20
- Алина, открой глаза. Хватит спать.
Доктор потрепала лежащую девушку по щеке и повернулась к посетителям.
- Минут пять назад она проснулась и отвечала на мои вопросы. Сейчас снова проснется. После наркоза такое бывает.
- Мы точно можем с ней говорить? Не рано ли? - спрашивает Мария Давидовна, глядя на бледное лицо и тонкие руки, лежащие поверх белой простыни.
- Да, можно, только не долго. Впрочем, она долго и не сможет. Нож попал в печень. Большая кровопотеря. Она очень слаба.
Доктор снова повернулась к девушке и увидела открытые глаза.
- Ну, вот мы и проснулись. Алина, к тебе гости. Давай я немного приподниму тебя.
Доктор, взяв пульт управления функциональной кроватью, чуть-чуть приподняла верхнюю половину тела пациентки. Затем, посмотрев на цифры и бегущую кривую на прикроватном мониторе, отошла в сторону.
Зрачки девушки медленно переместились, зафиксировавшись на людях.
- Здравствуй, Алина. Меня зовут Мария Давидовна. А это Иван Викторович. Мы хотим задать вопрос. Если не сможешь ответить, просто закрой глаза, если ответ положительный.
На лице пациентки ничего не изменилось.
- Ты видела того, кто на тебя напал? Ты видела преступника?
Глаза неподвижно взирают в пространство.
- Может она не слышит? - шепчет сзади майор Вилентьев.
- Нет. Она все слышит, - говорит доктор, - посмотрите на монитор, частота пульса изменилась. И вообще-то перед вами я говорила с ней, и она правильно отвечала на мои вопросы.
- Алина, ты меня слышишь? Мигни, если видела его.
Глаза медленно закрылись. И снова открылись.
Еле слышный голос:
- Я Алина. Мне девятнадцать. Я хочу увидеть маму. Алина. Девятнадцать. Мама.
Цифры на мониторе стали быстро увеличиваться. Раздался тревожный сигнал.
- Всё, идите отсюда. Лена, выведи их отсюда.
Доктор вытолкнула посетителей из палаты. Медсестра показала им выход. И когда за ними захлопнулась дверь реанимационного отделения Мария Давидовна смогла нормально вдохнуть - ком в горле мешал сделать это.
- Ну, как вы считаете, Мария Давидовна, она действительно видела нашего Киноцефала?
- Да. Думаю, видела. Поэтому она так среагировала на мои слова.
Они шли по коридору к выходу из больницы. Майор с легким любопытством смотрел на обычную больничную жизнь, - медленно бредущие фигуры больных по коридору, смех медсестер за стойкой сестринского поста, стойкий запах антисептиков. Мария Давидовна думала о девушке, которая получила физическую и психическую травму. И еще неизвестно, какая из них сильнее скажется на её здоровье.
Во дворе больницы они сели на лавку, и Мария Давидовна сказала:
- У меня появилась одна интересная мысль, поэтому я хотела бы почитать протоколы вскрытий.
- Какая мысль? - заинтересованно спросил Вилентьев.
- Сначала мне надо посмотреть протоколы, - помотала она головой, - а потом уже я смогу более четко высказать её.
- Ладно, - пожал плечами майор, - а почему вы к "Ша…", извините, к Марине Владиславовне не зайдете, у неё есть все протоколы? Так сказать, по-соседски, как коллега к коллеге?
Мария Давидовна еле заметно улыбнулась, и ответила:
- Я пробовала, но ничего не вышло. Она нас не любит и коллегами, и тем более, соседями, не считает.
Иван Викторович понимающе кивнул.
- Да, есть такие люди. Мне тоже с ней как-то неловко работать. Хорошо. Сейчас ко мне или позже подъедете?
Мария Давидовна подумала о том, что все-таки сначала надо вернуться на работу, - уже прошел час, как ей позвонила лаборантка и сказала, что её ждут.
- У меня есть незаконченное дело, а вечером к вам бы заехала часов в шесть. Вы не против?
- Прекрасно. Буду ждать. И, кстати, может быть вы перед тем, как ехать ко мне, зайдете к Алине. Может, она вечером сможет говорить.
- Да, конечно. Зайду.
Иван Викторович задумчиво смотрел на уходящую стройную фигуру. И подумал о том, что сегодня он снова увидел уставшую, потрепанную жизнью женщину без обаяния. Словно она меняет маски - в их последнюю встречу, она хотела быть привлекательной, а сегодня ненавидит весь мир и эту жизнь.
Или жизнь ненавидит её.
И еще он с надеждой подумал о том, что узнала или поняла Мария Давидовна. Сейчас ему так не хватало каких-либо положительных сдвигов в следствии.
21
Мария Давидовна приехала в Следственное управление около семи часов. Она поднималась по лестнице на второй этаж, с трудом переставляя ноги. Болела голова. Тупая токающая боль в области висков. За два часа общения с женщиной (преступник, присланный на освидетельствование, оказалась женщиной тридцати пяти лет, которая в состоянии алкогольного опьянения выкинула своего годовалого ребенка с балкона седьмого этажа) она ощутила себя необратимо душевнобольной. Она разговаривала с подсудимой и понимала, что та полностью осознавала все свои действия. Просто ребенок кричал и мешал им с сожителем пить водку. Мария Давидовна никак не могла понять, как это возможно - в полном сознании и сравнительно в не сильном опьянении взять маленького человека, отнести на балкон и бросить вниз, а потом вернуться к столу и продолжать пить.
- А, вот и вы, - обрадовано сказал майор Вилентьев, увидев её, - ну, как, девушка что-то сказала?
Мария Давидовна поморщилась. Громкая речь заставила боль в голове отскочить от висков вглубь черепной коробки. Она непроизвольно прижала пальцы к вискам.
- Что, голова болит? - участливо спросил Иван Викторович.
- Да.
- Что вам дать? У меня есть но-шпа и анальгин.
- Сделайте мне кофе, пожалуйста. И говорите тише.
Сев на стул, она терпеливо дождалась, пока майор вскипятит чайник и нальет в кружку с кофе кипяток. Вдохнув запах и сделав глоток, Мария Давидовна почувствовала себя чуть лучше.
- Нет. Девушка до сих пор не способна отвечать на вопросы. Доктор сказала, что в лучшем случае, завтра к вечеру, ну, а в худшем, - дня через три. Она много крови потеряла, и пока не восстановят нормальное кровообращение, вряд ли она сможет адекватно мыслить.
Мария Давидовна говорила и прихлебывала кофе, с каждым глотком чувствуя себя все лучше и лучше.
- Жаль, - кивнул Вилентьев, - а я надеялся, что она скажет нам, кто убийца.
- Вы приготовили протоколы вскрытий?
- Да, конечно, - майор взял со стола папку и положил перед женщиной.
Отставив кружку в сторону, она открыла папку и стала читать, пробормотав:
- Дайте мне минут пятнадцать.
- Хорошо, - сказал майор и, повернувшись к сейфу, открыл его. Он стал брать папки со стола и складывать их внутрь. Иногда он открывал папку и просматривал бумаги, но делал это без особого интереса, словно выполнял рутинную работу. Значительно чаще и заинтересованее он поглядывал на сидящую за его столом женщину, ожидая, когда та закончит читать и скажет что-то важное. И, когда он понял, что Мария Давидовна готова говорить, быстро покидал оставшиеся папки в сейф, не глядя на них, и сел напротив женщины, сложив руки перед собой.
- Кажется, я ошибалась, когда говорила, что Киноцефал не имеет отношения к медицине, - задумчиво сказала Мария Давидовна.
- Почему вы так решили?
- Представьте, Иван Викторович, убийца в темноте разрезает живот и извлекает внутренние органы единым конгломератом. И делает он это достаточно аккуратно, - совсем не много лишних разрезов, ни один из внутренних органов не поврежден. Он работает ножом, а не выдергивает. Постепенно извлекает из брюшной полости, а не хаотично выгребает. Как он это делает? На самом деле, это и при свете не так-то просто сделать. Я еще могу сомневаться в третьем случае, потому что там уже был рассвет, но первые два были глубокой ночью. Во всех трех случаях Марина Владиславовна описывает извлечение внутренних органов так, словно сделана эвисцерация по Шору, но без удаления органов грудной клетки. То есть частичная эвисцерация.
- Эви… что?
- Эвисцерация, - терпеливо повторила Мария Давидовна, - это патологоанатомический термин. Извлечение внутренних органов из грудной и брюшной полости.
- Я что-то не понял, - нахмурившись, спросил майор, - наш Киноцефал - врач-патологоанатом?
- Нет, совсем не обязательно. Любой врач во время обучения проходит цикл патологической анатомии, где нас обучают азам вскрытия трупа. При желании любой доктор, который умеет держать скальпель в руках, сможет вспомнить эти знания и использовать их.
- Тогда, Мария Давидовна, - майор привстал со стула, - все-таки может это Парашистай?
- Иван Викторович, - протяжно сказала доктор Гринберг, - давайте не будем снова ходить по кругу, мы с вами однозначно решили, что это не он.
- Но вы мне говорили…
- Я могла ошибиться в мелочах, но не во всем психологическом портрете Киноцефала. Сейчас я думаю, что он имеет какое-то медицинское образование и определенные знания анатомии внутренних органов человека. При этом все остальные мои умозаключения я никоим образом не отрицаю.
- Ладно, - кивнул майор, - и что нам это дает? Если это не Парашистай, то кого мне искать?
Мария Давидовна пожала плечами и сказала:
- Кого-то, кто хорошо знал, какие ритуалы выполнял Парашистай, убивая людей, и кто имеет, или имел отношение к медицине. Мужчина невысокого роста. Попробуйте снова поговорить с сотрудниками больницы, особенно с теми, кто хорошо знал доктора Ахтина. Посмотрите картотеку на психически больных преступников, которые имеют медицинское образование. Ну, и надеюсь, Алина завтра или послезавтра сможет говорить и что-то добавит к этому портрету какой-нибудь штрих, с помощью которого мы сможем найти преступника.
Они посмотрели друг на друга - майор с красными глазами и женщина с уставшим лицом.
Не смотря ни на что, портрет Киноцефала пока не имел четких контуров. Расплывчатый психологический портрет, минимум улик и практически полное отсутствие свидетелей.
И они ничего поделать не могли.
Мария Давидовна вдохнула глубоко носом и так же выдохнула. Сначала в круг, потом в квадрат, и под конец в треугольник. Головная боль ушла, а, значит, можно жить дальше. Жить и ждать.
Ждать - вот всё, что они могли сделать. Ждать следующей жертвы, когда, возможно, Киноцефал ошибется. Или завтрашнего дня, когда Алина, может быть, скажет им что-то полезное и важное. А, может, и не скажет, и тогда всё вернется на круги своя.
22
Мы - Семен, Лида и я - сидим за столом. Ближе к выходу из дома у окна на табуретках стоит грубо сколоченный гроб, в котором, сложив руки на животе, лежит Иван. Между пальцев рук зажата короткая горящая свеча. На столе четыре стакана, наполовину наполненных самогоном, на одном из которых лежит кусок черного хлеба.
- Ну, Иван, чтобы земля была тебе пухом, - говорит Семен и выливает в себя жидкость. Он говорит эту фразу в третий раз. Лида механически поднимает свой стакан, подносит ко рту и ставит на место, не сделав ни глотка. Она тупо смотрит прямо перед собой, ничего не видя. Скорее всего, она не слышит и слов Семена.
Я просто сижу, даже не поднимая свой стакан. Вчера мы с Семеном вынесли из сарая сухие доски, которые Иван заранее приготовил, и сколотили гроб. Он получился неказистый, но, ни Семен, ни я, никогда не плотничали, поэтому даже на такой гроб мы посмотрели с гордостью. Можем-таки.
Лида этим утром пришла и позвала меня помянуть Ивана.
- Помянем, потом отвезем на кладбище и похороним.
Я хотел предложить сделать наоборот, - сначала похоронить, а затем помянуть, - но она даже не стала слушать меня. С непроницаемым лицом Лида тупо повторила приглашение на поминки и ушла.
- Я предлагаю выпить за любовь, - говорю я, и, заметив, что Лида чуть повернула голову ко мне, продолжаю, - порой кажется, что уже нет её, этой самой обычной любви. И люди живут рядом больше по привычке, боясь что-то менять в устоявшейся жизни. Словно они не хотят сделать шаг в сторону, свернуть с привычной дороги. Но если присмотреться, то можно увидеть наличие любви в тех мелочах, которые совершенно незаметны. Пустяшные мгновения, типа вроде как бы случайного слова, или протянутой руки в нужный момент. Или одинаковые мысли в какой-то момент. Да и просто забота не напоказ. И вот тогда понимаешь, что здесь она. Любовь рядом. Обычная любовь между двумя взрослыми людьми, прожившими бок о бок десятки лет. И хоть она словами не подтверждена, хотя она внешне никак не проявляется, знаешь, что именно этот человек любит тебя. И так становится хорошо на душе. Светло и радостно. И сразу прощаешь ему всё, забывая всё плохое и глупое, что произошло между вами. И вот за это, за простую человеческую любовь, я и хочу сейчас выпить.
Лида безмолвно плачет. Слезы текут по щекам, а глаза все также смотрят прямо и безжизненно. И в это раз она ставит на стол пустой стакан.
- Хорошо сказал, - говорит Семен, вытирая рот.
Я, сделав глоток, ставлю на стол по-прежнему наполовину полный стакан. Мне кажется, что я сейчас говорил не для Лиды, а для себя.
Мне так не хватает той, о которой я бы мог заботиться и любовь которой чувствовал душой. Несколько месяцев жизни, которые перевернули моё сознание. Я вспоминаю образ, ради которого живу все последние годы. И именно её я пришел помянуть.
- Кстати, а как мы гроб повезем на кладбище? - спрашивает Семен. - Машины у нас нет. Телеги тоже нет. Лошади нет. А до кладбища достаточно далеко.
Лида молчит, словно не слышит.
Посмотрев на пьяное лицо Семена, я говорю:
- В сарае я видел тачку. Поставим на неё гроб и отвезем. И лучше это сделать сейчас, а не когда ты не сможешь встать из-за стола.
Лида кивает. Она тоже прекрасно понимает, что кроме нас с Семеном никто ей не поможет. И она знает, как быстро пьянеет и перестает понимать окружающую действительность сосед Семен. Встав, Лида уносит бутыль с самогоном.
- Эй, Лидка, стой, давай по последней, - вслед ей кричит Семен.
Я тоже встаю и иду за средством передвижения. Тачка большая и крепкая, - два больших колеса, широко расставленные рукояти. Должна выдержать. Иван на ней возил мешки с картошкой.
Вернувшись в горницу, я, потушив свечу, закрываю гроб крышкой и зову Семена:
- Давай выносить гроб с телом. Вставай со стороны ног. И иди осторожно.
- Да знаю я, не в первый раз уж, бывало мы…, - говорит Семен, и прежде чем он начнет бахвалиться, я прерываю его:
- Хватит балаболить. Подняли и пошли.
Гроб с Иваном тяжелый. Очень тяжелый. Я вижу, как натужно покраснело лицо моего помощника, да и сам я с трудом переставляю ноги. Да, надо было настоять на том, что сначала похоронить, а потом поминать. Запнувшись, Семен чуть не падает, выкрикнув нецензурное словосочетание, и ставит свою часть гроба на пол. Я тоже медленно опускаю изголовье. Мы уже на крыльце.
- Худой вроде, а тяжелый, сволочь, - говорит Семен, вытирая пот со лба.
- Думай, что говоришь. Сам ты сволочь.
Лида, выйдя из дома, хмуро посмотрела на Семена, который, словно оправдываясь, говорит:
- Да это я так, просто к слову пришлось. Я же не его имел в виду. Просто тяжело нести.
Мы поднимаем гроб и водружаем его на тачку, которая, скрипнув и просев, выдерживает вес. Я привязываю длинной веревкой гроб к тачке, чтобы он не упал во время движения.
- Ну, с Богом, - говорит Лида, и первая с двумя лопатами на плече выходит на деревенскую дорогу. Похоронная процессия - Лида идет впереди с лопатами, Семен слева и я справа толкаем тачку. До деревенского кладбища метров пятьсот и половина пути в горку, что плохо, пусть даже наклон дороги совсем небольшой.
Старуха в черном платье, сгорбленная и неподвижно взирающая на нас, стоит на дороге, опираясь на суковатую палку. Она так похожа на Смерть, что мы с Семеном непроизвольно на мгновение останавливаемся. Это Прасковья. Я вижу её в третий раз за последние полгода. Она стоит неподвижно и что-то тихо бормочет. И когда мы проходим мимо, осеняет нас крестом.
- Я, когда увидел её, чуть не обосрался, прости Господи, - говорит Семен, когда мы отошли на достаточное расстояние, - натурально, Смерть. Еще косу в руки, и всё. Хоть сам ложись в гроб рядом с Иваном.
- Ляжешь, куда ты денешься, - говорю я.
Отдыхая через каждые сто метров, мы добрались до кладбища. Деревенский погост давно заброшен, - заросшие кустарником и невысокими березами могилы, просевшие холмики, покосившиеся кресты, сорная трава до пояса. Некому следить за забытым кладбищем.
Могилу Семен выкопал вчера на свободном месте недалеко от входа на погост. Выгрузив гроб на холм выкопанной земли, мы открыли крышку.
- Прощаемся, - говорю я.
Лида, бросив лопаты на землю и подойдя к изголовью гроба, впервые за три дня неожиданно для нас начинает громко и навзрыд плакать. Она невнятно причитает, упав на колени и прижавшись лбом к лицу Ивана.
Семен сидит на траве, тупо глядя на эту картину.
Я знаю, что жизнь - эта непредсказуемая, странная и прекрасная женщина - всегда дает шанс на сближение, на более тесные отношения. Она ведет во дворец, открывая одну дверь за другой, в свой будуар. В её глазах ледяной холод и жаркая страсть. В движениях - покорное желание и яростный отказ. И оказавшись один на один, ты можешь и должен сделать первый шаг, зная, что не всегда встретишь ответное движение.
Будь собой, и всё получится.
Вопрос, как всегда, лишь в том, кто окажется сверху, - я или она.
23
- Алина, если ты не против, я буду записывать наш разговор, - сказала Мария Давидовна, положив на прикроватный столик небольшой диктофон.
- Пожалуйста, - кивнула девушка. Она выглядела значительно лучше, чем три дня назад. Щеки порозовели, в глазах появилась жизнь, хотя все еще сильная бледность кожи и вялые движения. Она полулежит на функциональной кровати. Отключенный монитор с темно-серым экраном и отсутствующая капельница говорят о том, что очень скоро, может даже сегодня, её переведут из реанимационного отделения в обычную палату. Хорошее питание и присутствие рядом мамы быстро вернут её к жизни.
- Как ты себя чувствуешь?
- Не знаю. Наверное, хорошо. После того, что случилось, я даже не знаю, как это - хорошо?
И, помолчав, она задала тот вопрос, на который никто ей не отвечает:
- Со мной парень был, Виктор Дачевский, что с ним? Он жив?
- Нет, он мертв.
Алина задумчиво и как-то отстраненно кивнула. Не заметив ни одной слезинки в глазах девушки, Мария Давидовна спросила:
- Это твой друг?
- Не совсем, просто знакомый, с которым не хочется встречаться, но - все равно, жаль. Он просто оказался не в том месте и не в то время.
- Благодаря ему, ты осталась жива.
- Не знаю, - неуверенно говорит Алина, - может быть и так. А, может, и нет. Если бы не Виктор, который задержал меня, я бы на час раньше домой пришла и вообще ничего бы не было.
- Алина, расскажи мне, что произошло, - сказала Мария Давидовна. Собственно за этим она и пришла. Девушка это понимает. И тихо неторопливыми короткими фразами начинает рассказывать.
- Виктор мне не нравился. Зануда. После кафе я попрощалась с ним и через темную арку пошла домой. Я обещала маме, что вернусь не поздно. Витя что-то крикнул вслед и побежал за мной. Он что-то хотел мне сказать, а я разозлилась - он меня уже достал. Я повернулась, чтобы сказать ему об этом, а там стояло это чудовище. Двуногая крыса.