Когда ухожу, я чувствую, что Мария Давидовна зовет меня. И даже не поворачиваюсь. Мне нечего ответить на зов любви. В моем сердце нет места для этой женщины. Во всяком случае, пока. Если я повернусь и дам ей надежду, то это все равно ни к чему не приведет, - кроме пустого страдания. Она будет ждать, и надеяться, а я не приду.
Я мысленно говорю - прости.
И быстро ухожу.
Я знаю, что любовь - это песок, который струится между пальцев. Ты сгребаешь его и посыпаешь на руку. Ветер подхватывает песок и несет прочь. Ты хочешь сосчитать песчинки, но не успеваешь даже понять, в какую сторону дует ветер. И ты снова сгребаешь новую порцию песка, и он вновь струится между пальцев. И так по кругу, пока вокруг тебя не останется ни одной песчинки. И сидя на камне, ты будешь вспоминать, как любовь просачивалась сквозь пальцы, и, подхваченная ветром, улетала вдаль.
Часть вторая
Называй меня моим именем
1
Открыв глаза, она спокойно посмотрела на белую стену и удивилась. Почему она не дома? И практически сразу память услужливо вывалила из своих запасников ночные события, заставив вздрогнуть.
Мария Давидовна приподняла руки и увидела бинты на них.
Значит, все было.
И она сейчас в больничной палате.
Расслабленно закрыв глаза, она отогнала от себя такие яркие и такие пугающие воспоминания. И неожиданно для себя подумала о смысле своей жизни. О простом женском счастье, которое пролетело мимо.
Любить и быть любимой. Как это просто, и как часто бывает недостижимо.
Идти с любимым человеком рука об руку по жизни, и знать, - наверняка знать, ну, или почти наверняка, - что этот человек любит тебя так же, как ты, а может даже и сильнее, чем ты.
Носить ребенка под сердцем, ежедневно чувствуя его толчки. Родить в муках, и приложив его первый раз к груди, тихо плакать от счастья.
Любить и быть любимой.
Простое женское счастье.
Почему же он поняла это только сейчас, когда уже поздно что-то изменить. Зачем она делала карьеру, зачем хотела перепрыгнуть через себя? Для чего - и самое главное, для кого - она сейчас одна живет в собственной квартире, имеет хорошую зарплату и признание коллег? Зачем эта суета и тщета? Что ждет её впереди, если единственный человек, которого она любит, даже не обернулся, когда она звала его.
Отсутствие смысла в жизни.
Мария Давидовна Гринберг лежала на кровати в одиночной палате отделения травматологии, и слезы медленно стекали из углов закрытых глаз, оставляя извилистые дорожки на щеках. Забыв о тех психологических упражнениях, которые выручали её в последнее время, она просто плакала над своими утраченными мечтами и наивными мыслями.
Услышав какое-то движение у двери и тихие голоса, она вздохнула. И открыла глаза.
Майор Вилентьев с букетом гвоздик стоял у двери и смотрел на неё. Увидев, что она открыла глаза и смотрит на него, он улыбнулся и шагнул вперед.
- Мария Давидовна, как вы меня напугали! - покачав головой, сказал он укоризненным тоном. - Что это вас понесло ночью на работу? Зачем? Вы ведь знали, что Киноцефал еще на свободе.
- Его поймали? - сказала она тихим голосом. И подумала, что ей все равно поймали или нет маньяка по имени Киноцефал. Сейчас для неё гораздо важнее, чтобы не поймали его, того единственного, имя которого она мысленно прошептала, испугавшись в последний момент, что произнесла его вслух.
- Да, - кивнул Иван Викторович и, по-хозяйски придвинув стул, сел рядом с кроватью, и положил красные цветы на прикроватную тумбочку, - я, собственно, и пришел, чтобы поговорить с вами об этом. Доктор сказал, что у вас со здоровьем всё в порядке, ссадины и ушибы, поэтому я бы хотел узнать, что там было. Кроме Киноцефала, вы единственный свидетель.
- Что вы хотите узнать?
- Кто еще, кроме вас, моего оперативника и Киноцефала, там был? - Майор пристально посмотрел на женщину и, увидев, что она не торопится отвечать, продолжил:
- Мария Давидовна, я ни за что не поверю, что это вы обезоружили убийцу, избили его и пригвоздили его ножом к дереву. Там был кто-то еще, и я бы хотел от вас услышать - кто это был?
Она смотрела на следователя и вдруг поняла, что он уже знает. Нет никакого смысла скрывать. Откуда он знает, - сейчас неважно. Главное, что он ждет ответ на тот вопрос, который уже не имеет смысла. Ждет именно от неё.
- Да, там был доктор Ахтин.
Вилентьев удовлетворенно кивнул. И выдохнул, словно он задержал дыхание на вдохе.
- Рассказывайте.
Мария Давидовна короткими фразами описала все события, которые видела, опуская излишние подробности и собственные чувства.
- Куда он пошел после?
- Не знаю, - медленно помотала головой женщина, - мне кажется, тогда я уже потеряла сознание. Мне даже показалось, что он потащил Киноцефала в сторону, чтобы там спокойно убить. Не на моих глазах. Хотя, может мне и это показалось. Мне сейчас всё эти события кажутся кошмарным сном.
- Как он был одет?
- Рубашка с коротким рукавом с непонятным цветом, может быть из-за странного желтого освещения. Джинсы на ногах. Черные стоптанные кроссовки.
- Лицо?
- Борода, усы и достаточно длинные волосы.
- То есть, судя по вашему описанию, он сейчас сильно отличается от фотографии? И нет никаких характерных или необычных примет? Может, он хромает, например?
- Нет, ничего необычного. Я узнала его по движениям, по походке, по контуру головы. И я бы легко узнала его по глазам, но он ни разу не приблизился ко мне, даже на мгновение не глянул на меня. Я не видела его лица, - только борода и волосы, чуть скрывающие уши.
Она вздохнула. И спросила:
- А вы как узнали, что это был он?
- По отпечаткам пальцев на ноже. Извините, Мария Давидовна, я позвоню.
Майор встал и, отойдя к окну, по телефону продиктовал приметы Парашистая, затем вернулся к кровати и сел на стул.
- Мария Давидовна, я не верю, что эта встреча в больничном дворе случайна. В одном месте совершенно неожиданно ранним утром, когда все люди крепко спят, случайно собрались вы, Киноцефал и Парашистай. Ха-ха, скажу я вам, дорогая Мария Давидовна, - ухмыльнулся Вилентьев, глядя на неё прищуренными глазами. - Мы нашли, где все это время скрывался Киноцефал - на чердаке морга. У него в дальнем углу чердачного помещения была лежанка и запас продуктов. Скорее всего, Парашистай для него был учителем и вдохновителем, и я не удивлюсь, если они имели постоянный контакт и поэтому он и оказался именно в том месте и в то время, когда вы появились ночью на территории больницы. С этими двумя маньяками всё понятно. И тут возникает вопрос - а зачем вы-то там оказались? Как вас туда занесло?
- Вы подозреваете меня в том, что я пришла на встречу с Парашистаем?
- Да, дорогая вы моя, замечательная Мария Давидовна, именно так я думаю, и никакой другой причины вашего появления там я не вижу.
Мария Давидовна улыбнулась. Вот она, проза жизни. Убогость бытия. Её подозревают в том, чего она так страстно желала. Встречаться с Михаилом Борисовичем Ахтиным, пусть даже тайно, - не об этом ли она мечтала?! Любить человека, который стал изгоем, - это ли не счастье?! То, чего она хочет, и что абсолютно недостижимо, сейчас озвучил следователь.
- Чему вы улыбаетесь?
Майор с удивлением посмотрел на неё.
Мария Давидовна засмеялась - этот тупой следак всерьез думает, что она весь прошедший год знала, где находится Парашистай, он уверен, что она все это время водила его за нос, тайно встречаясь с убийцей. Он установил за ней слежку, и этот погибший от ножа Киноцефала парень, был его оперативник. Он полагал, что рано или поздно именно она выведет его к Парашистаю.
Мария Давидовна открыто и жизнерадостно смеялась.
Впервые за последние дни она просто и откровенно радовалась.
Она продолжала веселиться даже тогда, когда с грохотом за майором захлопнулась дверь палаты. И только после этого смех перешел в глухие истерические рыдания. Она, прижав израненные руки к лицу, вслух проклинала этот гребаный мир, где для её любви нет места. Где тупые мужики, не способные на высокие чувства и простые эмоции, правят обществом. Где для неё, умной и красивой женщины, есть только одна работа, - носить каштаны из огня этим гребаным мужланам. И где благодарность за эту работу, - спокойно и уверенно сказанные слова о том, о чем она могла только мечтать.
Мария Давидовна посмотрела на красные цветы, которые принес Вилентьев. Они лежали так, словно их бросили на свежевырытую могилу.
2
Утренние лучи заглядывают в окно. Я не люблю солнце, потому что оно мешает видеть простую истину.
На этой круглой планете, медленно и необратимо катящейся в тартарары, новая жизнь всегда произрастает на разлагающейся зловонной гниющей массе старой мертвечины. Смерть всегда основа жизни - так было и так будет. И этот новый свежий росток никогда не будет лучше и крепче старого засохшего ствола, - изменится только внешний вид, но никак не содержание.
Смерть - многогранна, жизнь - однотипна.
Я выдавливаю крем для бритья на помазок и намыливаю подбородок. Станок убирает волосы, оставляя за собой ровные полосы чистой кожи. Я привык к бороде, но после сегодняшней ночи мне приходится её убирать. И я даже немного рад этому. Моё прежнее лицо нравится мне значительно больше. Так даже лучше, - я не только возвращаю имя, но и своё лицо. Я возвращаюсь после долгого отсутствия, и нахожу, что моё лицо практически не изменилось.
Я умываюсь холодной водой, и смотрю в зеркало.
- Привет, доктор Ахтин, образца две тысячи шестого года, - мысленно говорю я себе, и улыбаюсь. Избавившись от бороды и усов, я будто вновь рождаюсь. И это чувство приносит мне ни с чем несравнимое удовольствие. Я возвращаюсь в комнату, неся эту улыбку на лице. С ней же через полчаса я выхожу и иду к своему будущему месту работы. Кроме улыбки, на моём лице очки в толстой оправе, благодаря которым, как мне кажется, меня не так-то просто узнать. Может, я наивен в своих конспиративных попытках скрыть свою личность, но мне так спокойнее.
В холле поликлиники обычная для таких мест суета. Слева у регистратуры небольшая очередь. В центре большой стенд, на котором написаны все кабинеты и врачи. Справа - отделение платных услуг. Я внимательно изучаю стенд, и, найдя нужного мне человека, иду на третий этаж. В кабинете заместителя главного врача по медицинской части я, по-прежнему улыбаясь, говорю, что я врач-терапевт и хотел бы работать по специальности. Я смотрю в глаза женщины с короткой стрижкой и протягиваю документы. Александра Александровна Шлеус, возраст около пятидесяти лет, карие глаза внимательно смотрят на меня. И если имя и фамилию я узнаю из таблички на двери, то возраст и цвет глаз - по лицу.
- Очень хорошо, терапевты нам нужны, - говорит она и, начав смотреть мои документы, добавляет, - садитесь, пожалуйста, Михаил Борисович.
Она открывает диплом и внимательно его изучает. Затем открывает трудовую книжку и, посмотрев последнюю запись, спрашивает:
- Последнее место работы - областная больница. Вы год не работали в медицине?
- Да. Уехал в деревню, выращивал кроликов, - киваю я, - но, как оказалось, это не моё. Я понял, что врачевание - это моё призвание и что без него я не могу. Вот, поэтому вернулся.
- А почему не обратно в областную больницу?
- Моё место давно занято, - отвечаю я, пожимая плечами, - свято место пусто не бывает. Я - обычный терапевт, и после моего ухода сразу нашелся специалист. Вы ведь знаете, что работать в областной больнице престижно.
- Да, конечно, - наконец-то улыбается Александра Александровна.
Она смотрит остальные документы и только потом говорит:
- Хорошо. Вам, конечно, после годичного перерыва нужно будет пройти курс повышения квалификации на факультете усовершенствования врачей, но сразу я вам это предоставить не смогу. Я позвоню на кафедру и думаю, что, в лучшем случае, месяца через два, а в худшем, через четыре, у нас это получится.
- Хорошо.
Она протягивает мне документы.
- Идите в отдел кадров и оформляйтесь. Я им сейчас скажу, что вы от меня. Завтра приходите к восьми часам на оперативку, я вас представлю коллективу.
- Спасибо, Александра Александровна.
Я забираю документы. Мои пальцы всего лишь на мгновение прикасаются к её пальцам.
Я закрываю за собой дверь и иду по коридору поликлиники.
Начмеду пятьдесят три года, она замужем, имеет двух детей. Курит, примерно, по пачке сигарет в день, любит ходить в сауну и русскую баню. У женщины артериальная гипертензия, но она дисциплинированно принимает гипотензивные таблетки. И у неё миома матки средних размеров, но уже год, как нет месячных. Но всё это побочная информация, которая не имеет для меня никакого значения. Главное то, что её старшая дочь, которая вышла замуж за француза и живет во Франции, должна родить в ближайшую неделю. Александра Александровна уже оформила шенгенскую визу, собрала два чемодана, купила наличные евро, и готова хоть завтра вылететь во Францию.
Доктору Шлеус, не смотря на то, что она заместитель главного врача по медицинской части, глубоко наплевать на эту поликлинику, на врачей и пациентов, и на меня в том числе. Она забудет о моем существовании, как только дочь сообщит о том, что пора вылетать.
И это очень хорошо.
Вряд ли кто-то будет интересоваться моим прошлым, как врача.
Сомневаюсь, что у кого-то возникнут ассоциации с моим именем.
3
Иван Викторович Вилентьев сидел и смотрел на Киноцефала. Сейчас, в комнате для допроса, он не выглядел пугающе, и совсем не соответствовал своему имени. Майор любил такие моменты, - еще не сказано ни слова, пока только игра в гляделки, а уже сразу понятно, как себя поведет задержанный преступник. Если он суетится, не может спокойно усидеть на месте, его глаза бегают, то проблем с признанием, скорее всего, не будет. Если тупо смотрит в сторону и не шевелится, то придется повозиться, чтобы выбить из ублюдка показания. Если смотрит исподлобья и щерит зубы, то будет молчать, и ничего из него не вытянешь, как не пытай.
Киноцефал спокойно и неподвижно сидел, смотрел на него грустными глазами и прижимал к груди раненную руку.
- Фамилия, имя, отчество? - спросил майор, нажав на кнопку диктофона и придвинув к себе лист бумаги.
- Лобанов Максим Леонидович.
Вилентьев писал и слушал ответы. Убийца подробно и без уточнения отвечал на вопросы, которые он задавал. Вообще-то, он этого не ожидал, поэтому, подозрительно глядя на собеседника, ждал подвоха.
- Маска твоя? - показал он рукой на помятую маску волка, лежащую на столе.
- Да, - улыбнулся Максим, - когда я был маленький, у нас в детском садике ставили сказку. Мне досталась роль волка, и мама мне купила эту маску. Жаль, что её помяли. Я столько лет её хранил. Она мне дорога, как память о маме. Знаете, мама умерла. Уже давно.
Майор Вилентьев неожиданно для себя закашлялся и, сглотнув слюну, подавил першение в горле.
Что-то было не так. А точнее, всё, абсолютно всё было не так. И он решил зайти с другой стороны.
- Как часто и где вы встречались с Михаилом Борисовичем Ахтиным?
Лицо Максима напряглось. Он задумчиво поморгал глазами и спросил:
- А это кто?
- Доктор из терапевтического отделения.
Максим облегченно улыбнулся.
- Из терапии к нам редко приходят. У них люди очень редко умирают, поэтому в морге им делать нечего. Я не знаю, про кого вы спрашиваете.
- Это тот доктор, который в прошлом году убивал людей и выдавливал у них глаза.
- Да, вы что? Доктор из нашего терапевтического отделения? Убивал и выдавливал глаза? - удивленно переспрашивает он. - А я и не знал.
Майор Вилентьев с размаху ударил кулаком по столу и закричал:
- А кто тогда надоумил тебя выдавливать глаза у жертв?
Максим даже не вздрогнул от звука удара и, недоуменно посмотрев на злое лицо майора, спокойно ответил:
- Как кто, конечно, Бог!
- Тьфу ты! - Вилентьев откинулся на спинку стула и замолчал. Вот он, тот подвох, которого он ожидал. Этот урод сейчас начнет нести чушь, и ему придется отправлять его на психиатрическую экспертизу. А там его признают недееспособным. И на этом всё, это ублюдок избежит наказания. Жизнь в психбольнице, конечно, не сахар, но все-таки значительно лучше, чем в одиночной камере для пожизненно заключенных.
Иван Викторович снова навалился на край стола, приблизившись к Киноцефалу. Нажал на диктофоне кнопку отключения, и тихо сказал:
- Я из тебя, сволочь, сейчас выбью это дерьмо. И ты мне скажешь имя своего гребаного бога. Я буду бить тебя по почкам, и ты будешь ссать кровью. Я раздавлю твои яйца каблуком, и ты будешь визжать, выкрикивая имя этого бога. Ты будешь умолять меня, чтобы я записал имя и продиктуешь его мне по буквам.
Максим слушал, широко открыв глаза, и потом сказал:
- Да, Бог мне так и говорил. Придет время, сказал он мне, и придется страдать. Нестерпимая Боль, - да, он говорил, так выделяя слова, что мне сразу стало понятно, что это будет замечательно. Это будут лучшие дни в моей жизни. Я ждал их с нетерпением. Я говорил Богу - зачем тянуть, давай уже сейчас. Я хочу страдать и умирать для Тебя. А Он говорил мне - терпи, еще не время. И вот я дождался. Пронзительная Нестерпимая Разрывающая Боль, которая станет откровением для меня, и я взойду по Ступеням Страдания в Чертоги, где Он ждет меня.
И тоже немного приблизившись к лицу майора, он с идиотским выражением лица трагическим шепотом закончил:
- Пожалуйста, сделай мне так нестерпимо больно, чтобы я снова увидел Его!
Хуком сбоку Вилентьев свалил эту наглую морду на пол. Неторопливо обошел стол и со всей силы пнул в открытый живот, лежащего на полу человека. Еще несколько ударов ногами, и хныкающее тело забилось в угол.
Вытерев рукавом пот со лба, майор вернулся за стол. И упав на стул, задумчиво уставился на стену.
Хреново. Этот Киноцефал - крепкий орешек. Такого в его практике еще не было. Даже Парашистай был проще, - тот ничего особо и не скрывал. Он жил своей жизнью, в которой ему, Вилентьеву, не было места.
А Киноцефал - ловкий и хитрый ублюдок с богатой фантазией, который легко обведет вокруг пальца всех психиатров. Впрочем, и не надо особо напрягаться, чтобы обмануть мозгоправа, - эти доктора, как дети, радуются каждому новому случаю, который хорошо вписывается в ими придуманные гребаные синдромы и симптомы. Пищат, да лезут, чтобы избавить преступника от наказания.
- Хватит ныть, - сказал он, глядя на Максима, который закрывал лицо руками, - ползи сюда. Будем думать.
Он дождался, пока человек медленно вернется за стол и сядет на свое место. Протянув ему носовой платок, майор сказал:
- Вытри кровь. Справа на губе. И на подбородке.
И спокойно глядя на испачканное лицо убийцы, он предложил:
- Ладно. Мне не надо имя. Просто скажи, как он выглядел. Он высокого роста?
Максим помотал головой:
- Не знаю.
- Худощавый, мускулистый?
Парень пожал плечами и пробормотал:
- Я его не видел. Я его только слышал и чувствовал.