ГЛАВА 2
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ФЕСТИВАЛЬ!
Тверь между тем проснулась. И опять-таки вся разом. Как по команде, как от щелчка выключателя.
Щ-щ-щелк! И ровно в семь в изголовьях кроватей звонко взорвались адские машины будильников; в кухнях запричитали радиодикторы, в спешке не выговаривая половины слов; задолбили по рельсам трамваи; паровозами задымили сердитые грузовики; бестолковыми муравьями бросились по делам горожане.
Началось, началось!.. То есть, начался день вроде как самый обыкновенный, и город вроде бы не изменился. Но!
Но - нет, милостивые государи, нет! Это уже была не вчерашняя Тверь, не заштатный городишко, затюканный близким соседством беспардонной Москвы.
В тот невозможный день Тверь проснулась столицей. Да-да, столицей! Фестиваля актеров российского кинематографа.
В то время, как кто-то щелчком своего выключателя Тверь пробудил, замечательный теплоход, размером и цветом напоминавший гордый айсберг, уже давил горделивым носом любопытные волны и пожрал большую часть пути от первопрестольной, чтобы ближе к вечеру пришвартоваться в Твери.
Это был самый современный и самый роскошный из всех теплоходов. Чудо речной техники. И к тому моменту, когда Тверь пробудилась, в его королевских каютах только-только затихли, улеглись и забылись несвежим сном участники и гости названного фестиваля, всю ночь горячо обсуждавшие в ресторане проблемы отечественного кино.
Заметим, если бы теплоход со сказочным названием "Отчизна" взял да и, не дай Бог, затонул, отечественный кинематограф лишился бы разом всех мало-мальски известных актеров и актрис, режиссеров и сценаристов, а также доброй дюжины самых ловких из кинокритиков.
Хотя - нет, критики, разумеется, уцелели бы…
Теплоход с министерской важностью приближался к Твери, где в драматическом театре, в 19.00, фестиваль и должен был открыться. Ура фестивалю!
Ура-то ура. Крикнуть погромче, оно, конечно, одно удовольствие. Особенно утром пораньше, да если за стенкой спит ненавистная теща. Однако же, фестиваль вовсе не теща. От него короткими восклицаниями не отделаешься.
Вот и Тверь ожидала его целый год.
Знали бы вы, сколько самых замечательных совещаний, собраний и заседаний, ему посвященных, состоялось за этот год. Ужас, ужас!
А статьи в газетах, пресс-конференции?
А что за дивные резолюции накладывались на фестивальные документы! Мечта графомана…
Готовиться же ко всенародному празднику киноискусства начали в лучшем случае за месяц до его открытия. Лихорадочно, бестолково и нервно.
И потому к дню прибытия теплохода нерешенных проблем у организаторов накопилось столько, что любой здравомыслящий человек на их месте отказался б от этой затеи, плюнул и растер. Но здравомыслящие люди фестивалей не организовывают.
Поэтому, очнувшись как и весь город в семь утра того невозможного дня, Александр Александрович Дикообразцев, исполнительный директор фестиваля, оторопел безнадежно не от кошмарной мысли о нерешенных проблемах, а потому, что ни с того, ни с сего открывшему глаза Дикообразцеву представилось, будто он не сидит за своим рабочим столом, а лежит обессиленным на плохо оструганном деревянном кресте с раскинутыми вдоль перекладины руками. Солнце в зените и слепит глаза, хулиганистый ветер щекочет ноздри веселыми запахами цветущих весенних трав. А кто-то огромный, до черноты загорелый, с грубым лицом и сатанинской ухмылкой, склонившись над ним и гнусно сопя, показывает ему, Александру Александровичу Дикообразцеву, длинный ржавый гвоздь и брызжет слюной:
- Какие, говоришь, семь звезд? Какие там семь светильников? Будут тебе сейчас и светильники, и звезды!
Ну зачем гвоздь такой длинный? Зачем такой ржавый? И как же мерзко несет от этого, с сатанинской ухмылкой, чесноком!
Дикообразцев замотал протестующе головой, и взор его вернулся в номер-люкс гостиницы "Полноводная", весь второй этаж которой городские власти месяц назад отдали под штаб исполнительной дирекции, посчитав тем самым свой долг перед кинематографом исполненным.
Итак, вырвавшись из несуразного виденья, Дикообразцев вспомнил все, что готовил ему наступивший день, все понял, и ему не захотелось здесь быть.
Еще бы! Прямо перед ним, на столе, громоздилась страшенная по толщине стопка срочных бумаг, которые Дикообразцев не изучил безвозвратно потерянной ночью. А рядом с черным телефонным аппаратом, в голубенькой папочке, напрасно прождали всю ночь его подписи неотложные документы. И самое главное! Александр Александрович не составил ни плана размещения почетных гостей за столами торжественного банкета, ни списка-очередности на нем выступающих.
То есть не сделал того, без чего фестиваль состояться не может, не расписал первый банкет, а следовательно обрек его на скандальное фиаско.
Ну а провал первого, торжественного банкета равнозначен провалу всего фестиваля. Это - аксиома.
Кое-кто поговаривает даже, что фестивали вообще устраиваются исключительно ради банкетов. И хотя сам я с таким утверждением не согласен, но готов предложить на отсечение руку, если неправда, что банкеты без фестивалей бывают, а фестивали без них - никогда.
И уж кто-то, а Дикообразцев-то в незыблемости этой аксиомы убеждался не раз. Сколько конкурсов, фестивалей и смотров провел он за свою жизнь? Не подсчитать. И поэтому знал, что банкеты выполняют на них роль раствора, сцепляющего обыкновенные кирпичи в необыкновенное здание. Если же раствор сей замешать неправильно, то здание в лучшем случае покосится, а в худшем - развалится.
И обломки его рухнут на чью, догадайтесь, голову?.. Правильно! На голову исполнительного директора.
А у Александра Александровича до сих пор голова имелась, если не ошибаюсь, одна. Совсем не гранитная, чтобы подставлять ее под что ни попадя.
Она, эта голова, и обязана была за ночь родить план рассадки и список-очередность. И даю честное благородное слово, родила бы, несмотря на то, что у Дикообразцева так и не было официальных данных о том, конкретно кто из высоких персон прибудет на открытие фестиваля.
Не спрашивайте, как возможно составить рекогносцировку банкета, представления не имея о его гостях. Мне этого знать не дано.
Могу лишь сообщить, что сам Дикообразцев предполагал составить эту самую рекогносци… тьфу ты, черт!.. ровку, исходя из того, кто может приехать.
Будучи многоопытным преферансистом, Александр Александрович мог раскладывать и просчитывать и не такие комбинации. Так что не верьте, когда вам твердят, что от карт только вред. Только вред от них лишь тому, кто играть не умеет.
Впрочем, такая нужная ночь прошла. Накатывал день, и был он у Дикообразцева расписан заранее по минутам. Времени наверстывать упущенное не оставалось.
И Александру Александровичу вдруг захотелось невыносимо назад в погасшее виденье. Туда, на крест, под вызывающее тошноту чесночное дыханье до черноты загорелого хозяина сатанинской ухмылки.
Ну что такое, в конце концов, какой-то гвоздь? Пусть ржавый и непомерной длины, пусть! С ним во всяком случае все ясно и просто. А тут…
Сделав над собою такое усилие, что аж в ушах засвистело, Дикообразцев наконец окончательно вернулся в настоящий мир, в свой люкс и в нынешнее безотрадное состояние тающей на солнце льдинки.
Вернулся, и выяснилось, что в номере он не один, что из обитого коричневой кожей кресла у окна трогательно моргает на него местный киновед Слюняев.
Присутствие киноведа озадачило Александра Александровича настолько, что он даже забыл на некоторое время обо всем, только что его так терзавшем.
Слюняев? Этот кроткий, застенчивый вампир - здесь? И, похоже, провел в кожаном кресле всю ночь?
Быть такого не может!
Но было, было, и никуда ты, милок, не денешься, и ни к чему тебе теперь наимоднейшие подтяжки, - как успокаивают европейца гостеприимные африканские каннибалы, предусмотрительно разжигая костер пожарче. На слабом огне гостю, пожалуй, будет неуютно…
Короче, как ни пытался Дикообразцев убедить себя в том, что Слюняев ему только привиделся, киновед сидел себе в кресле, вздрагивал кукольными ресницами и смотрел на исполнительного директора наивными глазами котенка.
Необходимо заметить, что Дикообразцев был от природы человеком очень компанейским, легко и быстро завязывал доверительные отношения с самыми разными людьми, и с подавляющим большинством из знакомых обращался на "ты".
Слюняев же относился к тому во всех отношениях жалкому меньшинству знакомых Дикообразцева, с которым Александр Александрович за долгие годы так на "ты" и не перешел. Что означало одно: киноведу Дикообразцев не доверял и презирал его.
Поэтому провести со Слюняевым целую ночь в одной комнате не согласился бы даже в состоянии глубочайшего алкогольного беспамятства.
Кстати сказать, от спиртного Александр Александрович пьянел слабо. И чтобы прийти в состояние глубочайшего алкогольного беспамятства, ему пришлось бы выпить не меньше, чем выпьют три стройбатовских прапорщика взятые вместе.
Таким образом удивлению Дикообразцева, когда он осознал, что действительно провел ночь в обществе Слюняева, границ не было.
Он просто не знал, что сказать.
И первым заговорил Слюняев:
- Э-э-это когда же я вчера к вам вперся, Сан Саныч? Надо же так надраться! Ничего не помню… Нет, вру!
Помню, что начали мы в обед, с Мазюкиным, в Доме кино… Бутылку какого-то коньяка, будто бы армянского, грохнули, сверху двумя монастырскими избушками полили, - смущенно улыбаясь, вспоминал киновед медленно. - Потом перебрались в Дом интернационализма, где встретили Кружевского. Вы знаете Кружевского, Сан Саныч? Дикообразцев озлобленно помотал головой.
- Правда? - удивился Слюняев. От воскресших вос поминаний его распирало. - Ну, дизайнер с керамичес кого! Высокий такой и сутулый, как рыболовный крю чок наоборот. Нет?.. С ним мы ударили по "абсолюти ку", Кружевский угощал, и зачем-то погнали в "Березо вую рощу"… Кто бы сказал, зачем? - киновед пожал плечами. - В "Березовой роще" встретили страшенную девицу, эдакого гренадера в юбке… А-а-а, вспомнил! - обрадованно шлепнул себя по коленям Слюняев. - У Кружевского с этой девицей встреча была назначена, Вот! Точно!.. Там мы начали с жутко пряного красного итальянского вина, но после того, как Мазюкин на весь зал заявил Кружевскому, что с большим удовольствием затащит к себе в постель козу, чем эту гренадершу, Кру жевский девицу из-за стола выгнал, получил от нее по харе и заказал "Столичной"… Что было дальше… - Слюняев страдальчески наморщился, - хоть убейте, не помню. Как я у вас-то оказался, Сан Саныч?
Змеино усмехнувшись, Дикообразцев сказал:
- От смеси, которую вы вчера приняли, ноги отва литься могут, не то что память пропасть!
Александр Александрович лишь на секунду задумался, прикидывая, что бы такое поязвительнее влупить Слюняеву, но и этой секунды вполне хватило для того, чтобы японский аппарат факсимильной связи желчно зашипел и высунул белый язык, который при ближайшем рассмотрении оказался концом спрятанной в аппарате ленты.
Оторвав "язык", Дикообразцев поднес его к лицу и прочитал напечатанное на нем сообщение.
Сообщение помещалось под фирменной шапкой министерства по делам кино, и в нем говорилось следующее:
"Президентом фестиваля актеров российского кинематографа назначается сэр Девелиш Имп, которому предоставляется неограниченная свобода в определении программы фестиваля.
Сэр Девелиш Имп уже выехал в Тверь автомобильным кортежем и прибудет к 12.00 текущего дня.
Все службы фестиваля, включая исполнительную дирекцию, переходят в полное подчинение сэра Девелиша Импа".
Подписано было сообщение заместителем министра. Тем самым, который курировал фестиваль.
Дикообразцев остолбенел.
И остолбенел настолько выразительно, что неопохмеленный киновед рискнул оказаться рядом с ним и прочитать факсимильное сообщение.
А прочитав, издал вопль индейца, впервые столкнувшегося с белым человеком.
- Сам Девелиш Имп?! - с обезьяньим восторгом, пробившим его до пяток от фигурировавшего в сообще нии имени, воскликнул Слюняев.
Отошедший от остолбенения Дикообразцев поднял на него взгляд, исполненный желчи: - Кто он?
- Э-э-э… - ответа у киноведа не было. Никакого.
Но не успел он удивиться тому, что так обрадовался одному упоминанию имени человека, которого не знал, как четко сформулированный ответ в его голове появился:
- Сэр Девелиш Имп, американец, потомок одной из древнейших аристократических фамилий Европы, счи тается гениальным режиссером, возглавляет всемирную ассоциацию кинопродюсеров. Мультимиллионер, меце нат, семьи не имеет, живет замкнуто, ни на одну церемо нию вручения Оскара, ни на один из кинофестивалей, куда его приглашают постоянно, не являлся.
Оттарабанив без запинки, словно учил текст всю ночь, Слюняев замолк, самому себе изумляясь.
- Вы уверены? - злясь, что вынужден обращаться к Слюняеву вроде как за помощью, раздраженно выдавил Дикообразцев.
Слюняев всплеснул руками:
- А как же, Сан Саныч?! Мне ли не знать, кто такой Девелиш Имп? Это же нонсенс!
- Но если он американец, то почему его здесь, - Дикообразцев покосился на листок с подписью замминистра, - именуют сэром.
И ведь не исчез никуда, не испарился проклятый листок. Вот он, пожалуйте бриться…
- Титул сэра парламент Великобритании присвоил мистеру Девелишу Импу за огромный вклад в развитие англоязычного кинематографа, - снова с неведомо чьей мгновенной подсказки по-пионерски бодро отрапортовал Слюняев, - Значит, он действительно такая важная персона? - обреченно спросил Дикообразцев, прекрасно понимая, что это так.
- Не то слово! - радостно заверил его киновед, сияя глазами. - Девелиш Имп - живая легенда. Авторитет номер один в современном кино. И то, что он к нам приезжает, это сенсация, ну, я не знаю, какого масштаба. Всемирного!.. Я же говорил, что Имп ни на вручение Оскаров ни разу не явился, ни в Канны, ни в Венецию. И вдруг - к нам. Вы понимаете, что это значит?.. Это значит, что наш фестиваль взлетел сразу до уровня "А". Или… или даже выше! Это значит…
Дикообразцев киноведа не слушал. Он думал не о новом замечательном уровне фестиваля, а о новых неожиданных и ненужных заботах, которые, можно сказать, уже свалились ему на голову.
Это ведь что сегодня из-за приезда Импа начнется! Это ведь сколько московских киноначальников и начальничков сюда заявится!
И такое раскомандование устроят, такой дурдом…
А сэр американский наверняка окажется капризным и выпендрежным самодуром, мнящим себя черт знает кем, но толком не знающим, что хочет. И если он возьмется перекраивать разработанную и до последних мелочей подготовленную программу фестиваля…
Господи, ну неужели этот Имп обязательно должен до Твери доехать? Неужели по дороге с ним ничего не может…
Домечтать Дикообразцеву не дал все тот же факсимильный аппарат. Противно пискнув и зашипев, он, словно дразня, еще раз показал исполнительному директору язык.
Решительно оторвав листок, Александр Александрович прочитал:
"Не будьте, батенька, ослом!"
От удивления челюсть у Дикообразцева отвалилась, он зажмурился и замотал головой.
И правильно, между прочим, сделал! Потому что, когда Дикообразцев глаза открыл, то увидел на листке совсем другое.
Дважды сложил черные буковки в слова, и дважды получилось одно и то же:
"Настоятельно предлагаем для удобства работы сэра Девелиша Импа на фестивале выделить в его распоряжение помещение под офис в здании гостиницы "Полноводная", салон приемов на теплоходе "Отчизна" и апартаменты для проживания на государственной даче "Рябушкино"."
И подпись все того же замминистра.
- Ну, что там? - с вожделением глядя на исполнительного директора, спросил Слюняев, стоя через стол от Дикообразцева."
- Так, ничего существенного, рабочие моменты, - задумавшись произнес Александр Александрович.
И задуматься было ведь от чего!
Офис в гостинице, салон на теплоходе, апартаменты на государственной даче? Если память Дикообразцеву не изменяла, а она не изменяла ему никогда, так в свое время даже секретарей ЦК не принимали.
Президент всемирной ассоциации кинопродюсеров - персона, само собой, важная. Но не до такой же, едрёна вошь, степени!
Что они там в Москве, в министерстве, ополоумели? Чего ради перед ним так стелятся?
Ну президент, ну всемирной ассоциации, ну живая легенда, и что теперь?
Тут аппарат факсимильной связи еще более препротивно пискнул, зашипел совсем уж паскудно, с явной угрозой, и высунул кусок ленты со словами:
"Не ваше, батенька, собачье дело! Заткнитесь, на фиг, и делайте, что приказывают".
Пока Дикообразцев пытался смириться с тем, что прочитал именно такой текст, буковки, его складывавшие, непостижимым образом разбежались, количеством увеличились и образовали совсем другие слова:
"По достигнутой предварительной договоренности, сэр Девелиш Имп покроет все расходы организационного комитета нынешнего фестиваля и выступит спонсором всех будущих фестивалей актеров российского кинематографа".
Впитав смысл написанного, Александр Александрович тут же забыл о своих подозрениях и успокоенно вздохнул.
Теперь все понятно. С этого бы и начинали, черти!
Эта всеразъясняющая мысль послужила сигналом, чтобы день для Дикообразцева начался по-настоящему.
Незамедлительно все три телефона на его столе взвились захлебывающимися звонками, дверь в номер распахнулась настежь, и народ, жаждавший исполнительного директора, попер в люкс напролом, попер, попер!
Можно было подумать, что до этой секунды стремившиеся к Александру Александровичу люди скапливались в коридоре, за дверью, потому что некто или нечто в номер их не допускало, а телефонам не позволяло звонить.
И вот теперь прорвало…
Кого другого такой наплыв посетителей, такая телефонная атака скорее всего повергли бы в панику. Кого другого - возможно. Но не Дикообразцева.
Он в эпицентре подобного урагана, посреди такого двенадцатибалльного шторма чувствовал себя свободно. Обычно.
Да, обычно. Поскольку в тот злополучный день, в своей всегдашней манере легко улаживая конфликты с посетителями, решая вроде бы неразрешимые проблемы, согласовывая, утрясая, отказывая и соглашаясь, Дикообразцев нет-нет да и чувствовал кислые позывы тошноты, изредка, но впивалась в ладони режущая боль, а в нос ударял едкий аромат чеснока. Что за напасть?
Как человек чрезвычайно сообразительный и осторожный, Дикообразцев от этих первых симптомов ненормальности происходящего не отмахивался и вполне резонно связывал их с предстоящим приездом Девелиша Импа. Но времени обстоятельно и спокойно разобраться в своих догадках у Александра Александровича не было.
"Ничего, ничего, - успокаивал себя Дикообразцев, - улучу свободную минуту и все проанализирую…"
И такая минута наступила.
Неизвестно как и почему, но кабинет вдруг опустел. В нем не осталось никого за исключением самого Дикообразцева и все того же Слюняева.
Телефоны намертво онемели, заставив Дикообразцева нахмуриться. Опять что-то не то? Опять бестолковщина какая-то?
…Ну до чего ж колюч этот чесночный дух! Дикообразцев дернулся…
В упавшей на номер тишине голос Слюняева показался исполнительному директору противнее обыкновенного.