* * *
Больше всего Ритку потрясло, что ничего нельзя изменить. Что в мире бывают вещи, которые нельзя исправить. Ссадины заживают; обиды забываются; после слякотной зимы опять наступает теплое лето; разбитую тарелку можно склеить - или купить новую. Совершенно такую же. Только вот люди умирают. Навсегда. И даже зная заранее - когда, как и отчего - даже зная, ничего нельзя изменить. Только ждать.
Они все, наверное, уже давно об этом знали. Знали - и ничего не могли сделать. Даже не пытались.
Доктор, такой большой, солидный, входил в палату, брал маму за запястье: "Ну что сегодня, Елена Николаевна? Получше, получше…", улыбался.
Бабушка Вера аккуратно расставляла на тумбочке мисочки с домашней едой, бульоном, котлетками; посылала Ритку вымыть фруктов, сполоснуть чашку для травяного настоя. Раньше Ритка бежала, торопилась - уж бабушка Вера точно знает, что сделать, чтобы мама поправилась. А после того дня, когда бабушкин нечаянный крик и мамино испуганное лицо открыли Ритке правду, казалось уже глупым - торопиться. Наоборот, лучше было идти медленно, растягивая шаги и минуты, как будто продлевая каждый час, каждый день маминой жизни.
Словно сговорившись, они - бабушка, мама, Ритка - больше ни разу не заикнулись о том подслушанном Риткой разговоре. Делали вид, что его не было. Раньше Ритке понравилось бы играть со взрослыми в молчаливых заговорщиков, оберегающих общую хрупкую тайну. Только если бы это была какая-нибудь другая тайна… А теперь… Ведь если о чем-то не говорить и не вспоминать, это "что-то" не исчезнет. Не растворится, не перестанет - быть.
Ритка подолгу сидела рядом с постелью, иногда держала мамину тонкую, почти прозрачную ладонь. Раньше она говорила: "Я хочу, чтобы ты поправилась скорее. Ну пожалуйста". А мама улыбалась и отвечала: "Конечно, доча. Все будет так, как ты захочешь". Вера в непогрешимость мира, придуманного и оберегаемого взрослыми, не позволяла Ритке усомниться в маминых словах. А теперь Ритка молчала. И мама тоже молчала в ответ. Иногда улыбалась, как будто виновато. Словно извинялась за ту свою прежнюю ложь.
А потом снился тот самый сон, где какая-то женщина уходила от Ритки по черной дороге. И было страшно окликнуть ее. И хотелось окликнуть. Потому что Ритка надеялась, что хотя бы в этом сне у женщины окажется мамино лицо - счастливое и живое. Такое, каким оно было до болезни.
* * *
…Ее окликнули по дороге из школы. Ритка шла медленно и неохотно. Тяжелый портфель при каждом шаге стукал по ноге. Больно. По математике сегодня опять замечание, баба Вера ругаться будет. А как сейчас можно учиться? Как?! Когда мама…
- Эй, полоумная! Ритка!
Она вздрогнула, обернулась. И насторожилась - к ней обращался Рыжий. Вожак местной мальчишеской банды, от которой было безопаснее и спокойнее держаться подальше. Лицо Рыжего было приветливо ехидно, и улыбка, в ответ на которую не хотелось улыбаться, расползалась на его губах. А в его руке была бечевка, другим концом охватывающая шею смешного толстолапого щенка.
Ритка припомнила, как неделю назад компания Рыжего подстерегла ее возле подъезда и обстреляла из пистолетов. Ненастоящих, конечно, водяных, но заправленных какой-то гадостью - не то чернилами, не то краской. За испорченное платье влетело от бабы Веры, та не стала вникать во все сложности детских взаимоотношений.
Ритка перехватила портфель покрепче и на всякий случай отступила на несколько шагов подальше от Рыжего с его ненастоящей улыбкой, недоумевая, что ему нужно на этот раз. И откуда у него взялся этот забавный щенок?
- А мы идем вешать собаку, - сообщил Рыжий, с удовольствием понаблюдав за ее испуганным отступлением. И подтянул бечевку. Щенок, вынужденный привстать на задние лапы, заскулил и замотал головой, пытаясь сбросить свой веревочный ошейник.
- 3… зачем? - запнувшись, спросила Ритка, растерянно глядя то на щенка, то на Рыжего, и не совсем понимая, о чем он говорит.
- Хочешь посмотреть? - предложил щупленький черноволосый Винт, переглядываясь с Рыжим. Рыжий усмехнулся и подтянул веревку повыше. Щенок захрипел.
- Отпусти, - попросила Ритка. Не думая о том, что она делает, и о том, что не следует этого делать - просто с ужасом глядя на щенка, который беспомощно молотил в воздухе передними лапами. Забытый портфель плюхнулся на землю, а Ритка шагнула вперед, протягивая руку к щенку и умоляюще глядя на Рыжего:
- Отпусти его…
Теперь Рыжий отступил от нее на несколько шагов.
- Не отстанешь от нас - я тебе его отдам, - пообещал он, подхватывая щенка подмышку и кивая своим спутникам: - За мной, парни…
* * *
Она смотрела в глаза Рыжего - меньше всего ей хотелось бы в них смотреть. В бледно-серые, почти бесцветные, самодовольные прищуренные глаза под белесыми бровями. И понимала, что он с самого начала, конечно, не собирался отдавать ей щенка. Просто хотел увидеть, как она будет бежать за ними - прыгать через канавы, спотыкаться и падать, и глотать пыль, а потом - разревется. От усталости, отчаяния и беспомощности. И от страха - когда они повесят щенка…
Все это в глазах Рыжего видела Ритка, с трудом сдерживая так ожидаемые ими всеми слезы. Хотелось расплакаться. Так, как хотелось расплакаться, удерживая в руках мамину с каждым днем все более прозрачную ладонь. И зная, что не удержать. Потому что Ритка ничего не могла изменить.
И даже сейчас, с этим славным пушистым щенком - тоже ничего не могла сделать. Только расплакаться и убежать. Какая разница. Все равно она ничего не сможет - маленькая беспомощная девочка с разбитой коленкой против трех тигров на цирковой арене.
Ей не хотелось смотреть, но она смотрела - сквозь слезы, страх и отчаяние. В бесцветные глаза, где отражалось ожидание ее слез и страха и ни в чем не виноватый пушистый щенок, дергающийся на веревке, перетянувшей шею… И что-то еще было в этих глазах… Что-то…
Ритка вглядывалась глубже и глубже - как будто погружаясь в бледно-серые провалы между прищуренными веками. Будто ныряя, задержав дыхание, в скверно пахнущую глубину стоялой мертвой воды в надежде разглядеть, ухватить, вытащить на воздух мимолетно мелькнувшее тельце кого-то тонущего…
- …А вот и виселица, да? Эй, Рыжий… - услышала она глухое - как сквозь толщу воды. Кажется голос того, черноволосого… немного встревоженный голос.
- Ну чего уставилась? Чего, полоумная? - Рыжий дернул головой, безуспешно пытаясь оторвать свой взгляд от странного девочкиного взгляда. И в его голосе, почти сорвавшемся на крик, был испуг.
- Ты, - медленно проговорила Ритка, не выпуская его взгляда и наконец-таки разглядев, что ей примерещилось там, в глубине. Руки. Дрожащие, со вспухшими венами, но еще не старые женские руки с тонкими пальцами. Пальцами, рассеянно мнущими в коричневую труху хрупкую сигарету. - Ты… Алик… - не замечая, каким чужим и тускловато-низким стал ее голос - голосом взрослой усталой женщины, а не маленькой девочки; и как дернулся Рыжий от этого голоса - и от произнесенного имени. Так называла его мать - и больше никто…
- Ты чего, Рыжий? - удивленно спросил Винт; попытался было заглянуть в лицо приятеля - и отпрянул, испугавшись.
- …Твоя мама… - Ритка не очень понимала, что она говорит. И не очень понимала, кто она сама. И кто этот растерянный мальчик перед ней. Просто говорила, стараясь не упускать из виду руки - дрожащие, со вспухшими венами, но еще не старые женские руки…
- Твоя мама… Алик, сегодня нашла в твоей летней куртке сигареты… А ты накричал на нее… ты… ты ударил ее, да?.. А потом ушел. И так и не вернулся, чтобы извиниться… А мама сидит над твоей курткой и плачет. У нее дрожат руки… Она думает, что у нее никого нет, кроме тебя, и что тебя у нее тоже - нет. И что она никому не нужна, и ее жизнь не удалась; и до окна всего несколько шагов, а потом надо взобраться на подоконник… И, кажется, это самое простое и единственное, что ей осталось сделать. Если бы ты успел вернуться - и сказать ей, что любишь ее… Если бы ты успел - до того, как она решится подойти к окну…
Ритка замолчала, растерянно глядя - не в бесцветные, испуганные насмерть глаза стоящего перед ней рыжего мальчишки - на свои руки… (Руки - дрожащие, со вспухшими венами, еще не старые женские руки с тонкими пальцами. Пальцами, рассеянно мнущими в коричневую труху хрупкую сигарету…) Свои, знакомые, с красными царапинами от кошачьих когтей, детские ладошки…
- Ты… полоумная… ведьма… - пробормотал Рыжий, пятясь от нее и наступая на ноги своих ничего не понимающих приятелей.
- Если бы ты успел вернуться… - повторила Ритка уже ему в спину. Все еще не узнавая своего голоса и не понимая, что она говорит…
- Эй, эй, Рыжий, куда, - завопили и, переглянувшись, припустили вслед за улепетывающим вожаком друзья. Позабыв брошенного Рыжим щенка и девчонку, которую они хотели попугать - и которая в результате каким-то странным, непостижимым образом напугала их бесстрашного предводителя.
А у виновницы их поспешного бегства ноги вдруг задрожали и бессильно подкосились, и она плюхнулась на землю. Прямо в сухую, нагретую солнцем пыль на узкой тропинке, среди консервных банок и грязных тряпичных обрывков. И наконец-таки разревелась, дав волю давно сдерживаемым слезам; судорожно и отчаянно всхлипывая и размазывая слезы по щекам испачканными ладонями.
Забытый щенок растерянно заскулил, понюхал воздух и решительно поковылял к плачущей девочке. Намереваясь настойчиво и дружелюбно убедить ее, что мир не так уж и плох, каким кажется иногда…
* * *
Ритка вздрогнула и испуганно дернулась, пытаясь вырваться, когда чья-то рука сжала ее плечо. Вырваться не получилось. Рука держала осторожно, но достаточно крепко.
- Самое бесполезное занятие из всех, что я знаю, - голос тихий, неторопливый. Немного усталый. - Поливать слезами - и не чье-нибудь плечо, а… дорожную пыль. Ты думаешь, там вырастут цветы?
Ритка испуганно подняла голову, прищурилась. Фигура женщины, стоявшей против солнца, расплывалась - то ли от яркого света, то ли от слез. Темный плащ - или широкое платье до пят; волосы подхвачены на висках; открытая высокая шея.
Рука соскользнула с Риткиного плеча, женщина медленно опустилась на корточки. И только тут Ритка разглядела ее лицо. Странное лицо. Непонятно какое. То ли красивое - то ли некрасивое; то ли старое - то ли молодое. Морщинка на белом лбу, внимательные глаза, усталые складки в уголках губ.
- Я могла бы предложить тебе свое плечо, но я не люблю сырости. Кости болят, - женщина повела плечом и вдруг улыбнулась. Очень хорошо улыбнулась. Не так, как иногда это делают взрослые, обращаясь к незнакомым детям - заискивающе и лживо. Ее улыбка была искренней. Ритка поймала себя на том, что улыбается в ответ. И, кажется, больше не боится.
Щенок на Риткиных коленях, радостно молотя куцым хвостиком, потянулся к женщине. Ритка, вглядевшись в светлую улыбку, теперь обращенную к щенку, решила, что на самом деле у незнакомки очень красивое лицо.
- Вот так куда лучше, - сказала женщина, посмотрев на Ритку, - чем плакать. Все ведь уже закончилось, да?
- Что? - удивленно переспросила Ритка. - Что… Вы… Вы все видели?
Женщина промолчала.
- Вы все видели… и… и…
- И я не стала тебе мешать, - договорила женщина. - Потому что ты сама справилась. Ты умница, - она снова улыбнулась Ритке.
- Что? Что… Вы… я… что я сделала? - Ритка опять захлебнулась вдохом, теряясь под внимательным взглядом темных глаз незнакомой женщины. И почувствовала, как снова приближается дрожь, страх, слезы. Испуганно поднесла к лицу дрожащие ладони - ожидая увидеть их совсем другими (…дрожащие, со вспухшими венами - руки взрослой, но еще не старой женщины. Тонкие пальцы, раскрошившие в труху хрупкую сигарету…).
- …Что… что?
- Тсс, - успокаивающе прошептала женщина. Осторожно погладила Риткины напряженные ладошки, закрыла своими руками. Прогнала наваждение. - Неважно, что. Ты спасла жизнь - и может быть, только это имеет значение. Тсс, все уже закончилось, девочка…
- Кто вы? - испуганно спросила Ритка, вдруг сообразив, как странно - все, что тут происходит.
Почти так же странно, как то, что уже произошло - когда бравая банда Рыжего улепетывала, сверкая пятками, от одной-единственной маленькой девчонки.
Значит, можно изменить то, что должно было случиться… Значит, можно?
- Все закончилось… - повторила женщина. Прикосновения ее рук к Риткиным были теплыми и успокаивающими. Девочка мотнула головой.
- Не закончилось, - возразила она. И, глядя во внимательные глаза незнакомой улыбающейся женщины, подумала: а ведь действительно не закончилось. Рыжий не простит сегодняшнего. Если раньше он со своей компанией дразнил Ритку от случая к случаю - как и прочую малышню - то теперь он, наверняка, будет мстить. Изощренно и целенаправленно.
- Все начинается, - угрюмо сказала Ритка. Женщина кивнула.
- Может быть, - согласилась она. - Может быть, все как раз начинается.
И почему-то опять улыбнулась Ритке - светло и приветливо. Как будто начиналось что-то очень хорошее и приятное.
"Это… это Вы мне снились?" - вдруг захотелось спросить Ритке. Может, потому, что происходящее опять - в который раз за сегодняшний день - показалось ей похожим на сон. Но теперь - не страшный. Волшебный, удивительный.
Женщина перехватила Риткин взгляд:
- Знаешь что, девочка… Знаешь, что нужно сделать сначала? - и договорила, не дожидаясь Риткиного ответа: - Придумать ему имя, - и она осторожно погладила щенка по пушистой мордочке.
- Имя? - недоуменно переспросила Ритка. Женщина серьезно кивнула:
- Имя…
Старуха, ведьма без имени
- Имя твоего волка… - пробормотала старуха. Хрипло и устало. - Имя.
И опять замолчала, слепо глядя в черные угли, над которыми еще совсем недавно плясало пламя.
Костер умер на рассвете. Так, как умирают почти все костры.
На рассвете.
В бесцветный час между умирающей ночью и еще не рожденным утром. Когда небо, роняя пушистые клочья влажного тумана, так близко нагибается к земле, что до него можно дотронуться.
Когда приснившиеся сны еще не потеряли свой цвет и кажется, что до них тоже можно дотронуться - как до неба. Дотронуться и пережить заново. И тогда может оказаться, что именно они и есть твоя настоящая жизнь. А то, что раньше казалось жизнью - просто сон. Сон, который забудется уже к полудню…
Надо только сейчас прикрыть усталые веки - и не смотреть. На черные угли мертвого костра. На старуху, горбящую костлявые плечи и утопившую неподвижный взгляд в трухе этих углей - так, будто над ними до сих пор пляшет яркое пламя…
- Когда люди приручают… - снова тихо заговорила старуха.
Было непонятно, кому она это говорит. То ли себе, то ли мертвому костру, то ли щупленькой девочке лет десяти-двенадцати, испуганно смотрящей на старуху широко открытыми темными глазами.
- …Видишь ли, девочка, люди приручают не только зверей. Они приручают реки и озера, и землю, и цветы, и других людей… И, приручая, они дают имена.
Девочку звали Марго. Сейчас, слушая старуху, она подумала, имеет ли это имя какое-то значение. Почти все взрослые называют ее Маргаритой - и хочется поежить ся от того, как они это произносят. С опаской и неприязнью - будто при этом пытаются обойти змею, пригревшуюся на солнцепеке. А старуха называет ее Марго - и девочке нравится, как это звучит, несмотря на то, что ста рухин голос почти всегда брюзглив, резок и строг. Иногда, очень редко, этот голос становится задумчив, тих и почти нежен. Но именно тогда почему-то старухин голос пугает девочку. Как сейчас.
- …Имя - для того, чтобы звать. Для того, чтобы вспоминать. Для того, чтобы проклинать. Чтобы шептать это имя - с любовью и нежностью. Даже если никто не слышит. Ведь даже тогда это придает силы. А иногда больше ничего не остается - только имя, набитое воспоминаниями, - как звериная шкурка, которую чучельник набивает опилками. Имя прирастает, как вторая кожа. Его можно оторвать только с кровью, памятью - и болью. В имени - весь смысл… или - бессмыслица…
Старуха говорила, а ветер трогал ее волосы - осторожно перебирал спутанные седые пряди. Марго, стараясь, чтобы ее взгляд был таким же легким и незаметным, как прикосновения ветра, разглядывала старуху.
Она была уверена, что совсем недавно старухины волосы были черны, как вороновы перья ночного неба. А тускло-серый, похожий на половую тряпку, рваный плащ, обнимающий тощие старухины плечи, несколько часов назад переливался матовым блеском дорогого шелка на плечах юной высокой женщины. И голос… Голос, который сейчас стал таким измученным и хриплым…
Как будто в сером рассвете, потихоньку выползающем из-за восточного края земли, все вылиняло почти до бесцветности и небытия. Огненно-черное звездное небо, старухины волосы, шелковый плащ, звонкий голос… Как будто…
Как будто это все не могло быть просто сном…