"Внимание – плыл в из головах низкий и протяжный рык – внимание!! Приемы против человека применять только в самом крайнем случае, только против группировок бойцов ОПС. Против остальных – лишь блокаду на насилие. Запрет на спиртное не снимать никому… запрет на спиртное не снимать никому… заперт не спиртное не снимать…"
– Видала? – скреб грудь Витек – запрет на спиртное – не снимать. Представляешь, как мужики мучаются? Хочется им выпить, и не могут.
– Да уж – вздыхала Варя, поглаживая округлившийся живот – ничего хорошего в этой водке нет, а вот жить без нее как то не так… ну просто никакой радости…
– Ты что, пила? – Удивлялся Витек и рука его медленно переползала к вырезу не груди.
Конечно – игриво отпихивала его руку Варя – как только моих собак перестреляли, как только мою квартиру продали, как только в дурку меня упекли…
– Ты что пила? – уточнял Витек и его подруга страстно изгибалась.
– Чай я пила… водку не пила, нет, но хотелось…
– Значит – романтично пыхтел Витек – ты у меня несостоявшаяся алкашка…
Дальнейшая беседа тонула в звуках, древних, как сам человеческий род – волкодавы у входа, навострив корни ушей, несколько секунд прислушивались, потом понимали в чем дело и засыпали дальше.
* * *
Витек проснулся от странного чувства – посмотрел на мирно сопящую рядом Варю, на громоздкие черные камни своего первого и последнего камина, на забитые мхом щели своего жилища и вздохнул. Ему показалось, что скоро – может быть, сегодня или завтра все закончиться. Впервые за несколько месяцев он почувствовал страшное притяжение города. И с каждой минутой эта сила становилась все неодолимее. В сознание потоком хлынули воспоминания – яркими кадрами, даже с запахами и звуками. Витек вдруг, почесывая нос, в котором что-то предательски защипало, вспомнил, с какой тихой и нежностью и счастьем смотрела на него жена. Вспомнил то чувство ровного покоя и завершенности, которые испытывал в самом начале их знакомства.
Витек сел, несколько секунд ожесточенно драл лохматую голову. Потом осмотрелся – это их прибежище меньше всего походили на жилье… а в городе у него была квартира аж из двух комнат. Правда, грязно розовые обои в большой комнате свисали клочьями, а в коридоре их попросту не было, и на кухне вокруг колонки чернели дыры от отвалившейся плитки, зато вода был чистая, с родным запахом хлора и пузырьками на стенках стакана. Почти что газировка…
Теперь Витек стал старательно выискивать недостатки в своем нынешнем пребывании, и нашел их довольно скоро. Здесь они на положении пленников – это раз. Им не дают пить – это два. Три – они оба нуждаются в лечении, поскольку голоса продолжают гудеть в голове даже тогда, когда они спят. Ну и четыре… Вообще.
Это слово Витьку очень понравилось. Оно заключало в себе и его недовольство нынешним его положением, и надеждой на будущее, и, конечно, определенной угрозой всем, кто в это сомневается. Она стал расхаживать у подошвы холма, заложив руки в карманы и получился до смешного похож на вождя пролетариата – с отросшей бородкой и найденной по пути кепкой.
– И вообще… нет, ну вообще… вообще-то вообще, ну не надо вообще. И вообще!!
Из двери выглянула заспанная физиономия Варечки.
– Ты что – хрипло спросила она и покрутила ладонью у виска – вообще, что ли?
Вместо ответа Витек остановился перед ней, покачиваясь с каблука на носок, и с лукавинкой в глазах спросил.
– А что, Варюха, не пора ли нам вернуться в свет, в высшую жизнь так сказать?
Варюху такое предложение не удивило и не обрадовало. Поскольку она к жизни относилась неадекватно, то и ответила по своему.
– А на кого мы собак оставим?
Потом подумал и добавила.
– Ой, я даже не накрашенная…
Потом она на мгновение исчезла в коридорчике и высочила, подпоясывая свое пальто мохнатой веревкой и нетвердо стоя на подломанных каблуках. Витек присвистнул от искреннего восхищения – он и не знал, что у его любимой есть столь модные туфли!!
В приподнятом настроении, так что казались даже слегка пьяненькими, они подошли к норе, в которой жил витькин пес и Варюха пропела.
– Пеесик, мы домой…
– Дружище – хрипло от перехватившего горла сказал Витек – домой пора. Но здесь у вас было здорово. Никогда не забуду. Если что… ну это, если вернуться надумаешь…. То это… прогулки, суки, все как положено. Еда тоже… как захочешь.
При этом он косился на трех застывших, как изваяние, кавказцев. Он понимал, что сигнала к нападению не услышит ни он, ни его женщина – и даже если услышат, то шансов у них не будет никаких.
Но псы сидели неподвижно, только легкий ветерок шевелил шерстинки – и Витек с Варюхой, отчего-то растеряв все праздничное настроение, ссутулившись, пошли прочь.
* * *
В штаб квартире партии ОПС царило не то чтобы праздничное, но вполне приподнятое настроение. Борис Глебов ради такого случая, чтобы подчеркнуть свою демократичность и близость ко всем членам партии – а особо к тем, кто делает важное дело – снял пиджак и галстук и хотел было снять ботинки, но потом решил, что ноги на стол можно положить и в них и успокоился. Анжелика растеклась в кресле, как ожившее убежавшее из квашни тесто и лучилась благополучием, Умник же, весь затянутый в темно зеленую форму и скрипучие кожаные ремни, был подчеркнуто серьезен и важен.
Он сам с трудом переносил мягкотелого рафинированного пижона, каковым, по его мнению, был лидер партии, а разжиревшая Анжелика была и ему попросту мерзка – а что уж говорить о простых людях!! Он твердо решил для себя, что партии нужна твердая рука – и этой рукой будет он. Вот только укрепит свои позиции, вот только поставит на место собак – и под зад коленом двух этих ненужным особ, и под зад коленом…
На столе красовалась, как в старые добрые времена, емкость с запотевшими гладкими боками – как ни странно, но собаки ни разу не обратили внимания ни на кого из собравшейся троицы.
Анжелика налила по сто пятидесятиграммовой стопке каждому и подняла похожую на окорок руку.
– Господа! – трибунным голосом заявила она. – Пьем за наступившую сегодня новую страницу…
Тут она сообразила, что страница наступить вряд ли может, и быстро поправилась.
– За наступившую сегодня – не побоюсь этого слова – новую эру и в истории нашей партии, и в истории всего человечества.
При последних словах Умник выпятил грудь так, что пуговицы на кителе едва не брызнули в стороны и удостоился ехидного взгляда Бориса Глебова.
– Наконец то будет покончено с этими наглыми тварями, которые возомнили себя хозяевами городов, и главенство над природой будет возвращено тому, тем, кто этого заслужил!! Выпьем!!
Все охотно выпили и захрустели огурцами, Умник вилкой подцепил истекающий янтарным жиром ломоть балыка.
– Хорошо ты сказала… – одобрил он – давно надо этих тварей на место поставить. Распоясались. Вот сегодня придут мои бойцы, и посчитаем, скольких ублюдков они замочили…думаю штук по десять каждый. А то и поболе… такими темпами шавки через месяц приползут лизать нам ноги. А мы им условие – знайте, дескать, свою конуру, и верните людям единственную радость в жизни!! Разрешите людям пить!!
Умник мечтательно зажмурился. Тот, кто сможет вернуть эту радость людям, ждет искренняя, всенародная любовь. На волнах этой любви можно и в президенты податься.
Анжелика внимательно с посмотрела на Умника, который витал в каких то неведомых никому облаках, и мигом спустила его на землю.
– Ты пока, золотой мой, только обещаниями нас кормишь. Твои ученики пока ни одной собаки не убили, а про прямой террор и речи пока не идет. Смотри, отец родной, не оконфузься….
– Да ты что? – вскипел Умник – ты видела, как я их мочил?? И все мои бойцы мочат точно так же. Даже еще лучше…
– Ну хорошо, хорошо – сдалась Анжелика. В конце концов, сегодня только первый день, только впервые двадцать охотников пошли на добычу. Может, все и будет хорошо…
– Собственно, мы собрались сегодня по другому поводу. Завтра мы должны встретится в прямом эфире с "пеньками"
Умник недоуменно поднял прозрачные брови и Анжелика пояснила.
– Партия пенсионеров – кинологов. То есть – пеньки. Они набирают все большую силу.
Борис Глебов не выдержал и засмеялся. Отхохотавшись и вытирая слезы, он посмотрел на Анжелику.
– Ну та сказала – пеньки – да набирают силу!! Это же оксюморон…
Анжелика холодно посмотрела на него.
Тут не над чем смеяться. Силу они действительно набирают. Их поддерживают зеленые. Кроме того, по непонятной причине им разрешают пить. Уже это к ним привлекает людей. В основном, молодежь. И молодежи тоже пить разрешается – один раз, при вступлении в партию. Но накачивают их так, что потом приходиться помещать в реанимацию. К тому же там довольна сильна пропаганда – ты можешь пить, сколько тебе влезет, но тогда, когда уже вышел не пенсию. До этого пить – преступление. Грамотный ход, ничего не скажешь. А поскольку они подкормлены Гринписом, то у них хватает денег на летние лагеря, на кружки, на секции.
К тому же – ох, они хитры – кроме поддающих пенсионеров, у молодежи там прекрасные примеры полюсов. Там же есть разнорабочие, грузчики, дворники – им тоже пить разрешено. То есть исподволь внушается мысль – если будешь пить, начинай с пива, и карьеры выше грузчика или дворника тебе не видать. Кроме того, там есть молодые энергичные юристы, руководители кружков, спортсмены – вот эти не берут в рот ни капли, никогда, ни по каким праздникам.
Анжелика остановилась и уставилась на Бориса Глебова горящими глазками.
– Ты понял? Вот на это и надо упор делать. Понимаешь? Только на это. Мы демократическое общество, почему кто-то должен указывать нам, что делать и как делать? У человека есть свобода выбора – пить или не пить. Ясно тебе? Упирай не то, что это основное достижение демократии. Свобода сдохнуть под забором.
Ажелика помолчала, глядя на интеллектуальное лицо Глебова, потом уточнила.
– Вот этого говорить нельзя. Упирай на свободу выбора. Ну и на то, что у этих пеньков есть такой пунктик – псов в Думу. Вот и на это надо напирать. Это ж надо до такого додуматься – сравнить народных избранников с собаками! Какое это оскорбление нашей власти!! Короче, после твоего выступления власть должна эту партию запретить, а мы должны пройти в думу. Мы должны туда пройти, а не пеньки эти дурацкие….
– Я все понял – важно сказал Боря. После этого он закинул ноги на стол и откупорил банку пепси – колы. Анжелика посмотрела не него с раздражением.
– Оставь этот дешевый трюк для безмозглых малолеток – жестко рубанула она. – Для них надо кричать вау, по каждому поводу пузыриться словечком супер… на нормальных людей американское хамство не действует. Так что будь вежлив, сдержан, корректен, учтив, изыскан, и оскорбительно спокоен.
– Оскорбительно? Это как? – Удивился Глебов. Лишенный привычного шаблона поведения, он пребывал в растерянности.
– А это вот так – когда пеньки орут тебе всякие оскорбления, а ты молча выслушиваешь и на лице твоем нет и следа от эмоций. Вот за таким человеком массы и пойдут.
"Пойдут за таким массы – леденея от ненависти, думал Умник. – прямо побежали… белый воротничок, дохлые ручонки… им другой человек нужен. Который не побрезгует собаку своими руками придушить, который ради ихнего счастья готов на клыки… готов с целой стаей сразиться.."
Эти мысли запылали вдохновением на лице Умник, которое, и впрямь, стало более привлекательным – он даже не замечал, что Анжелика прервала свои поучения Боре и они с интересом наблюдают за сменой эмоций.
– Хорошо – с трудом оторвавшись от занимательного зрелища, продолжила Анжелика. – хорошо… я тебе изложила основные тезисы… подробная речь у тебе будет дана в распечатке.
Она замолчала, повернувшись к Умнику – в кармане у того заверещал телефон. Умник выпятил челюсть и гордо произнес.
– Мои бойцы звонят, сейчас будут отчитываться о проделанной работе – он не удержался и расплылся в совершенно дебильной улыбке – сколько же они собачек прикончили, интересно?
Он, продолжая лыбиться, поднес трубку к уху и невольно тут же ее отдернул. Динамик мобильника, казалось, разлетится на клочья от передаваемых звуков – голос бойца с трудом перекрывал возбужденный лай. Умник, не в силах вымолвить ни слова, ошарашенно смотрел на трубку, пока ее не выхватила Анжелика.
– Ты что, козлиная твоя морда, чему ты нас, сволочь, учил? Что ты натворил? Они никого не трогают, кроме нас! Аааааа….
Анжелика молча передала трубу Умнику и посмотрела на него, как на раздавленную кошку – с сожалением и брезгливостью.
Тот слушал бьщийся в трубку голос и становился все более жалким и растерянным.
– Ошибка – наконец выдавил он, отключив телефон и пряча его.
Какая то дурацкая ошибка. Сколько я научил человек? Двадцать. А позвонил только один. Это говорит о чем? Что это скорее исключение, чем правило. Пусть этот неудачник полежит в больнице, а когда выйдет, то я его снова обучу. Станет настоящим…
Умник замолчал на полуслове. Потом затравленно взглянул на соратников по партии. Анжелика колыхнула плечом.
– Бери, бери, избавитель ты наш. Это твой очередной покусанный боец наверняка…
Умник поднес трубку к уху – на том конце кто-то что-то говорил казенным голосом.
– Это из больницы. Состояние не смертельное, но парень в шоке…
Анжелика молча налила всем водки и молча же выпила. На дурашливый вопрос Бориса Глебова…
– А почему молча? Это что, поминки, что ли?
Ответила.
– Конечно, поминки.
Проглотив сорокапятиградусную отраву как воду и даже не поморщившись, она продолжила.
– Во первых – поминки карьеры Умника. Мне теперь за это дело шкуру… ну, не снимут, конечно, но основательно подпортят. Ладно. Надо мной стоят тоже люди, они тоже за него ручались. Теперь они также выглядят лопухами. Умник, умник… Обманов в этих кругах не прощают. Ты понимаешь, на что ты попал?
Поскольку Умник сидел просто окаменевший, не обращая внимания на верещащий в его кулаке телефон, Анжелика умерила прыть.
– Может, все и не так страшно, как кажется… посмотрим… не боись, Умник, мы своих не сдаем… кстати.
Она помолчала и вдруг прикрикнула командным голосом.
– Что ты спрятался, как лиса в кусты? Принимай звонки, разговаривай с людьми. Да узнай, кто в какой больнице лежит. Сегодня навещать их поедешь… это твой последний шанс.
Умник посмотрел на нее исподлобья, но перечить не стал, понимая, сколь шатко его нынешнее положение.
* * *
Витек меж тем, приближаясь на автобусе к своему родному Перово, не мог узнать города. стало меньше ларьков – как только песий бунт набрал обороты и каждый третий из социально активной прослойки населения оказался помимо своей воли брошен в тоску и печаль трезвой жизни, торговые точки перестали приносить былую прибыль. Не делали выручки крахмалистые чипсы и леденцы на палочках – правда, с наступлением лета бывшие торговцы пивом перекинулись на мороженое, но монополисты объявили им настоящую войну. Во первых, они скинули цены на всю продукцию – даже постепенно разоряющийся "Волшебный светильник" и тот стал временно работать себе в убыток. Во вторых, некоторые из палаток в одну далеко не прекрасную ночь просто взлетели в воздух. Причем в двух случаях вместе с ночевавшими в них хозяевами – тратить деньги на сторожей они не могли себе позволить. Бывшие пивные магнаты почесали животы, которые могли служить прекрасной рекламой продаваемому товару, и стали потихоньку искать другие способы вложения капитала. А капитал за время предшествовавшей песьему бунту пивной вакханалии у всех образовался немалый.
Зато, конечно, блаженствовали пенсионеры – это сразу бросалось в глаза. Они не спеша подходили к магазинам, возле которых, как и раньше, сидела неподвижные псы, не спеша выбирали что нибудь повкуснее и удалялись домой, не забыв погладить собак по умным лбам. У некоторых старичков от потребления большого количества качественного белка вдруг проснулась молодая мощь – и многие пеньки на собраниях своей партии хватали зарумянившихся старушек и влекли их в подсобки или домой.
Очень странно выглядела молодежь – раньше дурная сила вытекала вместе с пивным недержанием под кусты или разбивалась стеклянными остановками – но вот что теперь делать, никто и предположить не мог.
Все понимали, какая сила копиться в головах и руках – но направить ее в нужное русло отчего то ни у кого не хватало времени. Раньше все было просто – молодежь, нализавшись "Клинского" или позитивно отупев от Очакова, шаталась по дворам или дискотекам, тискали девочек, у которых стремление стать взрослыми росло быстрее груди, потом засыпали и просыпались с желанием вновь выпить и получить еще больше позитива. Теперь молодежь шаталась, подогреваемая непонятной злобой на весь мир – и мало кто из них понимал, что уже прошел первый отрезок пути к вонючей деградировавшей особи у помойного бачка.
Однако постепенно жизнь входила в нормальное русло – люди, лишившись привычного дурмана и поняв, что мир, оказывается, стал ничуть не хуже, стали заниматься делами, о которых раньше даже помыслить не могли. Вновь стали появляться клубы по интересам и семинары – причем не только семинары, на которых синеющие от жадности индивидуумы учатся хапать еще больше.
Оказалось, что коренные жители Москвы столь же работоспособны, как и приезжие всех цветов и вероисповеданий – постепенно рынки и стройки стали неудержимо светлеть.
Соответственно, растущее благосостояние позволило людям еще более щедро снабжать собак, открывшим им новую страницу жизни – а собаки, в свою очередь, стали снабжать бесплатными деликатесами остальных парий общества, учителей и врачей. Позволяли подкармливаться, конечно, только выборочно – некоторые орлы их частных клиник, обуреваемые жадностью, одевали, одолжив у пьющих соседей, ветхую одежду и пытались прильнуть к кормушке… надо ли говорить, что закончилось это плачевно.
Истерия в печатных изданиях постепенно сошла на нет – оказалось, что от собачьего бунта больше пользы, чем вреда, что собаки вовсе не претендуют на главенствующие позиции в мире. Им хватало одной, прочно занятой ниши – но из этой ниши их никто выбить не мог.
Правда, некоторые газетенки проталкивали мысль, что вслед за собаками могут взбунтоваться лошади и коровы, кошки и крысы пасюки, свиньи домашние и кабаны в лесах. Народ читал, пожимая плечами. Вот когда взбунтуются, тогда и поговорим. Про собак тоже много всего плели, а что получилось?
Некоторое время волнение ощущалось вокруг Лосиного острова – уж больно сильно влиял массив зелени, отказывающийся повиноваться человеку, на умы жителей нескольких прилегающих к нему районов. Куда только не звонили они, куда только не посылали письма!! Уфологи, одержимые поисками летающих тарелок, но падкие и на все другие чудеса, стали приезжать к дичающему лесу целыми колоннами. По дорогу они смотрели на скрывающиеся в зелени пятиэтажки, которые в вечернюю пору светились только половиной своих окон, на ржавеющие корпуса машин, которые после предупредительного разрыва шин стали просто напрочь отказываться заводиться и превратились в памятник человеческой алчности.
Смотрели и ничего не могли понять.