А потом поворот дороги скрыл их от пацанов, и Анджей, не оборачиваясь, спиной почувствовал, когда взгляды пацанов перестали следить за ними. Как будто сильный ветер, морозивший затылок и толкавший под лопатки, неожиданно стих. Ему показалось, что девчонка тоже расслабилась. Оттаяла. И ее ладошка, крепко вцепившаяся в его руку теплыми пальцами, перестала напоминать мертвую рыбку.
Когда они подходили к панскому дому, Анджей начал мучительно соображать, что дальше делать с девчонкой. Не сдавать же ее прямо в руки всяким там нянькам или служанкам, или кто там у нее есть - ну еще связываться. С другой стороны, если оставить возле ворот, сама-то, пожалуй, не дойдет, шлепнется еще где-нибудь по пути - вон как расспотыкалась… Девчонка неожиданно еще сильнее сжала его руку, и Анджей было подумал, что девчонка собралась шлепнуться на землю прямо сейчас.
- Почему? - вдруг спросила девчонка.
- Чего - почему? - переспросил он и от растерянности даже остановился.
Голос у девчонки был дрожащим и тихим. Но вроде не плаксивым. Похоже, плакать или там визжать, как полагается у девчонок при переживании всяких происшествий, она не собиралась. Что уже было хорошо. Потому как что делать в ситуации с визгами и рыданиями, Анджей очень слабо представлял.
Девчонкины глаза, все еще перепуганные и блестящие от слез, уставились на Анджея. Требовательно и не то чтобы обиженно - скорее растерянно. И он сразу понял - "чего - почему".
- Ну это… потому что, - он запнулся. - Потому что… э… говорят, что ты ведьма.
- Почему? - удивилась девчонка.
- Ну, заладила, - тихо буркнул он, чувствуя себя почему-то неловко и виновато. Как будто он вместе с пацанами тоже только что бросал в нее камни. И как будто тоже верил, что такая маленькая, зареванная и насмерть перепуганная девчонка может быть ведьмой.
Если честно, он, в общем-то, и верил в это. Чуть-чуть. Может, из-за того девчонкиного взгляда, когда она сидела на дороге, а он протягивал ей руку… Взгляда, от которого разом примолкли пацаны. Может, от того, как они шли по дороге - и все было не так, как бывало обычно… не так, как должно было быть… Может, оттого, что она сейчас смотрела на него вот так - требовательно и растерянно, без всяких там соплей, криков и визгов… По-взрослому смотрела.
- Ну, знаешь ли, вот говорят, - словно оправдываясь, смущенно попробовал объяснить он: - Говорят, что ты утопила Аннину дочку… и что вот Анна…
- Анна хорошая, - торопливо и гневно перебила девчонка. - Она… она учила меня петь песни… И у нее красивое лицо.
Марго (12). Май
У нее было красивое лицо… Марго смотрела в луну, запрокинув голову, и озноб трогал ледяной щекоткой ее спину, когда она думала о том, чьим могло бы быть это лицо. Бледное женское лицо с разметавшимися, почти неразличимыми в черноте неба волосами и еле заметной скорбной улыбкой на тонких синеватых губах.
Каменным лицом всегда невозмутимой мраморной богини? Старухи, гладящей огонь? Темноволосой девчонки, зябко ёжащей худенькие плечи и до головокружения вглядывающейся в черное небо над своей головой? Мамы, которую Марго не помнила?
Лицом женщины с выломанными запястьями, прикрученными к столбу перед разложенным костром? Женщины, сожженной на костре сотни лет назад и когда-то тоже смотревшей вот так, как Марго, задрав голову к молчаливому небу… В поисках - чего - ответа, помощи, спасения?
Марго было холодно, одиноко и страшно. Как будто в зыбком серебре усмехающейся луны она разглядела то, что нельзя видеть маленьким девочкам. Что, возможно, вообще нельзя видеть людям - если они не хотят разучиться спокойно спать. Как будто Марго случайно глотнула яду - распробовала вкус и поняла, что скоро умрет. И даже посчитала, через сколько часов и как.
Марго почувствовала, что и взаправду, может сейчас разглядеть, когда это произойдет. Может сейчас разглядеть почти всю свою жизнь - год за годом - сквозь полупрозрачное опаловое стеклышко луны. Как сквозь протопленный разогретой в пальцах монеткой кружочек на заиндевевшем окне.
"Не хочу, - стиснув дрожащие зубы, испуганно подумала Марго, - не хочу". И ей показалось, что луна усмехнулась в ответ.
Марго захотелось зажмурить глаза, чтобы больше не видеть ослепительного и насмешливого лунного лица. Но ничего не получилось, словно луна заколдовала ее, превратив в мраморную статую. И теперь нельзя пошевелиться, как бы сильно этого ни хотелось. Даже нельзя закрыть каменные бледные глаза.
А когда она уже почти поверила в это, к застывшим ногам прижался теплый ворчащий комочек и обжег лодыжку горячим дыханием. Согрел. Оживил. И, снова обретя власть над своим телом и способность отвести взгляд от луны, Марго тихо рассмеялась. И с удивлением разглядела в голубоватых тенях, поцарапавших безупречность лунного диска (там, где ей раньше примерещилась улыбка) - силуэт распластавшегося в стремительном беге огромного темного зверя.
Волка?
- Так, так, - довольно пробормотала старуха, опуская крепкие ладони на плечи Марго. - Так. ТАМ можно увидеть все, что ты захочешь увидеть, девочка…
Марго еле сдержала вскрик, переведя испуганный взгляд с луны на старуху.
Луна была похожа на старухино лицо, а старухино лицо - на луну. Сияющую и смеющуюся. Старуха как будто стала выше ростом. Ее скорченная прежде фигура, распрямившись, обрела гибкость, силу и снисходительное величие мраморной богини. Седые волосы стали черны - как ночь, плещущаяся вокруг светлого пятна костра, а глаза - бездонны и огненны. Лицо превратилось в луну. А в руке, молодой и гибкой, вспыхнул нож. Ослепительным блеском острого лезвия, серебряным под луной и багровым в отсвете плеснувшего почему-то уже возле самых ног Марго пламени.
Марго вскрикнула и отшатнулась. Сияющее лезвие взлетело перед ее лицом, только чуть тронув кожу на шее острым холодным прикосновением.
- Не шевелись, девочка! - крикнула старуха… Или уже не старуха? Женщина-луна… Ее глаза плеснули в лицо Марго - сначала чернотой, потом огнем. - Не шевелись! Иначе я могу случайно убить тебя!
Голос был, юн, гибок и напевен - как и фигура в черном балахоне старухиного плаща.
"Серый, он же был серый, - почему-то подумала насмерть испуганная Марго, - серый, пыльный и весь штопаный. Драный, как половая тряпка…"
Лицо было луной, а хриплый старухин голос теперь звенел, как острый клинок в ее сильной руке.
- Не бойся, девочка, я просто собираюсь дать тебе жизнь. Новую жизнь. Но жизнь и смерть - жизнь и смерть обычно находятся на лезвии одного ножа, видишь ли, - совершенно непонятно сказала она.
И улыбнулась строгой, ласковой и снисходительной улыбкой луны. Улыбкой ожившей мраморной богини. Так, как могла бы улыбнуться мама, которую Марго не знала.
Лезвие ножа опять блеснуло в ее руках.
Марго, глотая воздух судорожными перепуганными вдохами, заставила себя не шевелиться.
Прикосновение стали было ледяным, острым и обжигающим. Марго всхлипнула - и захлебнулась оборвавшимся вдохом, когда нож вонзился ей в шею.
"Она решила убить меня", - поняла Марго в ту секунду, когда нож в руке богини разрезал кожу на шее девочки. "И пусть", - решила Марго, глядя в ее глаза. В две огненные бездны, смотрящие на Марго - с нежностью матери.
"И пусть".
Марго вспомнила озверевшие лица детей, которые бросали в нее камни, и костры, которые ей так часто снились. "И пусть", - думала она, проглатывая свой страх - как острый шип, ощетинившийся на внутренней, пропитанной кровью стенке пыточного саркофага. "Так лучше". И посмотрела - доверчиво и почти без страха - в эту бездонную пылающую нежность.
- Так, - спокойно и удовлетворенно сказала луна (старуха? мраморная богиня? горящая в огне женщина? - три тени мелькнули на лице, обращенном к Марго).
- Так, - медленно и напевно. Словно читая мысли Марго. Улыбаясь улыбкой луны - еле заметной и горьковатой. - Так.
Нож, напившись крови, оторвался от горла Марго, а в бледной руке засияла золотая чаша - кубок из солнечного кружева.
- Дыхание, - сказала луна, опуская внутрь золотого сияния кончик окровавленного ножа.
Огонь в костре возле ее ног вспыхнул яркой зеленью, выбрасывая в небо сноп ярких искр.
Луна нагнулась к ногам Марго. Марго услышала визг и почувствовала теплый живой комочек, жмущийся к ее ступням.
- Дыхание, - глухо повторила луна, выпрямляясь. Нож сверкнул, снова взлетел вверх, одним резким движением распоров платье Марго. Сверху вниз, от ворота до подола, заставив ее вскрикнуть, чиркнул острием по коже под левой, чуть наметившейся грудью.
- Сердце, - пропела луна, и нож опять звякнул о край сияющей чаши. И снова нагнулась, и снова взвизгнул волчонок. - Сердце.
Огонь вспыхивал и переливался - синим, алым, фиолетовым; разноцветные искры улетали в черноту, кружась и перепутываясь друг с другом; женщина с огненными глазами то бормотала, то как будто что-то напевала; сверкающее лезвие обжигало кожу Марго - на ногах, на запястьях, на лице.
В глазах плыло, голова кружилась. Марго боялась упасть. Закачаться на краю черной бездны, плещущейся в глазах, время от времени пристально взглядывавших в ее лицо, - и упасть. Туда, в черноту и огонь, где не было дна. Иногда Марго теряла равновесие, но всякий раз крепкая сухая рука подхватывала ее за плечо.
- Так, так, девочка, хорошо, - напевно мурлыкал голос, и снова в черноте внимательных глаз открывалась пугающая Марго бездна.
А потом до губ Марго дотронулся прохладный край ослепительной золотой чаши.
- Пей, - велела женщина-луна с огненными глазами.
Марго послушно глотнула. Жидкое и ледяное пламя обожгло ее горло. Горько и сладко, горячо и холодно. Вкусно.
- Жизнь, - сказал мягкий певучий женский голос. - Не все, оставь половину. Половину - ему, девочка, - чаша оторвалась от губ Марго, и голос, охрипнув и словно постарев, сказал: - Смерть.
Огонь зашипел и жадно слизал капли, упавшие в него из сияющей чаши. А потом фигура в черном плаще снова нагнулась к ногам Марго и юный напевный голос снова сказал: - Жизнь. - А потом: - Смерть…
Луна смеялась, глядя на них сверху. На перепуганную девочку и прижимающегося к ее ногам волчонка; на высокую женщину, которая с каждой минутой все больше горбилась, уставая бороться со своей старостью и сединой, все сильнее засыпающей блестящие черные волосы…
Луна смеялась, и ее лицо было прекрасным…
Анна
Ее лицо было прекрасным. Марго знала это еще до того, как увидела ее. Потому что женщина, которая так чудесно пела, не могла быть некрасивой.
Пушистые завитки русых волос непокорно курчавились вокруг кругленького румяного веселого лица, выбившись из-под цветастой косынки, а ясные глаза оказались прозрачно-синими. Цвета высокого весеннего неба.
- Ой, - испуганно сказала она, роняя тряпку, которой только что драила пол, - так же увлеченно, как выводила звонким сильным голосом припев задумчивой длинной песни "Ой вы кони, что так мчите…".
И уставилась на маленькую девочку, неожиданно возникшую на пороге приоткрытой двери. Вот только что гулял сквозняк, поскрипывал несмазанными петлями, шевелил занавески на окне, играл золотистыми солнечными пятнами на блестящем паркете - а вот стоит девочка, как будто вылепленная из этих пятен - темных и светлых. Бледное пятно лица, темное - волос, белые, чинно сложенные на животе ручки, черное платье.
- А можно еще? - робко попросила девочка, покоренная напевностью и грустным, пробирающим до слез окончанием песни, где добрый молодец оставался лежать в чистом поле под ковылями с раной в груди, а его верный конь, поникнув головой, плакал над ним человечьими слезами.
- Ой, - повторила женщина, сейчас же смущенно прикрыв рот ладонью и растерянно глядя на маленькую темноволосую девочку у открытой двери.
- Я - Маргарита, - помявшись под ее взглядом, сказала девочка.
- Я… я знаю, - запнувшись, ответила женщина, огладила рукой задравшийся подол юбки, осторожно разглядывая девочку.
Девочка как девочка. Маленькая, неулыбчивая и бледненькая. Будешь тут бледненькой, когда, небось, весь день в доме. А дом-то, вон, огромный, пустой да страшный - аукнешь, и эхо заиграет, зашалит, - как в лесу, когда леший балуется. Про дом говорили всякое. Нехорошее.
Мол, заколдованное место - и шабаши здесь были под бесовскую музыку - при бывшем пане, который умом тронулся, а потом застрелился.
Не говоря уже о том, что ведьма, которая его околдовала и женила на себе, здесь заживо сгорела, и пепел потом в штукатурку замешали, когда на месте ее смерти комнату достраивали. Чего только не болтали. Одним словом, проклятое место. И про девочку, которая сейчас стояла возле двери и смотрела огромными темными глазищами, - тоже нехорошее говорили. Как-никак, ведьмина дочка. И на маму, мол, похожа даже уже сейчас.
- А я… я - Анна, - решившись, сказала женщина, разглядев, что девочка, кажется, робеет и боится не меньше ее самой - уже собралась отступать назад за дверь, смущенная Анниным молчанием.
Сказала - и улыбнулась. Ну и чего, не отвалится язык-то. Доброе слово-то даже собаки понимают - хвостом вилять и ластиться начинают и не укусят нипочем, если ты их не обидишь. А от улыбки, которой ей ответила девочка - такой робкой и неуверенной, и дрожащей, будто она и улыбаться-то не умела, а только сейчас первый раз пробовала - у Анны защемило сердце. Ведь маленькая совсем девочка, худющая, в чем душа-то держится, - не кормят ее здесь, что ли? Сиротка, ни отца, ни мать, наверное, не помнит. А нянька у нее - ну вот та точно ведьма, карга крючконосая, злющая, как черт, а посмотрит - мороз по коже. Как с ней девочке-то? А что ведьмина дочка… так мало ли чего бабы у колодца болтают… языки, что помело. Девочка как девочка.
- Скучно тебе здесь, Маргарита? Небось нянька-то строга? - участливо спросила она у девочки. Негромко - чтобы не услышала крючконосая нянька, которая с утра давала Анне задания, сверля ее пронзительным взглядом так подозрительно, как будто Анна собиралась здесь что-то украсть.
- Строга, - согласилась Марго, озираясь на дверь и тоже опасаясь няньки - и снова робко переглядываясь с Анной.
И этот вопрос, и взгляд на одну минуту сделали их сообщниками. Расшалившимися детьми, которые прячутся от суровой воспитательницы.
- Она псалмы заставляет учить, - совершенно неожиданно для самой себя пожаловалась Марго. - И по губам бьет, если неправильно. А там слова непонятные…
- Ой, ты боже мой, - всплеснула руками Анна. - Да что ж это такое?
- Она говорит, что девочке надобно быть набожной, - объяснила Марго, смущенная восклицанием Анны.
- Надобно, - согласилась Анна, - только вот не надобно детей по губам бить. И еще детям играть надобно. Тебе сколько лет?
- Семь, - наморщив лоб и подумав, ответила Марго. - Скоро будет.
- Как моей дочке, - улыбнулась Анна. Совсем другой, светлой и нежной улыбкой, вспоминая единственную и любимую дочушку - все, что осталось от мужа, несколько лет назад унесенного лихоманкой. - Ой ты, бедная моя девочка, - всхлипнула она, обнимая Марго, и погладила ее растрепанную, черную, как у галчонка, головку. Почувствовала, как не привыкшая к ласке Марго настороженно замерла под ее рукой. И представила, что такой могла бы быть ее, Аннина, дочка, не приведи боже, останься та совсем одна. И некому было бы вот так погладить ее и сказать ласковое слово. Какая тут ведьмина дочка - треплют же языками! Вон глазищи какие - испуганные, как у птенчика, и радостные.
- Тебе песня понравилась? - спросила она у девочки.
- Ага, - кивнула та и снова улыбнулась Анне. И снова у Анны кольнуло сердце от робкой, сиротской улыбки и неуверенного взгляда - мол, не прогонишь?
- Давай вместе споем, - предложила Анна. - Я тебя научу, - пообещала она, увидев сомнение на девочкином лице. - У тебя получится.
И у них получилось. Сначала Марго запиналась, слова песен выговаривала шепотом и все оглядывалась на дверь - не идет ли разгневанная нянька. Нянька не шла.
Почему-то, возможно, озабоченная заготовками всяких солений и варений на зиму (кухарка-то, раззява, по нянькиному твердому убеждению, сама была не способна справиться с этим важным занятием самостоятельно, без должного руководства), нянька смотрела сквозь пальцы на дружбу Марго с Анной. Возможно, нянька не видела в том ничего плохого, потому что Анна была всего лишь безобидной и глупой (по нянькиному мнению) деревенской бабой, которая приходила убирать дом за неимением постоянной горничной. А возможно, нянька, несмотря на свой угрюмый вид и суровый норов, замечала-таки, как светлеет и словно отогревается Марго в Аннином присутствии - как замерзший птенец под крылом наконец-то найденной мамы. Замечала - и благодушно позволяла им - Анне греть, а Марго отогреваться. Постепенно Марго перестала озираться на дверь и ждать сердитого нянькиного окрика и охотно, несмотря на Аннины протесты ("Да перестаньте, панночка сейчас же не ваше это дело!" - "А мы вот лучше сейчас быстренько все сделаем, а ты мне зато успеешь еще сказку рассказать", - хитрила Марго), помогала Анне убирать комнаты, и ее голосок все смелее и громче вплетался в Аннино пение.
"Да ты певунья, - восхищалась Анна, - просто птичка. Вырастешь - все парни твои будут". И осекалась, вспоминая, что говорит не со своей дочкой. А с панночкой. Хозяйкой. И парни тут ни при чем. Потому что этот дом все стороной обходят, а панночку называют ведьминой дочкой. Вот олухи-то! Только бы языком зря трепать.
Примерно это Анна ответила не в меру любопытной соседке, когда та, вытянув свою длинноносую лисью мордочку и закатывая шустрые глазки, прилипла к Анне со своими причитаниями и ахами: "Ой, Аннушка, ой, бедная, не заворожила тебя еще ведьмина дочка-то, а?" Чем Анну, не переносившую всяких сплетниц и кликуш, невероятно рассердила. "Ты бы, соседушка, лучше за своими детьми следила", - очень вежливо посоветовала ей Анна. - "А то вон твой младший-то опять на моем огороде шуровал. Мне, конечно, брюквы не жалко, но если он еще раз мою дочку обидит - на соседство-то не посмотрю, поймаю да отдеру как следует прутом. Так ему и передай". Соседка, мамаша рыжеволосого бандита, предводителя мальчишеской деревенской компании, на это вполне справедливое замечание почему-то обиделась. "Ну и ладно", - буркнула она. И злорадно посулила, почему-то оживленно блестя глазами: "Вот ужо погоди… наколдует-то от… ведьмина дочка… не посмеешься…".
Накаркала.
Потом, уже годы спустя, Марго пыталась понять, почему тогда так все получилось. Почему все получилось именно ТАК.
Старуха говорила, что в жизни есть вещи, которые происходят просто потому, что должны происходить. И бесполезно пытаться предотвратить их или изменить. Даже если ты все знаешь заранее.
Интересно, могла ли что-то изменить в происшедшем шестилетняя девочка - даже если бы она все знала заранее? Ведь Марго была всего-навсего обыкновенной маленькой девочкой. По крайней мере - до того дня. Прикидывалась, как потом уверяли друг друга крестьяне, обсуждая происшедшее. И решили раз и навсегда, что маленькая Марго первые шесть лет своей жизни просто-напросто водила их за нос, прикидываясь обыкновенной девочкой. Ведьмина дочка - ха! "А я говорила ей, говорила-то", - заполошно причитала рыжеволосая остроносая Аннина соседка: "Ой, Аннушка, ой, бедная!.."