- Давай-давай! Здесь все пьют. Тем паче - зеленуха. Это, брат, я тебе доложу!
- Ну что ж, тогда, пожалуй.
И сочно-тархунные струи вырвались из блюмов и устремились прямо в широко распахнутые глотательницы Героев Галактики.
- А теперь моментально снипсами. Да в соус, в соус макай и тут же внутрь. Вот так. Ух, всхрщм. Звезды! Голубые и белые! Видишь?
- А то! А-а-а! - выдохнул с натугой Фомич пары прыня, окрашенные в цвета зеленухи.
- Ну вот, теперь продолжай.
- Что? О чем? Я что-то излагал?
- Ну ты даешь! О вещественности, именно.
- Да? Что ты говоришь! А что конкретно?
- Ну я пока не просек. Довольно интересно излагал.
- Хорошо, тогда продолжу. Значит, произошел разрыв вещественности. И она, родимая, ух, хорошо-то как пошло, нас забыла, именно нас, как вещественные объекты.
- Вот это уже интересно и ясно.
- Аборигены, вижу, как могли, так и постарались. Они ведь не знали, куда именно нас следует выбросить. Куда-то и выбросили. Может, всего одно лишь мгновение разрыва, может, нас только вчера в Отстой поместили, или даже сегодня, а разрыв налицо.
- Ах вот даже как!
Трактирщик, услыхав фирменную фразу Лукреция, недоуменно вздернул гляделки и, несколько помедлив, махнул стиком официеткам, чтобы они повторили.
"Лукреций - не Лукреций, а шутить с этим мужиком не стоит. Что-то есть в нем такое", - пробормотал себе в обонялку Ширь.
- Так что, сама Вещественность нас забыла?
- Вот то-то и оно. Помнится, гуманоидам были присущи реинкарнации. Так вот, с нами то же самое, только совсем наоборот. Гуманоиды возникали вновь в своей Вещественности, но в других телах, а мы возникли в новой Вещественности, но в своих собственных телах.
- Постой, ты о чем? Тела - это мы и есть!
- Ошибаешься, брат. Ох, как ты ошибаешься! Это дело надобно заблюмить.
- Ты ли это, Фомич?
- Вот я тебе это и втолковываю: мы теперь - как бы вполне и не мы.
Решительным движением Фомич поднял блюм и струя зеленухи ударила по наклонной, обильно орошая с готовностью подставленную глотательницу. Опять имело место обмакивание снипсов в прынь с последующим поглощением оных, довольная отрыжка и сакраментальное:
- Всхщрм!
Фомич одобрительно крякнул, утерся и, вольготно поворотившись в седадле, вопросительно уставился на Лукреция.
- Ну?
- Да ты титан, - с одобрением констатировал Лукреций. - Только не так резко это следует делать. Все-таки зеленуха. А чтобы прочуханка полная пошла надобно заполировать. Эй, Ширь, приаме сюда и немедленно! И чтоб температура соответствовала - с хладу, с азоту!
- И что я тебе хочу сказать, Кеша, - нетрезво продолжал Фомич, придвигаясь к тому вплотную. - Мы-то с тобой не тела вовсе! Нет! Мы-то с тобой… Бери круче, Иннокентий! Мы Уникальности! Да! Именно! Не иначе!
- В самом деле? - Лукреций не вполне воспринял слова Фомича, так как контролировал подачу блюда.
- Да! И за это надо выпить!
- Погоди. Не выпить, а заесть, - и Лукреций, взяв кусочек свежего приаме чуть ли не насильно запихал его в глотательницу Фомича и зажал ему обонялку. Фомич посопротивлялся, но быстро осознал и затих. В гляделках ясно обозначилась первая степень прочуханки.
- Давай, брат, по счету три разжимаю и ты его выпускаешь, - глядя строго в гляделки Фомича, скомандовал Лукреций.
Фомич с зажатой обонялкой дернул передним ухом.
Лукрецию это понравилось.
- Три, - сказал он и отпустил обонялку.
- У-ф-ф-ф! Ф-у-у-у, - ударило ему в лицо клубящееся облако спор уснуженного инея.
- Да не в меня, не в меня, - пытался увернуться Лукреций, покрываясь изморозью.
Не тут-то было. Фомич выпускал иней широким фронтом, и увернуться от него было никак не можно. Лукреций отер лицо и наставительно произнес:
- Смотри, как надо.
Он взял в одну верхнюю блюм, а другую изготовил к моментальному действию. После чего прикрыл гляделки и не торопясь всосал блюм. Затем быстрым отрывистым движением забросил кусочек приаме в глотательницу, немного покатал его там, и наконец выпустил несколькими порциями уснуженный иней, который медлительными ламинирующими кольцами стал подниматься вверх, под самый потолок.
- Вишь, как вверх пошло, не скоро дождям литься.
- Давненько я такого не видел, - сказал Ширь, лично поднося еще одну порцию приаме к столику Фомича и Лукреция. - Так только один парень за всю мою жизнь всасывал зеленуху. Ну ты вылитый Лукреций, даже иней как он выпускаешь. Этому ж не научишься.
- Хм, - довольно хымкнул Лукреций, - вот ведь как.
- Но ведь ты не Лукреций? - неуверенно спросил Ширь.
- Лукреций! - улыбнулся Кеша. - Герой Галактики, друг лесопроходимцев, Техник-Наладчик, ну и т. д.
- Да врешь ты все, - вздохнул Ширь и отошел от стола. А себе в обонялку добавил: - Хотя и врешь - тоже как он.
Фомич между тем отходил от выпитого. Несколько придя в себя, он принялся вещать, не обращаясь специально ни к кому из сидящих в зале. Голова его запрокинулась, взгляд мутноватых гляделок уперся в восходящую Сверхновую, готовую вот-вот возгореться и озарить все вокруг.
- Время, Кеша, такая загадочная штука… Время - это овеществление Уникальности. Уникальность сама по себе может пребывать где угодно. Но лишь вступит она в контакт с Вещественностью, сразу облекается в одежды, кои и есть время.
- Ну да? Не загибаешь?
- Нет, еще нет. А вот теперь держись. Аборигены наши, думаешь, как действуют? Знаешь ведь, как выращивают дерево Нагуайя. Процесс делится на четыре этапа вмешательства. Сперва ты садишь зерно в особо приготовленную и соответственно унавоженную почву. Это раз. Но из первого шага логически вытекает следующий - подгонка стебля и распушение первых соцветий…
- Ну а как же, само собой.
- Вот. Раз мы это сделали, волей-неволей придется переходить к третьему этапу вмешательства - обрезанию кроны, где уже скопились дурнопахнущие побеги и отяжелевшие ветви. И четвертый этап - обрываешь все сочные плоды, в свой срок, разумеется. Я называю это - целевая необходимость.
- Ну и к чему все это?
- Точно так же действуют и аборигены! Всю область исторического времени они, как операционное поле, разбивают на этапы вмешательств. Сами же аборигены вне вещественности и потому вне времени. И оттуда все временнОе поле видится им одним целым. Представь - ты совершаешь первое воздействие на Галактику. Но, сделав это, ты вынужден в силу целевой необходимости совершить следующее вмешательство. И так далее. Чем дальше, тем более масштабные вмешательства необходимы.
- Проехали. Только вот проблема - аборигены-то вне времени, стало быть они могут вмешиваться в один и тот же этап множество раз. Ну вроде как мы с карликами красными, хотя там пространство, а у тех - время.
- Нет, брат. В один момент, в один этап можно войти один лишь раз!
- Не верю, Фомич, извини. Это старая гуманоидная байка.
- Охотно извиняю, мон шер. В таком случае вернусь к Уникальности. Вмешательство - во что происходит? В Уникальность. А Уникальность потому и Уникальность, что ничего в ней не повторяется. Поэтому, кстати, невозможны петли времени, машины его же и прочие гуманоидные фантазии.
- Тогда, стало быть, время как бы есть и у аборигенов?
- Я тебе больше скажу, и в Мнимом Мире оно было. Только у каждого свое. Это общего нет гам. Вещественность же общим временем обладает. И только общим. А в смысле индивидуального времени общение Уникальностей может протекать во всех мирах и реальностях - вещественность с хронологичностью, и даже Мнимый Мир с Реальным. Весь вопрос - кто что умеет делать, кто на что учился? Аборигены, к примеру, знают свое дело - влиять ментально на Вещественность. Такие пироги, брат.
- Да? Ну тогда я спрошу тебя о главном, Фомич. Что такое Третья Концепция Равновесия? Я твоих слов на Консилиуме не забыл. И в Отстое что-то такое мелькало в разговорах. Только мимо сознания проходило.
- Я начну с Первой, не возражаешь?
- Да нет, отчего ж.
- Про Первую мы все знаем.
- Да ну?
- Знаем, знаем. Какова была психологическая доминанта у гуманоидов?
- Это я и в самом деле знаю. Жажда творчества, переворотить все в Галактике, перекроить мироздание на свой лад, заселить все сверху донизу, что ж еще?
- Вот-вот. И как мы такую доминанту обозначим?
- Ну-у…
- Как активно-вещественную. Все у этих гуманоидов - и цель, и средства - сосредоточены были в сфере вещественного.
- Точно.
- Любая же концепция равновесия - это желаемое длительно стабильное состояние, и способ его достижения. Ну, способ гуманоидов нам известен…
- Более чем.
- Тогда переходим ко Второй, негуманоидной. С которой я вел непримиримый бой.
- Да, как вчера все было. Я перед пультом Координатора Фомича, потею как последний Техник. Ты закручиваешь, да так, что никак в толк не взять - куда, да зачем и за что…
- Ха, а ты был хорош, поверь мне. Молодцом держался! Но я не о том, а о Второй Концепции, она же единственная для этих кэсэушных хмуроиков. Их психологическая доминанта - покой вещественности. Отсюда все это безобразное насилие над природой. Она ведь тоже пожить хочет, у нее свои законы. И в них покой вписан одной лишь относительной строкой.
- Ладно сформулировал. И?
- Опять незадача - дальше вещественности и их интересы не шли. Поэтому никакого настоящего смысла в их деятельности, как и у гуманоидов, не просматривается - там зачерпнуть, туда вылить, то подкачать. Тоска зеленая. А если подумать - опасные игрушки. Но вот Третья!..
И Фомич многозначительно умолк, перейдя к созерцанию Сверхновой.
- А Третья? Не томи!
- А не заказать ли нам чего-нибудь посущественней? Ведь с Отстоя ничего толком не глотали.
- Да ну его, не затем живем.
- Вот за это я тебя и люблю, Кеша. За широту. Так за нее и выпьем же!
- Ну ладно, только по-быстрому.
Естественно, по-быстрому не вышло. Когда довольный, обильно потеющий Фомич, отвалился от блюма, от столика, в гляделках его сверкали озорные огоньки:
- Так что ж, о Третьей желаешь что ль, или еще по блюму?
- Желаю, желаю. Потом блюмы, потом.
- Тогда внемли! Аборигены достославного племени Татауна являются великими носителями иной психологической доминанты! Она у них принадлежит исключительно ментальной сфере. Цель же их - ментальная трансформация Галактики! Чтобы сперва галактяне, а следом и все прочие, так сказать, живые объекты стали Рефлектирующим Разумом Галактики, даже более того - Апперцепциирующим Разумом, Единым Разумом!
- Глобально мыслишь, - задумчиво промолвил Лукреций.
- Вот так. А в Вещественность они не лезут. Предоставили ее самой себе. Да и не умеют они с ней обращаться. Приходят к галактянам в виде мыслей, побуждений, идей.
- Как же они из своей хронологии все-таки выходят сюда?
- Как уникальности. Уникальность может быть где угодно. У нас в данный момент она в вещественном мире. А у них погружена в хронологический. Как Уникальность видит себя в хронологическом мире мы уже знаем. А вот как эта хронологичность выглядит отсюда, из вещественного мира я предсказать не берусь.
Мягкое покашливание над задним ухом прервало раззеленевшегося Фомича, и знакомый голос деликатно осведомился:
- Простите, уважаемые, у вас тут не занято?
Лукреций, раздосадованный неожиданным вмешательством в плавное течение беседы, развернулся в своем седадле да так и замер. Морщинистый глаз часто-часто заморгал.
- Ну, клюп заклюпоновый, - вырвалось наконец у него, - Крюгер, собственной персоной!
Глава 10
Это был и в самом деле Крюгер, и выглядел он странно. А именно, одет он был в прорезиненный плащ с ветхим полуоторванным капюшоном. Конечности были продеты в многочисленные отверстия плаща. На нижних красовались высокие болотные сапоги, все три на правую ногу. Был он обляпан синеватой тиной, вкупе со сморщенными болотными водоростками, и воняло от него изрядно.
- Ну так что ж, господа, - терпеливо переспросил Крюгер, - вы позволите? Фомич промолчал, а Лукреций ответил:
- Угу.
- Шеф, мне пива, - негромко, но серьезно промолвил Крюгер и, степенно откинув полы плаща, уселся в седадло.
Ширь вздохнул и стиком начертал сложную фигуру, обозначив официетке задачу. Та тоже вздохнула и поднесла Крюгеру два блюма специфически пахнущего пойла. Крюгер втянул обонялкой испарения и одобрительно крякнул.
- Что, Кеша, это оно и есть, пиво? - заинтересовался Фомич.
- Да нет, не оно. Я во сне настоящее пил. Сказка, доложу тебе, Координатор. А это дешевая смесь восемьдесят пятого и грумахана. Напиться с нее не напьешься, но и оторваться от нее трудно.
Фомич внимательно разглядывал Крюгера, о чем-то, по-видимому, размышляя. Лукреций вернулся к закускам. А Крюгер подул на воображаемую пену и степенно глотнул. В глотательнице булькнуло. Гляделки Крюгера увлажнились. Он вперился взглядом в скрытый туманом потолок. А музыкальный коллектор затянул песню "Блаженный и усталый" или иначе "Restless and Wild".
- Ах, какое сегодня небо-то, - заметил Крюгер, внимательно рассматривая потолок забегаловки. - А вон и синюрники к родникам потянулись. Значит скоро совсем потеплеет. А уж тогда клев такой будет - задребезжишь.
Подошел Ширь со второй порцией и, поставив ее перед Крюгером, сказал Лукрецию:
- Вот странный парень, что ему ни подсунь - все пивом каким-то называет и пьет с таким восторгом, так прочуханивается - просто завидно.
- Давно он так? - спросил Фомич.
- Да порядком уже, - ухмыльнулся Ширь. - Блай какой-то.
- Слышь, Кеша, - толкнул Фомич Лукреция. - Вот он, хронологик. А я себе это совсем иначе представлял.
- Тише, парни, тише, - завороженно глядя в сторону музыкального коллектора прошептал Крюгер, - вы же тут весь клев собьете.
- Какой клев? - прошептал Фомич Лукрецию.
- Замыслик мой, Бутя, ярый рыболов был. Для лова клев - первое дело. Вот так вот. Там еще удочки надо применять, наживку, потом, дай вспомнить, подсаки разные, блесны, крючки. Да вот беда - со времен Ухода Гуманоидов рыбная ловля запрещена. Сами рыбообразные и запретили. А Бутя мой браконьер был, за что Отстоем и поплатился.
- Ага, ясно. Его Уникальность пребывает в хронологическом мире, в гуманоидных временах. Если так, то можно попробовать с ним заговорить. Его вещественный интеллект, конечно, ничего не соображает, но, по-моему, в состоянии транслировать информацию отсюда в его Уникальность, а от нее - сюда. Иначе бы он уже давно погиб здесь в неопределенности. Эй, уважаемый, говоришь клев нынче хорош?
- Точно, мужики, - бесцветно ответил Крюгер. - Перед дождем всегда так. И на живца самое то.
- А что, часто ты это, с удочкой?
- Да как вышел на пенсию…
- Чего это он, Фомич? - удивился Лукреций.
- Сам не знаю. Не мешай, Кеша. А кем, уважаемый, работал?
- Сначала Верховным был, затем, Гражданином Галактики, потом Черным Императором, даже Великим Кибером, но самое лучшее было быть Личным Кибером Первого Гражданина, которого я гнусно предал. А потом решил выйти на пенсию. Жить среди гуманоидов, рыбку ловить, в трактире пиво потягивать. В Славные времена, когда я был еще зеленым юнцом, и жизнь казалась медом. Когда я еще только готовился поступить на службу. Это самое времечко очень для моей пенсии благоприятно.
Крюгер совершенно автоматически изложил этот текст и опять уставился в потолок. Верхняя правая взялась за блюм и понесла его к глотательнице.
- Все это, Кеша, он извлек из своих путешествий по хронологичности и протранслировал вещественной оболочке. Стало быть, он там изрядно попрыгал. Так и должно было случиться. Там тебя носит как щепку по волнам информации. Вступаешь с ней в контакт, но ничего изменить не в силах.
- Мда, Фомич, и как это мы с ним такое провернули?
- Сам удивляюсь, Иннокентий. Пока был Фолуком - помнил и понимал, а теперь, хоть убей, не понимаю. Вот как на землю планетоида низвергся, так все и отшибло. Аборигены неспроста это с нами содеяли. Неспроста.
- Ах вот даже как, - подытожил Лукреций. - Ширь! А ну-ка еще парочку изобрази.
- Это ты хорошо придумал, - одобрил Фомич и молодецки встеребил переднее ухо.
А за северным окном, над хмурыми седыми хребтами из чистого свинца, составляющими здесь черту горизонта, в полную силу сверкала всеми своими безумствующими красками Сверхновая. Блики ее разноцветных лучей, отражаясь от стали, стекла и полированного пластика, полыхали в гляделках. Радужное, феерическое зрелище. Случайные прохожие, в эту позднюю долю оборота странствующие по планетополису, выглядели как дымчатые тени, потерявшие свою материальность раз и навсегда. Полицейские дирижаторы грустно толпились у Заправочного Столба - в это время движители-чуе были нестабильны, и небо над Полисом пустовало до рассвета. И только окрашенные в безумные огненные краски облака неторопливо переливались в бледно-жемчужном пространстве неба. Оргия красок, превращения форм, инверсии смысла.
- Хорошо с вами, гуманоидами, - невпопад встрял Крюгер бесцветным голосом. - Спасибо вам, родные, что создали меня, воспитали, научили уму-разуму. Вот только с Вирусом - что ж вы так не уследили-то?
- Надоел он мне, - безжалостно заметил Лукреций. - Всю вторую фазу прочуханки на экзистенцию, как ты выражаешься, переводит.
Фомич по-своему, по-фомичевски глянул внимательным, пристальным, взглядом в глубь крюгеровских гляделок.
- Вот оно, наблюдай, Кеша, как выглядит индивид в фазе обратной инверсии Уникальности. Уникальность, она же матрица личности, она же психосущность, она же неповторимость бытия индивида и она же Эго.
- Эго? Как же, помню, - оживился Крюгер, и в гляделках его, доселе тусклых, вспыхнул огонек. - У Первого Гражданина было это самое Эго. Каждый месяц новое. Любил он своих психоаналитиков менять. Крутой был мужик, суровый, но справедливый. Меня не обижал. Малышом называл. Все пытался постичь свое Я. Да не успел - текучка заела. А там и Вирус.
Тут гляделки Крюгера наполнила жестокая тоска - видимо, воспоминание о предательстве прижгло его душу каленым железом.
- А где это я? - спросил он, справившись с душевными терзаниями. - У Сверхновой, что ли? А это что за пойло? - и Крюгер с отвращением обнюхал стоявший перед ним блюм.
- Восемьдесят пятый с грумаханом, - пояснил Лукреций.
- Душегубы… Фомич, Лукреций! - признал собеседников Крюгер. - Как я вас люблю. Вы таки живые, такие родные. И ты, Фомич, кибер, брат по мыслекоду. Мужики, ощущаете?
Крюгер замолчал, как бы побуждая друзей к чему-то прислушаться. Друзья прислушались.
- Ну и что? - неопределенно хрустнул верхними Лукреций.
- Больше не метельшит! А то - то гуманоиды, то похоронщики, то я в роли Диктатора. Никак, понимаете, с самим собой слиться не мог. Но не будь я Крюгер, если бы не изловчился. Решил скакать исключительно с рыбалки в трактир и обратно на рыбалку, в гуманоидных временах, излюбленных мною. Вот как ты это трактуешь, Фомич?