Глава 24
Тур "последней народной артистки СССР по городам и весям матушки России" оказался совсем не таким, как представлял себе Диванов, когда соглашался пускаться в него с Матроной. Ему-то думалось, что соседка по дружбе возьмет его в свой вагон, что будут они колесить исключительно по большим городам, где их станут встречать цветами первые лица, устраивать в лучших отелях, принимать после концертов в загородных резиденциях за хорошо накрытыми "полянами", одаривать на прощание совсем непростыми сувенирами. А они с Матроной будут широко улыбаться и обещать ещё и ещё раз вернуться в такой прекрасный город, к таким чудесным людям.
На деле всё вышло иначе. Вот уже второй месяц они колесят по стране, и "веси" встречают их куда чаще, чем большие города. А это клубы какой-нибудь бывшей фабрики или завода, в лучшем случае - зал провинциального театра на пятьсот-шестьсот мест, полупьяная публика. В областных центрах - концертные залы местных филармоний, иногда - дворцы спорта с холоднющими подмостками, неистребимыми сквозняками и всё с той же беснующейся публикой.
"Голодна и неказиста жизнь народного артиста!" - повторял Диванов до и после каждого концерта, когда переодеваться приходилось в тесноте мало приспособленной гримёрки, жить в гостиницах, где понятие о горячей воде истреблено, как класс, и питаться отнюдь не в "Арагви". "Ну, народные-то артисты и сыты, и казисты, - отвечал ему никогда не унывающий ударник, намекая на то, что у Матроны и на гастролях иная жизнь. Её, как правило, встречают едва ли ни первые лица города или региона, куда-то увозят от группы, и появляется она на прогон или перед самым концертом вполне довольная жизнью. Это не мешает ей быть до чертиков строгой на репетициях и до самозабвения отдаваться песне на концертах.
К чести Диванова надо сказать, он ни разу не лажанулся ни на репетициях, ни тем более на концертах, и у Матроны не было к нему претензий, она не обзывала его кретином и не налетала ястребом, как однажды налетела на клавишника. Но походная жизнь уже надоела ему до чертиков, и в гостинице, на ночь глядя, он, чтобы побыстрее забыться, надирался с кем-нибудь из музыкантов. Однако даже спьяну не позволял себе осуждать за что-либо Матрону. Она, правда, как-то спросила его:
- Вы там, наверно, языки уже исчесали об меня?
- Не знаю. Я не чешу, тех, кто чешет, не слушаю. Не любо это мне, - ответил он.
- А что ещё тебе не любо, казаченько?
- Да казаком-то, видать, был мой дед. Отец - сын казачий. А я, как хвост собачий… Болтаюсь тут…
- Э, Димоон! - протянула Матрона. - Не нравятся мне такие разговоры. - Присела напротив. - Ну-ка, рассказывай, чего у тебя не так?
- Не так я представлял себе твою жизнь. И свою - тоже, - признался Диванов.
- Ты думал, я в шоколаде по самые некуда?… А я уже падаю после концерта. Хорошо, мягкий диван подставляют… Такова наша жизнь, Дима.… Что сделаешь, если уродились такими… Уходить на покой? Выставлять на аукционы барахло и брюлики? Не в той стране живем: больше будет разговоров, чем денег. Хорошо ещё, что завела магазин, пустила свою линию духов на фирме приятеля, радио чего-то бормочет… Оплатить счета хватит. А жить-то на что?
- "Как все, как все", - вспомнил Диванов слова её старой песни.
- Это, может быть, было бы и лучше. Да ведь черт занёс нас в другую сторону…
- Занёс, - согласился Диванов. - Но, как занёс, так пусть и выносит… Ты не обижайся, если я скажу, что уже наелся. Я, оказывается, мало приспособлен быть летучим голландцем…
- И что ты этим хочешь сказать, соседушка, дорогой? - насторожилась она.
- Хочу сказать: вызывайте-ка Фому! А я - домой. Поплачусь жене в жилетку, попытаюсь помириться, - на шумном выдохе сказал Дивнов.
- Вот такие вы, мужики, да? Чуть что - и плакаться? А мотай хоть сейчас! Скажи Кочумаю, пусть рассчитает. - И она ушла от него.
Кочумай рассчитал только к вечеру, деньги выдал сплошь десятками - целый полиэтиленовый пакет, причем, прозрачный и мятый.
- В каком бомжатнике ты это взял? - фыркнул Диванов.
- Не нравится? А других в кассе не было! Так ты оставь их, пригодятся. И скажи ещё спасибо, что билет удалось ухватить на ближайший проходящий, а то торчал бы здесь ещё сутки, - без обиды ответил администратор.
Апрель!.. Но откуда-то взялась метель, и ветер, какой-то совсем не весенний, по-февральски злой, так густо гонит хлопья снега, что, кажется, хочет замести грязную колею железнодорожного пути, чтобы оставить Диванова в холодном вокзале до утра. "Эх, Вологда - гда-гда, Вологда - гда…" - притопывая подмерзающими ногами в тонких концертных ботинках, вспомнил Диванов нелепую строчку из чьей-то песни. А через полчаса он уже сидел в шумной кампании рыбаков "из Мурмана", едущих куда-то "к югам вызволять своего "Сеньку", в смысле, сейнер". Диванова они узнали, как только он вошел в купе и поприветствовал "честную кампанию", выдав ей на замерзшем лице свою фирменную телеулыбку.
Рыбаки - трое заросших щетиной здоровых мужиков, молча сдвинулись на лавках, освободив для Диванова место у столика. И самый крепкий и бородатый из них, тот, что остался за столиком напротив, без слов налил из заварного чайника полстакана, считай, чефира, бросил туда сколько-то кусков сахара, из высокой бутылки долил до полного прозрачного до синевы "капитанского" спирта и подвинул стакан Диванову:
- Это тебе нашего, морского, рыбацкого - за встречу. И вот - закусить, что бог послал, и море дало, - сказал он неожиданно мягким голосом.
- А что это? - спросил Диванов.
- Ты не спрашивай, ты давай! Замёрз ведь. А это морской душегрей. Любую простуду вышибает. Лучше бы с водкой, конечно, но и "капитанский" голландский спирт ничего… Даже крепче получается. Давай, давай - не отравим! И тресочка вот, по-домашнему изготовлена.
- Мы загадок не загадываем, мы - "подсказки из зала" даём, - поддержал старшего ещё один.
Дивнов поставил стакан на согнутый локоть, тугими медленными глотками опорожнил его и, не морщась, с улыбкой оглядел рыбаков: мол, вот так мы пьем!
- Вкусный у вас душегрей, надо запомнить способ! - И он приступил к "тресочке". - У! И это - язык проглотишь! Славно живете, рыбаки! - восхитился Дивнов.
- Эт-точно. Пьем и жуем славно, - сказал бородатый. - Только вот жулья на земле стало больше, чем рыбы в море. Мы чего на юга-то катим? "Сеньку" нашего у нас чисто из-под жоп выдернули. Прямо в море. "Не ваш, - говорят, - сейнер. Сойдите с него по-хорошему." И сплавили к себе. Вот едем судиться. В Новороссийск. Ничем не поможешь из Москвы? Наш был сейнер по всем документам. Мы его у рыбхоза за свои выкупали, доводили до дела. А эти подчалили: "Арестовано судно. Вам приказ сойти на берег, а нам - в другую сторону". Хорошо ещё в трюм не законопатили гнить с треской…
- Да, мужики… Бардак в стране …Жалко, я не по этой части и сейчас в простое… Не придумаю, чем помочь…
- А ты задай вопрос залу: кто бардак-то устроил в России - Горбачёв? Ельцин? Гайдар? Березовский?
- Все вместе и каждый по-своему… Жалко, зала у меня теперь нет…
- Тоже кресло из-под жопы выдернули?
- Не совсем так, но, в общем - похоже. Я, правда, сам в чём-то виноват…
- Это бывает… И где теперь, кому вопросы задаешь?
- Сам себе. С ответами только что-то хреново.
- Это - да, согласился бородатый. - Как говорится, знал бы прикуп, жил бы в Сочи… - И предложил: - Ну, чего? Еще по одной, и на бок?
- Извиняйте, рыбаки, я уже тёплый… Которую полку могу занять? А то билет дали даже без места, - устало выговорил Диванов.
- Раз без места, выбирай любое, - сказал бородатый. - А мы ещё по чуть-чуть…
Диванов тяжело взгромоздился на верхнюю полку и, пока стаскивал там свитерок и брюки, думал, что уснет сейчас, едва коснется подушки. Он лег, вытянулся, расслабил тело и мысленно, в такт дыханию начал считать: вдох - один, выдох - два, вдох - три,… дав себе команду забыться ещё до тридцати. Но странно… счёт уже перевалил за сорок и ни разу не спутался, открываются и глаза… Рыбаки тактично не гудят голосами, шепчутся хрипловатым шёпотом, а сна нет. "Чефир или полусухое белье? - спросил он себя и сбился с размеренного счета. - Или жизнь, в которой теперь одни вопросы и никто не пишет на монитор ответов?.. Приеду, спрошу у Волгаря: кому и чем я перешел дорогу? Он опять затянет: "ответь себе сам…" Ау, Диванов! Что ты сделал такого, что жизнь платит тебе теперь одними мятыми червонцами?… А дома, на Дону - весна… Играет солнце… Пышут желанием казачки - одна краше другой… Какая была жизнь!.. И "черт занес в другую сторону…" Ладно. Занёс и занёс. Сам хотел. Гордился перед однокурсниками, полз по ступенькам должностей… И, кажется, не делал подлостей… Разе что по-мелочи, прости меня, Господи… Неужели за это за всё так щекочет меня судьба?… Хороша щекотка - плакать хочется… Спи, Диванов, спи. Вдох - раз, выдох - два…"
В купе погас свет. Кто-то из рыбаков ушёл, остальные с тяжелыми вздохами и бормотанием улеглись по местам, и через какие-то секунды купе наполнилось крепким мужским храпом.
Глава 25
Заседание Совета мэров крупнейших городов России прошел для Евгения Буланова беспокойно. Хотя докладчик от федеральной исполнительной власти несколько раз ссылался на опыт его администрации по привлечению инвестиций в развитие мегаполиса, Буланову казалось, что вот-вот кто-то скажет, будто не совсем гладко обстоят там дела с выделением земли под строительство, что прижимает город ритейлеров, требуя с них взносов "на социальные нужды" и что, мол, надо ещё посмотреть, куда эти взносы уходят. Казалось ему, что коллеги вполне могут заговорить с ним и о - дай бог памяти - каком-то журналисте, который что-то там пишет с того света. Могут ведь даже спросить: не был ли Евгений знаком с ним лично и не ведёт ли теперь переписки с потусторонними силами? Сказать: "Не знаю, не веду и вообще не имею с чертовщиной ничего общего?" Но ведь Сарафанов-то чего ему говорил? Говорил, что Волгарь каким-то макаром всё видит, за всем следит и всё знает: "Прикинь - в черепушку ещё только лезет, а он уже стучит тебе на комп: "моменте море!" "Вдруг и я у него теперь на крючке?.. Это же кошмар какой-то!" Спрашивал у архиепископа: может ли быть такое? Старый балбес одно твердит: "Пути Господни неисповедимы!" Как хочешь, так и понимай. Пробовал поговорить на ту же тему с начальником "серого дома", генерал только улыбается: "Слышал. Сам не сталкивался, но докладывают: это интересно…" И этого понимай, как знаешь - сговариваются они что ли?! С женой Сарафанова, вроде рассчитался… В билбордах по городу ничего не было, но в компьютерах - в большом, маленьком и домашнем - до сих пор, как заповедь, торчит "По долгам надо платить".
На вечер тесть пригласил "отужинать и поболтать". Отказаться Буланов не посмел, но поехал к нему в Серебряный бор, только дав себе зарок: ни слова о Волгаре и вообще об этой чертовщине. Однако под уточку по-пекински, да под горячее сакэ, которое так ловко подставляла гостю домработница, зарок как-то затуманился, и "зять-дорогой" поведал "дорогому тестю" о том, что мучило его последние недели. Рассказал, правда, осторожно, опуская кой-какие детали… Но главного своего опасения не удержал:
- И выходит, что я теперь у этого жмурика под колпаком - он всё видит и всё знает. И чуть что - пишет прямо в компьютер…
- И что он там пишет? - полюбопытствовал тесть.
- Пишет, что по долгам надо платить!
- Очень правильно. А ты чего испугался? Платить надо не только по долгам, но и за услуги. Насколько я помню, даже в Священном писании сказано: "Узнай его по трудам его". А что значит "узнай"? Это значит повернись к нему лицом, оцени его услугу и воздай, как положено… - Тесть бережно влил меж полных губ ещё одну чашечку сакэ и наставительно продолжил: - Что касается долгов, тут надо помнить - какие они. Есть обязательные, вроде карточных или по кредитам банка. Там могут и на "счётчик" поставить. А это ни к чему. Если же просто обещал чего… Тут ещё можно посмотреть: кому обещал, чего обещал… Мало ли кому и что мы обещаем? Нам вон коммунизм построить обещали, и где он?… А насчет "колпака", ты бы посоветовался с кем-нибудь. Всё видит и всё знает только Господь, иже еси на небеси. А у тебя же не Иисус Христос на проводе. Может, это провокация твоего писателя? У них модно "менять профессию". Спрятался где-то и стучит… Стучит-то только тебе на компьютер или ещё и в газеты пишет?
- Не… Только мне!
- Значит, это кто-то из твоих заклятых друзей решил потешиться.
- Хорошо бы! Но об этом же писала едва ли ни вся мировая пресса: погиб в автомобильной катастрофе, кремирован, и пишет с того света.
- Интересно. Не читал. Служба проклятая - одни бумажки листаешь целый день…
- О, представляю! У меня и то, сколько всяких просьб, заявок, жалоб каждый день. А уж у вас-то, конечно, - горы!
Тесть Буланова - Федор Александрович Горин - приметный внешне мужчина, не растерявший импозантности и к шестидесяти годам, с незапамятных советских времен ходит в начальниках секретариата первого "вице" в правительстве страны. Получил он эту должность ещё в возрасте зятя и закрепился в ней, сознательно не помышляя о переменах в карьере. Лишь однажды в ней случился перерыв. Это когда от СССР осталась одна Россия с её малыми народами, и в правительство пришли молодые, горячие ребята. Тогда на место его многолетнего шефа призвали провинциального губернатора, а тот притащил с собой на секретариат молоденького физика Гошу. Парень был сподвижником губернатора на митингах, пока тот пробивался в политики, потом сидел у него в качестве помощника и пресс-секретаря. А теперь вот выпало заведовать секретариатом при разогнанных канцелярских работниках. Он хорошо управлялся с техникой, завел электронный учет входящих документов, но явно терялся в оценке их важности, а бегать с каждой бумагой к шефу не решался, поскольку тот в новой должности становился всё более крут характером. Вот почему, когда Федор Александрович пришел к Гоше подписать акт о передаче оставшихся документов, тот явно обрадовался возможности получить консультацию у канцелярского зубра, да и пожаловаться на судьбу.
- И как вы только управлялись с монбланами бумаг? Геракл не вычистил бы эти конюшни! Несут и несут. И всем надо… И у всех срочно… А я даже не Ахиллес, - сообщил Гоша упавшим голосом. - Помогите разобраться, что нести шефу в первую очередь, что во вторую,… а что вообще - потом?
- Ну, во-первых, огромная ваша ошибка состоит в том, что вы, молодые люди, разогнали канцелярию. Это не борьба с бюрократизмом, это борьба с разумной организацией дела. У меня в секретариате было двадцать человек, каждый из которых чётко знал, что он делает и за что отвечает. Вы почему-то… - наверно по молодости - решили, что первому вице-премьеру хватит секретариата из двух человек: заведующего и регистратора. Глупость, если не сказать - вредительство или саботаж работы члена правительства. Но это претензия не к вам. Это - незнание дела руководителем аппарата, - "рубил с плеча" Федор Александрович.
- И что теперь делать? Бежать?
- Зачем бежать? Соображать! Я думаю, что все вы, молодые и горячие, очень скоро сообразите, что наломали дров, и пора складывать поленницу, как положено. Ну, а вам лично, напомните, как вас зовут…
- Можно просто - Гоша…
- А вам, Гоша,… вы мне чем-то очень симпатичны, напоминаете моего сына в ваши годы… Вам, Гоша, я хочу пожелать полюбить эту вашу работу, увидеть в ней высокий смысл и большую пользу.
- Да уж, смысла в ней хоть отбавляй! - съехидничал Гоша.
- Высокого смысла! - поправил гость. Он умел подпустить пафоса в речь. - Вы участвуете в строительстве новой России на очень важном участке. От вас зависит, как скоро будут приниматься решения по направлению сил и средств этого процесса. Это вам не звезды считать или ловить элементарные частицы… Вы ещё научитесь управлять потоками больших средств, если, конечно, они у вас будут… И увидите большую пользу от этого. В том числе и личную…
- Например? - спросил Гоша.
- Беда мне с вами, молодой человек! Как говорил мой дед, "вас не научи, да помиру пошли, дак хрен не кусочки". Вы же только что говорили: "идут, несут и всем надо". А в ваших силах и в вашем праве регулировать эти потоки. И от того, в какую очередь вы поставите документ на подпись, зависит скорость его прохождения, сроки принятия решения и возможно даже объемы финансирования. А это значит… Ну, что, по вашему, это может значить?
- Сумма взятки за услугу? - простодушно спросил Гоша.
- Грубо, молодой человек. И считайте, что я ничего вам не говорил, - нарочито обиделся Федор Александрович и подал Гоше авторучку, чтобы тот подписал акт.
С тех пор прошло немногим более полугода, Федор Александрович даже не успел сдать казенную дачу в Серебряном бору. "Молодые и горячие" завели страну в тупик, их попросили "на выход", а Федору Александровичу к его большому удовольствию предложили вернуться в прежнюю канцелярию в той же должности. Первым "вице" стал, правда, не его прежний шеф - тот уже рулил даже не правительством, а своим независимым государством. Но и новый оказался человеком немолодым, с большим государственным опытом и пониманием дела.
…Оба, и тесть, и зять, уже изрядно подпили "этой японской отравы", разогрелись, обоих потянуло на откровенность. Но рассудок ещё работал, и зять, обведя гостиную взглядом, спросил:
- А здесь ничего? Не это…?
Горин понял и заверил, что недавно спецы проверяли все углы и закоулки дачи - чисто - ни "жучков", ни "глазков" не обнаружено.
- Уж, если ещё за нами будут смотреть да слушать, то куда мы катимся? - прогудел он басом.
- А я боюсь, - признался зять. - И не этого хмыря, который пишет, а в принципе… Нет, конечно, не без "того" - вы же меня знаете… Я чистыми - ни копейки. Откат - другое дело. Но - предметный. Поставь мне в гараж какой-нибудь "Хаммер" или "Бэху", можешь акции на меня переписать, ну, в крайнем случае - перевести на счет или подарить кредитку жене…
- Может, оно и правильно, - согласился тесть. - Я тоже никогда в руки не беру и не сую по карманам. Принес в папке с документами или с письмом, я бумаги оттуда - на свое место, а что там осталось - в банк - прямо в папке, чтобы никаких "пальчиков". А уж на чей счет - это когда - как.
Но доверительный этот разговор, хоть и требовал некоторого напряжения ума, всё-таки не помешал мужчинам начать позёвывать, а потом и перебраться к ночлегу.
Утром, зайдя в душ, Буланов увидел себя в большом зеркале, и прежде чем успел оценить степень помятости собственной физиономии, различил в нём мерцающие слова: "Momento more, господа!"
- Чо-о-ёрт! Чёрт! - заорал Евгений на всю дачу и принялся что есть силы сдирать ногтями слова со стекла.
- Чего у тебя стряслось? - появился за спиной испуганный тесть.