– Чип Ньюман, – ответил Чип.
Дверь отперли и открыли, и Карл – тридцатипятилетний бородатый Карл с пристальным взглядом прежнего Карла, – заулыбался, схватил руку Чипа и сказал:
– Ли! Я думал, вы не приедете!
– Мы нарвались на каких-то добродушных свобов, – сказал Чип.
– О, Христос, – сказал Карл и впустил их.
Он запер дверь, Чип представил жену. Лайлак сказала:
– Здравствуйте, мистер Ньюгэйт, – и Карл, взяв ее протянутую руку, сказал:
– Я Аши. Здравствуйте, Лайлак. Чипа Карл спросил:
– Они вас обидели?
– Нет, – сказал Чип. – Просто: "Прочтите наизусть "Обет", и все такое.
– Ублюдки, – сказал Карл. – Проходите, я дам вам выпить, и вы об этом забудете, – он взял их за локти и провел по узкому коридору, увешанному с обеих сторон картинами, рама к раме.
– Ты выглядишь потрясающе, Чип, – сказал он.
– Ты тоже, Аши, – сказал Чип. Они улыбнулись друг другу.
– Семнадцать лет, брат, – сказал Карл.
Мужчины и женщины сидели в накуренной комнате с коричневыми стенами, их было десять – двенадцать, они разговаривали, держа в руках сигареты и стаканы. На звук шагов перестали разговаривать и обернулись в ожидании.
– Это Чип, а это Лайлак, – сказал им Карл. – Чип и я учились вместе в академии, самые худшие студенты-генетики в Семье.
Мужчины и женщины улыбнулись, и Карл стал указывать на них по очереди и называть их имена: "Вито, Санни, Рия, Ларс…" Большинство из них были иммигранты, бородатые мужчины и длинноволосые женщины с глазами и цветом кожи Семьи. Двое были местные: бледная прямая с орлиным носом женщина лет пятидесяти или около того, с золотым крестом, висящим на ее кажущемся пустым платье ("Джулия", – сказал Карл, и она улыбнулась, не разжимая губ), и полная женщина помоложе с рыжими волосами в узком платье с переливающимися серебристыми бусинами. Некоторые из гостей могли быть как иммигрантами, так и местными: сероглазый безбородый мужчина по имени Боб; блондинка; молодой голубоглазый человек.
– Виски или вино? – спросил Карл. – Лайлак?
– Вино, пожалуйста, – сказала Лайлак.
Они проследовали за Карлом к маленькому столику, уставленному бутылками и стаканами, стояла на нем тарелка с парой ломтиков сыра и мяса, лежали пачки сигарет, спички. На стопке салфеток стояло сувенирное пресс-папье. Чип взял его, рассмотрел, оно было из АВС 21989.
– Чувствуешь ностальгию? – спросил Карл, наливая вино.
Чип показал пресс-папье Лайлак, и она улыбнулась.
– Не очень, – сказал он и положил пресс-папье на место.
– Чип?
– Виски.
Рыжеволосая женщина из местных в серебристом платье подошла, улыбаясь, с пустым стаканом в руке, на пальцах у нее было множество колец. Она сказала, обращаясь к Лайлак:
– Я думаю, все ваши люди красивы. Пусть в Семье нет свободы, но она на голову впереди нас по внешнему облику. Я бы все дала, чтобы быть худой, загорелой и с таким разрезом глаз.
Она заговорила о разумном отношении Семьи к сексу, и Чип вдруг обнаружил, что стоит со стаканом в руке. Карл и Лайлак разговаривают с другими, а женщина говорит с ним. Черные линии окаймляли и увеличивали ее карие глаза.
– Ваши люди немного более открыты, чем мы, – сказала она. – То есть сексуально. Вы больше наслаждаетесь этим. Женщина подошла и спросила:
– Хейнц возвращается, Марг?
– Он в Паламе, – ответила Марг, обернувшись. – Крыло гостиницы рухнуло.
– Прошу извинить меня, – сказал Чип и отступил в сторону.
Он пошел в другой конец комнаты, кивнул сидящим там людям и отпил немного виски из своего стакана, глядя на картины на стенах – пятна коричневого и красного на белом фоне. Виски было лучше на вкус, чем виски Хассана. Не такое горькое и обжигающее, не такое крепкое, словом, более приятное.
Картины с пятнами коричневого и красного были только плоским дизайном, на который интересно посмотреть секунду, не больше, ибо они ничем не связаны с жизнью. Подпись Карла (нет, Аши!) – "А" в кружке – стояло в нижнем левом углу. Чип гадал: были ли это картины, которые он рисовал на продажу, или же, коли висели у него в гостиной, являли собой часть "того, что он хочет делать", о чем он говорил с удовлетворением. Рисует ли он еще красивых мужчин и женщин без браслетов, каких он рисовал в академии?
Чип отпил еще виски и повернулся к людям, сидящим рядом с ним: трое мужчин и женщина, все иммигранты. Они разговаривали о мебели. Он послушал их несколько минут, сделал несколько глотков из стакана, и отошел.
Лайлак сидела рядом с крючконосой женщиной из местных – Джулией. Они курили и разговаривали, или, скорее, Джулия говорила, а Лайлак слушала.
Чип подошел к столу и подлил в свой стакан виски, зажег сигарету.
Человек, по имени Ларс, подошел и представился. Он держал школу для детей иммигрантов в Нью-Мадриде. Его привезли на Свободу ребенком, и он прожил на ней сорок два года.
Подошел Аши, держа за руку Лайлак. "Чип, пойдем, посмотрим мою мастерскую", – сказал он.
Он провел их все в тот же коридор, увешанный картинами.
Остановился.
– Ты знаешь, с кем ты разговаривала? – спросил он Лайлак.
– С Джулией, – сказала она.
– С Джулией Костанца, – уточнил он. – Она двоюродная сестра Генерала. Презирает его. Была одним из основателей Помощи Иммигрантам.
Его мастерская была большая и ярко освещенная. На мольберте была незаконченная картина – женщина из местных с котенком на руках, на другом мольберте холст испещренный синими и зелеными пятнами. Другие картины стояли прислоненными к стенам: пятна коричневого и оранжевого, синего и пурпурного, пурпурного и черного, оранжевого и красного.
Он объяснил им, что пытается сделать, подчеркивая соотношение, противопоставление и нюансы цвета.
Чип отвернулся и выпил свое виски.
– Послушайте, вы, железки! – сказал он достаточно громко, чтобы все могли его слышать. – Перестаньте говорить о мебели на секунду и послушайте! Вы знаете, что мы должны сделать?
Бить Уни! Я не ругаюсь, я имею это в виду буквально. Драться с У ни! Потому что это Уни надо винить – за все! За свобов, которые есть то, что они есть, потому что им не хватает еды, или пространства, или связей с внешним миром; и за манекенов, которые есть то, что они есть, потому что их накачивают ЛПК с одной стороны и транквилизаторами с другой; и за нас, которые есть то, что мы есть, потому что Уни засунул нас сюда, чтобы от нас избавиться! Это Уни надо винить – он так заморозил мир, что в нем не происходит больше перемен – и нам надо драться с ним! Нам надо поднять наши глупые битые зады и ДРАТЬСЯ С НИМ!
Аши, улыбаясь, похлопал его по щеке.
– Эй, брат, – сказал он, – ты кажется, немножко перебрал.
Эй, Чип, ты меня слышишь?
Конечно, он перебрал, конечно, конечно. Но это не одурманило его, это расковало его. Это открыло все, что было внутри него многие месяцы. Виски было хорошее! Виски было восхитительное!
Он остановил похлопывающую его руку Аши.
– Я в порядке, Аши, – сказал он. – Я знаю, что я говорю! – Всем другим, сидящим, покачивающимся и улыбающимся, он сказал:
– Мы не можем просто сдаться и принять существующее положение вещей, приноравливаться к тюрьме! Аши, ты раньше рисовал членов без браслетов, и они были так красивы! А теперь ты пишешь только цвет, цветовые пятна.
Они пытались усадить его – Аши с одной стороны, а Лайлак с другой; Лайлак выглядела обеспокоенной и смущенной.
– Ты тоже, любимая, – сказал он. – Ты тоже принимаешь все это, приноравливаешься, – он позволил им усадить себя, потому что стоять стало трудно, а сидеть было лучше, удобней, и можно было развалиться. – Нам надо драться, а не приспосабливаться, – сказал он. – Драться, драться, драться.
Нам надо драться, – сказал он сероглазому безбородому человеку, сидящему напротив.
– Боже мой, как ты прав! – сказал человек. – Я с тобой!
Бить Уни! А как? Поплывем на лодках и возьмем с собой Армию для благой цели? Но, может быть, за морем наблюдают спутники и нас будут ждать доктора с облаками ЛПК? У меня есть идея получше, мы сядем на самолет – я слышал, что есть на острове один, который летает, – и мы…
– Не дразни его, Боб, – сказал кто-то. – Он только что пришел.
– Это и видно, – сказал безбородый, вставая.
– Есть способ, как это сделать, – сказал Чип. – Должен быть, – он стал думать о море и об острове в море, но не мог думать так ясно, как хотел бы. Лайлак взяла его за руку. – Нам надо с ним драться, – сказал он ей.
– Я знаю, я знаю, – сказала она, грустно глядя на него.
Подошел Аши и приставил теплую чашку к его губам.
– Это кофе, – сказал он. – Выпей.
Кофе был горячий и крепкий. Чип сделал глоток и оттолкнул чашку.
– Медный комплекс, – сказал он. – На 91766. Медь должны доставлять на берег. Должны быть лодки или баржи, мы могли бы…
– Это уже делали, – сказал Аши.
Чип посмотрел на него, думая, что он его дурачит, смеется над ним, как тот сероглазый безбородый человек.
– Все, что ты говоришь, – сказал Аши, – все, что ты думаешь – "драться с Уни" – все это было сказано и продумано раньше. Двадцать раз, – он приставил чашку к губам Чипа. – Выпей еще, – сказал он.
Чип опять оттолкнул чашку, покачал головой.
– Это не правда, – сказал он.
– Правда, брат. Ну, вы…
– Не правда! – сказал Чип.
– Правда, – подала голос женщина с другого конца комнаты. – Это правда.
Джулия. Это была Джулия, двоюродная сестра Генерала Костанца одиноко и прямо сидящая в своем черном платье с золотым крестом.
– Каждые пять или шесть лет, – сказала она, – группа людей вроде тебя – иногда только двое или трое, иногда с десяток – высаживается на тот берег, чтобы разрушить УниКомп. Они отправляются на лодках, даже на подводных лодках, которые строят годами, или на баржах, о которых ты сейчас говорил.
Они берут с собой оружие, взрывчатку, противогазы, газовые бомбы, всякие механизмы и инструменты; у них есть планы, в которых они уверены. Они никогда не возвращаются. Я финансировала две последние экспедиции, и я поддерживаю семьи людей, которые ушли с ними, так что я говорю не просто так. Я надеюсь, что ты достаточно трезв, чтобы понять, говорю, чтоб развеять твою бесполезную тоску.
Принять и приспособиться – это все, что возможно. Будь благодарен за то, что у тебя есть: милая жена, скоро будет ребенок и маленькая толика свободы, которая со временем, мы надеемся, увеличится. Я могла бы добавить, что ни при каких обстоятельствах я не стану финансировать новую экспедицию. Я не настолько богата, как думают некоторые.
Она смотрела на Чипа маленькими черными глазами над бледным горбатым носом.
– Они никогда не возвращаются, Чип, – подтвердил Аши.
– Может быть, они добираются до берега, – добавил Аши, – может быть, они добираются до 001. Может быть, им даже удается попасть в здание. Но дальше им попасть не удастся, потому что они исчезли. Все. А Уни продолжает работать.
Теперь Чип взглянул на Джулию. Она сказала:
– Мужчины и женщины, точно такие же, как ты. И так происходит давно, сколько я себя помню.
Лайлак сжала его руку с сочувствием. Аши снова протягивал Чипу чашку с кофе. Он замотал головой.
– Не хочу…
Он сидел неподвижно, на лбу его выступил пот, а потом он наклонился вперед, и его начало рвать.
Он лежал на кровати, рядом с ним лежала Лайлак. Она спала. За занавеской храпел Хассан. Во рту Чип почувствовал горький вкус и вспомнил о рвоте. Христос и Веи! И прямо на ковер – первый, который он видел за полгода.
Потом он вспомнил, что ему сказали Джулия и Карл-Аши. Он какое-то время лежал, потом поднялся и на цыпочках прошел за занавеску, мимо спящих Ньюманов к раковине. Он попил воды, и потому что ему не хотелось спускаться в холл, тихо помочился в раковину и тщательно ее сполоснул.
Он снова лег рядом с Лайлак и натянул на себя одеяло. Он снова почувствовал себя немного пьяным, голова болела, но он лежал на спине с закрытыми глазами, дышал легко и медленно, через какое-то время почувствовал себя лучше.
Он продолжал лежать с закрытыми глазами и думать о разном.
Через полчаса или около того загремел будильник Хассана. Лайлак перевернулась на бок. Он погладил ее по голове, и она села в постели.
– Ты в порядке? – спросила она.
– Да, вроде, – ответил он.
Зажегся свет, и они зажмурились. Они услышали, как Хассан ворчит, поднимаясь, зевает, пукает.