- Оно где-то здесь, Фомич. Ждет меня. Слышь, как испаряет с листоз-то? Где бы оно могло быть, не припомню, а?
- Ты ж его сам в кратер пристроил.
- В который из них?
- В центральный.
- Странно, не помню. Вот как бывает - стукнулся не головой, а все равно позабыл.
- Это смотря чем ты думаешь.
- Остришь? Ты ли это, Фомич? Подначки у тебя хуже, чем у лесопроходимцев. Те по-простому, монтажкой по башке или там шпагат протянуть поперек впускателя, с крючьями. Тоннель подпространственный в кольцо увязать, когда ты там внутри по делам, значит… А ты вишь как, нехорошо. С подковыркой уязвляешь.
- Совсем ты раскис. Сходил бы, что ли, к Дереву.
- А куда, в какую сторону? По камням. На ночь глядя.
- Ты по запаху.
- А! Ну я пошел.
Лукреций шагнул было в темноту, но вдруг замер.
- Нет, не пойду я, - решительно заявил он.
- Отчего же?
- Чего-то не хватает мне. А вот чего?
- Хочешь, поведаю?
- Валяй.
- Блюма тебе не хватает. Доброго. Так, чтоб в гляделках расфокусировало.
- Точно! Я ж, это самое, чую, в глотательнице сухо, башка какая-то мутная, соображается тупо, а как гляну на звезды - напоминают что-то. Понятно что - огоньки в забегаловке. Лукреций принюхался, прислушался. Не пахло и не слышалось.
- Давай за мной, что ли, - скомандовал Фомич.
Фомич выступил вперед и принялся спускаться с горы. Лукреций пристроился следом, монотонно повторяя одну и ту же фразу:
- Так не пьют они здесь ничего, сволочи, потому как не едят.
Фомич шагал по осыпающимся камням, молодцевато перебирая нижними. Обернулся и произнес:
- Ты заметил, Кеша - делаешь один шаг, а выходят Все десять.
- А то и пятнадцать, - недовольно констатировал Лукреций. - Пространство, тындыть его, бузит нелинейностью.
- Да нет, не пространство. Времечко здесь, сам понимаешь, чудное. Впрочем, это мы не раз обсуждали, и всегда безуспешно. Кстати, по-моему вон там горит костер.
- А, там? Ну и что? Что? Костер? А может у них там и песни у костра? А где песни, там и сдержанная мужская меланхолия. А ее запивают известно чем.
- Даже и не надейся.
- Ну помечтать индивид имеет право, ну?
- Онтологическое?
- Тьфу ты! Балбес! Дубина стоеросовая. Муфлик с планеты Земля.
- Что?! Вот так? Вот так? Высказался?! Чуял, что этим вот печальным итогом и закончится наш обмен мнениями.
- Опять за свое, подначиваешь. Играешь на моей чуткой душе, на моем неопохмеленном гомеостазе. Так я тебе говорю по-дистановому - с огнем играешь, Фомич! Берегись! Я этого уже не забуду, не смогу.
- И не надо. Так и живи с этим. Кстати, Кеша, вон оно шелестит, Белое Дерево твое. В самую глубь кратера забрались.
- Спасибо, Фомич. А мы ж вроде с горы спускались и костер видели. А ты говоришь время. Пространство!
- Так ведь опыта передвижений по планетоиду у нас до сих пор не было. Видишь как, идти можешь куда угодно, а придешь куда хотел.
Лукреций уже не слышал Фомича. Он стоял неподвижно перед слабо светящимся в ночи Белым Деревом, лаская нежным взглядом его листозы, корневые увершия, ствол, покрытый мельчайшими чешуйками, крону, вздымающуюся бархатистыми верхушками соцветий, мерцающими в дрожащем свете звезд. И Дерево наклонилось в его сторону, рассматривая Лукреция, учувствывая его голос, его неповторимый запах и даже цвет его мыслей. Так встречаются два очень близких друга, два Великих Одиночества после Бесконечной Разлуки. И вот наконец их космические пути пересеклись, а они все не могут в это поверить. Они уже так привыкли к тоске друг о друге.
Лукреций шагнул к Дереву. Дерево вдруг зашелестело, словно налетел нежданный ветер. Но не ветер это был - из соцветий вырвались фонтанами феерические блестки пыльцы, испускавшей букет тонких ароматов.
Лукреций оглаживал мягкие податливые ветви, зарывался лицом в гибколучистые листозы, жадно вдыхал пьянящий аромат пыльцы. Уста шептали тайные слова небывало нежных чувств.
А Дерево, а Дерево…
Так вот оно все у них и происходило. Фомич же деликатно удалился в сторону, как оказалось, в глубь парка, разбитого аборигенами вокруг Белого Дерева и посвященного ему же. Вскоре набрел на уютную скамью у пруда, присел и погрузился в привычное интеллектуальное созерцание Сущего.
Огромный и упитанный ерж выбрался из зарослей и грозно рыкнул. Фомич не обратил на него ни малейшего внимания. Ерж обиделся, но не надолго. Он фыркнул, пробормотал что-то нелестное и, хмуро сплюнув в траву, подошел к скамье. Фомич все так же глядя сам в себя, машинально почесал его за ушами. Ержик вздохнул, положил свою большую голову на колени Фомичу и тихонько заурчал.
Вместе с урчанием в ментальность Фомича вкрался большой и пахучий корешок растения Кананчуки-бо. Фомич потряс головой, отгоняя наваждение. Корешок исчез, но взамен появился корешок другого растения, на этот раз Лорирурые-бо. От корешка отходил мягкий, сочный стебель, а от него листья - мясистые и медвяные. Фомич мысленно облизнулся, но со стороны увидел себя шестилапым, размахивающим хвостом ержом.
"Кыш, животное", - мысленно скомандовал он. Ержик недовольно фыркнул и прянул в заросли, где обиженно сплюнул еще раз.
Занималась заря. Начинался Новый День. Новый День обновленной Галактики. День, длиною в миллиард лет. Все было единожды, в первый и последний раз. Фомич поднял голову, посмотрел ввысь. Над узким жерлом кратера, испещренного базальтовыми трещинами и вулканическими наслоениями, плыли огромные воздушные массы Онема, заслоняя светило, сиреневое в этот ранний миг.
И огромные воздушные массы Онема наконец-то пролились утренним долгожданным дождем, который они так долго и, казалось, безнадежно вынашивали в себе и не могли пролить по причине отсутствия утренних зорь.
Капли дождя омыли лицо Лукреция и вывели его из эйфорического ступора. Он сперва не понял, что это. А увидев - улыбнулся. Маленькие, сверкающие в лучах восходящего светила капельки, весело и беззаботно стекали по нежным листозам Белого Дерева, по его мельчайшим чешуйкам. Звенели в траве ручейки и будили этот мир к Новой Жизни. Лукреций спохватился и живо принялся взрыхлять почву в кадке под Деревом.
Подошел абориген и деликатно откашлялся. Лукреций, занятый заботами о своем Дереве, не обратил на него никакого внимания. И только когда почва в кадке превратилась в совершеннейшую питательную жижу, он посмотрел на аборигена. Абориген, а это был юный Пику-Ни, еще раз откашлялся и произнес:
- С солнечным утром, Лукреций. И Древо Твое Белое Разумное также. Что мне в нем нравится - так это удивительное постоянство его формы.
- Ага, вот то-то. У вас здесь с формой что-то не так. Шли давеча мы с Фомичем в сторону вашего кострища, а пришли к Дереву, куда я, собственно, и хотел. Как понять эти ваши феномены?
- Форма здесь сильно зависит от того, что желаешь видеть.
- Что ты имеешь в виду?
- Содержание имею в виду. Только я хотел сказать, что ничего взрыхлять не надо. Да ты не слышал.
- Постой, ты хочешь сказать совсем другое. Меня, старого лесопроходимца, астронавта и мыслюгана не проведешь. Ты хочешь признаться, что ты - это не ты! То есть выглядишь не так, как выглядишь. В смысле, не абориген ты, а нечто большее. Намного большее.
- Именно.
- Вот. Видишь - с интуицией у меня полный порядок. А то вы нас с Фомичем уже ни в грош не ставите.
- Наша форма есть плод нашего представления. Как представляем себя - так и выглядим. Мы ведь скромное племя Татаунов. Величие форм нам ни к чему. Его нам заменяет величие содержания.
- Как говорит Фомич, бытие есть представление вещей, - несколько невпопад вставил свое слово Лукреций.
- В каком-то смысле. Бытие обладает не одной лишь видимостью, но и сущностью. А вот сущность нашу тебе и не постичь. Да и ни к чему тебе это, если рассудить здраво. Пойдем лучше…
- Куда? - встревожился Лукреций. - А если Его тут ваши эти ержики обглодают?
- Не обглодают. Ержику до твоего Дерева топать - от старости помрет. Да и не такие они глупые, чтобы разумных пожирать. Я говорю, пойдем, в пятнашки поиграем, или в расшибалочку.
- Под деньги? - насторожился Лукреций. - Под деньги я не хочу. На деньгах я уже раз погорел. А вот на блюмы - можно. На блюмы я никогда не проигрывал.
- Все ты как-то поперек мыслишь. В расшибалочку невозможно проиграть.
- А, ну тогда ответь мне, абориген, откуда вы произошли такие?
- Из Ментальной Сети, - просто отвечал Пику-Ни. - Мы возникли из нее как из лона. Можно даже так выразиться, - из лона, осемененного Радиогалактикой У.
Юноша вдруг спохватился.
- Что-то я не то говорю. Достанется мне от вождя за болтовню.
- А я это все давно знаю. И про Радиогалактику, и про Ментальную Сеть. Мы с Фомичем тоже не лыком шиты. Не одни вы такие в Галактике умные.
- А мы не умные. Мы Ум Галактики и есть. Понимаешь, Иннокентий…
- Кто?
- Представь себе такую картину. Вот есть Ментальная Сеть, вернее была до нас. Она мыслила сама себя через все сущее в Галактике. Но не было в ней спасительной рефлексии. То есть саму себя она и не осознавала. В медицине это называется рассеянный склероз. Но там речь идет об одном индивиде, а здесь множественность сознания. Это великое сознание не могло видеть себя со стороны.
- Да, дела. Я тебя очень даже понимаю.
- Да?
Пику-Ни удивился, ведь по определению аборигены знали все. В том числе должны были знать и прошлое Лукреция. Пику-Ни продолжил:
- И опять же представь, Иннокентий: откуда ни возьмись эта самая Радиогалактика У.
- Кошмар. Из-за нее нас с моим Деревом разлучили…
- Посторонний Разум. Происходит слияние двух ментальностей. Зарождение нового импульса, то есть нас. Ну, все объяснить тебе я вряд ли сумею.
- А и не надо. Это нам доподлинно все известно. И памятник посвящен как героям и спасителям Галактики. Это о нас Богатырские Саги слагают. Это мы…
- Вот ваша-то роль нам - племени Татауна - и неясна. Конечно, ваших заслуг невозможно недооценить: нам необъективность чужда. В общем, так и появилась Рефлексия Галактики. Она увидела себя со стороны. И этот Взгляд стал нами, а мы - им. Вот так-то. А теперь пошли играть в пятнашки.
- А блюмы?
- Будут.
И они стали спускаться в долину затянутую сизым утренним туманом. Лукреций все пытался выяснить - и что дальше-то от вас ожидать можно, от рефлексии, так сказать? А Пику-Ни несколько путано пытался объяснить про Третью Концепцию Равновесия.
Глава 7
Курсы каузально-временной топологии Высшей школы Руаники. Семнадцатая доля оборота. Третий уровень пятого Петитного рукава. Локализация третьего курса. Конец лекции посвященной окончанию семестра.
Несколько взволнованный очередной встречей с молодым поколением Ооноор Опайяканайяял собирает разноцветные мелки и курсорные джойстики, помеченные его личной монограммой, в персональную коробочку. Мысли его витают где-то в небесном разноголосье, в окрестностях прекрасного охотничьего домика. Однако необходимо еще произнести Последнее Напутствие. А оно никак не придумывается. Все же Ооноор произносит:
- Мда… Вот и все… Всех благ и успехов на поприще. Надеюсь, мы с вами еще встретимся. Но лучше не стоит.
И, развернувшись, Ооноор бодрой походкой покинул локализацию. Хотелось немедленно на свежий воздух, в первый попавшийся гравитоптер, и чтоб в нагрудном рете только спички, а в передних - газовое ружье, и лишь ветер свистит за ушами, да вокруг только лес и никаких кретинов-студентов. И мысли о высокой науке и удалой охоте… Но не тут то было. Послышалось деликатное сопение. Не поворачивая головы, Ооноор скосил нижний ряд гляделок и небрежно бросил на ходу:
- В следующем семестре, юноша.
- Никак невозможно, профессор, - восторженно прошепелявил юный студент по имени Зигмунд, - я стою на пороге величайшего открытия. И без вашего мудрого совета, так сказать консультации, участия вашего…
- Извольте излагать мысли поконкретней, - вздохнул Ооноор, сделал паузу и добавил, с видимым усилием: - И покороче, если можно.
- Да как же покороче, - восхищенно воскликнул студент, - это же такое, такое событие. Покороче нельзя. Это ж мировое открытие! Разрешение всех загадок Вселенной, да что там Вселенной! Больше!
- А ты пользоваться газовым ружьем можешь?
- Газовым?.. Да, в принципе, со схемой действия знаком… Но ведь…
- Ну и чудненько. Вперед!
Ооноор уверенной походкой проследовал на стоянку персональных гравитоптеров. Сзади семенил, что-то неуверенно бормоча в обонялку, взволнованный студент. Они погрузились, и гравитоптер взмыл ввысь.
Летели долго. Зигмунд сколько мог - терпел, но и его терпение закончилось. Он осторожно потрепал плечо впереди сидящего профессора своей мохнатной верхней.
- Профессор! У меня тут…
- Хорошо, хорошо. Договоримся так. Мы сейчас немного поохотимся, затем немного расслабимся: разведем костерок на берегу тихой речки. Вот тогда, в тиши прохлады, и не раньше, я, вьюноша, предоставлю вам возможность высказаться.
- Поохотимся?
- Точно. За каждый ваш промах, студент, - незачет. Без пересдачи. Да, и еще. Пыгнов, надеюсь, не страшишься?
- Пыгнов?!! - гляделки Зигмунда подернулись поволокой, и он как-то обмяк. - Жуткие, прожорливые страшилища, с острыми зубами и изощренным интеллектом хищника? Они, кажется, еще и прыгают…
- Не боишься? Это хорошо, - Ооноор, заложив крутой вираж, вывел машину на скоростную трассу, лежащую в направлении его охотничьих угодий.
Светило уже давно село, когда искарябанный когтями и зубами хищников охотничий движитель-чуе с Ооноором и студентом приземлился в тени огромных дубовиковистовых кустей неподалеку от охотничьего домика. Веселый, хотя несколько усталый после охоты, Ооноор выпрыгнул из движителя-чуе и побежал к домику за блоком дистанционного управления Выгружателя и Разделывателя Добычи. Затем из движителя-чуе выполз слабо вибрирующий конечностями студент, на лице которого можно было прочитать все что угодно, кроме чувства удовольствия.
Ооноор уже возвращался с Выгружателем.
- Ну что, тебе какой кусочек вырезать? Все ж как-никак всего четыре незачета из пяти возможных - с меня причитается. Ну, выбрал? Все отчего-то предпочитают сахарные косточки. А по мне так лучше пришейные бугорки. Сладкие и сочные, если, конечно, правильно приготовить.
- А может не надо? - еле дыша промямлил Зигмунд. - Вообще-то я не ем мяса. Тем более пыгнов.
- Да бросьте вы, юноша, - добродушно заулыбался Ооноор. - От сахарных косточек за всю мою жизнь еще никто не отказывался. Да ты лишь почувствуешь запах - обо всякой науке забудешь.
Эти слова, особенно упоминание о науке, несколько взбодрили Зигмунда, он даже встал и помог Ооноору разделывать тушу.
Вскоре, как и обещал профессор, на берегу тихой заводи горел костерок. У костерка лежал с немалым куском пыгна Великий Ооноор. По другую сторону костра лежал и с сожалением разглядывал сахарную косточку студент Зигмунд. Он ждал своего чаемого мгновения.
В вечерней тишине кто-то плескался в реке, бил по водной глади, оставляя на ней медленно расходящиеся круги. В камышунах что-то посвистывало и почиркивало. Над камышунами вились плотные тучи вечерних оглоедиков, терпеливо ожидающих своей доли от туши пыгна. Хороший был вечер, прочуханистый.
Наконец Ооноор отвалился, отложил в сторону недоеденный кусок пыгна, лениво поковырял в глотательнице крючком для питания и вяло пробормотал:
- Ну давай, чего там у тебя, уже можно.
- Ик, - икнул Зигмунд с перепугу. С сомнением посмотрел на несъеденную сахарную косточку. - Вы конечно в курсе архаической теории мировых констант. Ну, вы понимаете, о чем я.
- Хм.
- Древние скептики не даром никак не обозначили формальную сторону этой экзотической э-э, ну вы понимаете, что я хочу сказать.
- Гм.
- А я сегодня ночью обнаружил, что комплекс мировых констант, оказывается, должен существовать как реликтовый континуум с тех самых времен, когда о причинностных связях еще и речи не было. Вы, конечно, представляете, как это должно выглядеть в представлении Ли-Пуффика?
- Кхы-кхе.
- А теперь самое главное. Слушая вашу последнюю лекцию я сообразил, что этот реликтовый континуум мировых констант и есть та организующая данность, что формирует всю картину видимого мира.
- В самом деле?
- А больше нечему.
- В самом деле. Почему бы и нет?
- Вы само собой уже поняли, что особенно яркие и впечатляющие следствия можно получить следуя методе Дикки-Дикенштайна.
- Я понял? Да ваш Дикенштайн шарлатан, юноша.
- Да? Но я и не настаиваю, профессор. Тогда обратимся к формализму Люмиака Лимпоника. Как вы полагаете? Ведь оттуда сразу следует во-первых, что наша Вселенная не может эволюционировать сама по себе, а только вследствие логистической направляющей реликтового континуума. Из чего следует, что изучая соотношения мировых констант мы сможем вычислять и прошлое, и будущее, и весь спектр виртуальных настоящих, откуда интегрированием по спектру возможностей получим актуальное настоящее.
- Вы о чем толкуете? Как будто это все следствия теории Бидиуса-Ториуса-Ломбарда. Я ее опроверг еще на втором курсе в бытность свою студентом школы руаники. А вообще-то, древние все это называли теодицеей, но этот термин неясен, неформализуем, следовательно - вне науки.
- Нет, я на самом деле о другом, профессор. Вы, конечно, помните загадочные слова Великого Фомича, брошенные им на Консилиуме. Никто до сих пор не смог подступиться к их трактовке.
- Помню я тот коллизеум. Очень даже. Как же, именно тогда я и открыл свой непревзойденный оператор самоопровержения. А вот слов Фомича не помню. Разве он что-то говорил?
- Ну как же, проф! Именно таинственная фраза: "Ищите Третий Принцип!"
- Вот теперь помню. Не третий принцип, а третью концепцию помню. Так что с того? Все бросить и искать? Вот пускай, герой эдакий, и ищет у себя в Отстое. А нам, как говаривали Гравористые Ынтры, это ни к чему. У нас другие задачи - так они говаривали. Еще те хлопцы, юноша. Видели б вы как они два миллиона у Консилиума отчикали. Ювелирная операция, уважаю.
- Так вот я о третьем принципе. Теперь ведь все ясно коллега. Это принцип равновесного соответствия пространственно-временных событий текущему состоянию реликтового континуума. Это текущее состояние тесно увязано с набором частных законов равновесия и инвариантных величин. Теперь все понятно, док, как медный пятак. Нет никаких иных принципов равновесия кроме принципа универсального равновесия, недоступного ничьему вмешательству и тем самым отличного от известного и исповедуемого Управлением, - последнюю фразу студент произнес еле слышимым шепотом. - Ну как, а? Клево?
- Ну вот и поговорили, стало быть. Я конечно успел вздремнуть, но краем уха уловил твою мысль. Имей в виду - только краем. А насчет вашего "коллега" я ничего сказать не имею. Вы бы поостереглись до выпуска бросаться жаргонизмами, юноша.
- А как же насчет третьего принципа?