Там, где по стенам полагалось размещаться статуям святых, располагались в прозрачных капсулах человеческие тела, чья белая-белая кожа даже поблескивала на свету, - ряды над рядами, множества и множества тел, бесконечность, от которой становилось дурно. Колонны, что поднимались и образовывали арки пучками по пять или шесть штук, вовсе и не были настоящими колоннами, а трубопроводом для крови и прочих жидкостей. Гигантские алые, зеленые, синие и прозрачные трубы прорезали собор подобно артериям. Вверху виднелись подсвеченные изнутри витражи с абстрактным рисунком, оказавшиеся на самом деле стеклянными полками, за которыми хранились органы: желтые печени, красные сердца, бледные руки, белые глазные яблоки, четки из нервов, удаленных из организма.
Позади на помосте находилась мемориальная доска в честь павших хирургов - и новые ряды тел, каждое из которых смотрело перед собой отрешенным, страдальческим взором истого мученика, но ни одно не походило на Николь.
Над головой, в ужасно спертом воздухе, провонявшем кровью и густо гниющими трупами, кружилась пыль и шары наблюдательных видеокамер, усеянные выпуклыми линзами, бесчисленными, как поры. Из крыльев собора смутно раздавался шум работы хирургов (так подумал Шадрах): звон скальпеля о скальпель, будничные мужские голоса, булькающие вскрики. Впрочем, стоило их вообразить, как призрачные звуки растаяли. А вокруг - и сверху, и снизу - никого, кто бы шевелился или же не был замурован в стене, точно мертвец.
Сплошная тишь да гладь, и никакого отпора. Мужчина даже растерялся, так что когда из длинной анфилады послышался дробный шум, он скорее испытал облегчение, нежели тревогу. По мраморному полу топали чьи-то ноги. Звук не исчез, но стал еще громче, отчетливей и почему-то жестче, петляя между колоннами с ихором и кровью.
Шадрах напряженно всматривался сквозь арки, пытаясь отыскать его источник. Раздался смех - короткий, лающий, невесть откуда. Визг - протяжный, женский. Затем опять ничего, кроме топота. Вот за колонной робко мелькнула тень, глазам померещилось какое-то движение, на миг возникло лицо, которое будто бы растворилось в мраморе. И снова дробь шагов. Мужчина достал пистолет и двинулся к лестнице, ведущей вниз.
Наконец-то какой-то враг, и можно действовать. Но тут что-то вышло на свет. На расстоянии это больше всего смахивало на изуродованную букву "Н" со сломанной перекладиной: две вертикальные черточки, а между ними горизонтальная. Когда загадочное нечто приблизилось, хотя и бочком, и хромая, Шадрах осознал, что ошибся. Перед ним были два человека, соединенных посередине. Они бежали, кружились и бранились и так постепенно оказались у подножия лестницы. Мужчина рассмотрел пару дряхлых существ, иссушенных, согбенных, морщинистых до полной невозможности различить их пол. Эти люди дрались между собой за белоснежное тело девочки. Из огромного разреза подле груди улыбались ее внутренности.
- Добро пожаловать в собор кадавров, как мы его называем, - послышалось за спиной.
Шадрах рывком обернулся.
Позади стоял сухопарый бледный мужчина с ястребиными чертами лица. Глаза его прятались за очками, а одеяние состояло из багрового докторского халата и алой шапочки. Руки в ржаво-красных перчатках человек держал так, чтобы кровь с них капала на мраморный пол, а не на форму. Вид у него был старый и юный одновременно, как если бы тревожные морщины до времени отпечатались на лице подростка.
- А вот этого не надо! - рявкнул незнакомец, указывая на пистолет.
Шадрах неохотно спрятал оружие в карман и спросил:
- Вы кто?
Наморщенный лоб.
- Меня зовут доктор Фергюсон. Я делал важную операцию, а вы меня отвлекли.
Казалось, он только теперь вспомнил о своих перчатках и, аккуратно сняв их так, что чавкнула резина, швырнул в угол.
Увидел взгляд собеседника и тоже посмотрел на монстров у подножия лестницы. Один из них взвалил себе на спину правую ногу девушки; теперь они дрались за левую.
- Не обращайте внимания. Как ни прискорбно, это спонсоры, покровители наших исследований. По условию контракта им дается полная воля в соборе. Боюсь, у них предсмертное слабоумие. Теперь вот играются с трупами.
Шадрах отвел глаза и покосился на ногти Фергюсона, насквозь пропитанные кровью.
- И вы разрешаете?
Доктор пожал плечами.
Это предусмотрено контрактом о непрерывной помощи. Знаете, трупы ведь мертвые. - Мрачная ухмылка. - А вы чего ждали? Когда вокруг столько мяса, тут не до мистики. Это же несерьезно. И кстати, представьтесь, пожалуйста. Вы так раздразнили очередь, что в коридоре до сих пор пыль столбом.
- Я от Квина. - Шадрах машинально достал свой знак и сунул его хирургу, окидывая взором чудовищно красивый собор во всей его широте и глубине.
Доктор Фергюсон вернул бляху.
- Что вам нужно? Меня ждут в операционной.
- Я тут ищу донора.
Губы собеседника тронула слабая улыбка.
- Все ищут.
- Нет, мне нужен конкретный человек.
- Номер какой?
Шадрах протянул распечатку.
Доктор Фергюсон добрел до помоста и нажал на какие-то кнопки. Вспыхнул голографический экран.
- Сейчас, погодите минуту, произнес хирург, утирая лоб левой рукой. На коже осталась алая полоса. - Ну, расскажите, как там, наверху?
- А вы не видели?
- Ни разу.
- Здесь и родились?
- Нет, родился там, но я ничего не помню про там, только про здесь. Понимаете, когда ваш мир ограничивается пределами человечьего тела, то макромир кажется таким громоздким, таким далеким, туманным… А, вот. - Он прочел на экране какой-то номер. - Донор еще у нас. - Тут доктор нахмурился. - Даже не знаю… Ладно, пойдем. Я покажу дорогу.
- А что такое? Что случилось?
- Да так, ничего. Идем.
Они сошли по ступеням. Благодетели утащили куда-то тело, остался только пурпурный ихоровый след на мраморе. У подножия лестницы доктор Фергюсон помедлил, окинул глазами огромные залы и повернул налево. Шадрах не отставал; его угнетали головокружительные размеры собора, который смотрелся еще необъятнее с нижней площадки. В колоннах мощно струились потоки крови, а по углам высоких арок мужчина заметил горгулий, которые при ближайшем рассмотрении оказались вовсе и не горгулиями, а человеческими головами, затянутыми в белые презервативы и закрепленными на мраморе. Лица у них были не слишком довольные. Приступ гадливости отравил Шадраху чувство облегчения от скорой встречи с Николь, и он незаметно нащупал в кармане оружие. Не нравился ему этот Фергюсон.
Снова дробный шум; мужчина резко обернулся, и как раз вовремя: мимо пронеслась группа интернов с каталкой, нагруженной сердцами, языками, глазами. В спешке одно из мягких яблок выпало на пол. Шадрах окликнул, но врачи пропустили предупреждение мимо ушей и скрылись из виду.
Доктор хмыкнул:
- Это всего лишь глазное яблоко. Там, откуда оно взялось, такого добра навалом. И души у него нет, один только глаз.
Он разразился неистовым смехом и пнул белый шарик в угол.
Потом они долго шли по длинному коридору в молчании. Но вот Фергюсон обернулся и, скаля зубы, замедлил шаг.
- А вы уверены, вы точно хотите увидеть этого донора?
- Хочу.
- Зрелище может оказаться не из приятных.
- Знаю, - обрубил Шадрах, надеясь, что доктор заткнется.
Хирург отвернулся и пошагал дальше; посетитель за ним. Немного погодя до их ушей стали долетать глухие стоны и плач, в которых слышалось отчаяние, обещание долгих дней предсмертной агонии. В конце коридор уводил налево. Звуки доносились из-за поворота.
На углу Фергюсон остановился.
- Вы мне так и не ответили, - заметил он.
- На что? - спросил Шадрах.
Ему представлялась толща льда, от которого твердеют вены. Мужчине было страшно. Страшно оттого, что ждало за углом.
- Как оно там, наверху?
- Светлее.
Притворная улыбочка.
- Я рад, что ты сволочь. Правда, рад. Так даже легче.
- Что легче?
- Здесь уже не до санитарных норм, не до правил, ясно? А как иначе нам управляться с потоком? Тела идут и идут… Вот сюда, за угол, мы их потом и отсылаем.
Лицо хирурга исказила сардоническая усмешка, он похлопал посетителя по плечу:
- Крепись. Собери свою волю в кулак. Пойми, куда может завести человека отчаяние. А теперь я тебя покину.
И тронулся прочь. Когда он почти пропал из виду, Шадрах крикнул вслед:
- А вы правда доктор?
Но тот был уже далеко, и мужчина не разглядел, кивнул он или помотал головой. Без разговоров доктора Фергюсона, без эха его шагов крики, стенания и плач словно набрали силу.
На стене перед глазами Шадраха висело тело, к которому подводилась кровь и прочие вещества. Это был мальчик, похожий на уснувшего ангела. Глаза были закрыты, идеальный рот безмятежно улыбался. Ребенок не слышал воплей; окруженный околоплодной жидкостью, он спал и грезил о верхнем мире и знать ничего не знал, кроме того, о чем твердил ему голос тела.
Шадрах поежился, расправил плечи, глубоко вздохнул и, не тратя времени даром, повернул за угол.
И чуть ли не сразу уперся в тупик. Неужели доктор Фергюсон обманул? Но до ушей по-прежнему долетали стоны, причитания. И вроде бы они звучали откуда-то снизу. Мужчина шагнул вперед и застыл: справа возникли ступени. Лестница вела к железным воротам, а за воротами… бездна, кишащая плотью. И дети - они творили что-то неописуемое. Ребятишки колупали глазные яблоки из лиц, торчащих между металлическими прутьями. Вначале казалось, это люди выглядывали наружу из темницы, но нет: головы были отрезаны от тел, изуродованы, бледны и кровоточили. Дети выковыривали широко раскрытые глаза, словно искали на берегу жемчужины. За воротами и рядом охранников-сурикатов тянулись вдоль стен самоохлаждающиеся "кувшины", где лежали, хранимые от всех превратностей внешней среды, основные органы. Печени, почки, сердца и целые нервные системы, схожие с ветвистыми виноградными лозами, существовали в соседних мирах, среди зеленоватой мути. В прозрачных сосудах ярко светились мозги, в которых через стволы поддерживалось жизнеобеспечение, однако более всего было ног и рук. Отсеченные от своих бывших хозяев, они лежали сырыми грудами либо стояли, как манекены.
Но скалящиеся, похожие на привидений потенциальные покупатели плевали на весь этот жизненный материал, они торговались и даже дрались из-за того, что лежало к ним ближе.
Наконец один из охранников хрипло рявкнул:
- Ну что, вы входите или как?
Шадрах посмотрел на него пустыми глазами. Сурикат повторил вопрос, он кивнул, и внешние ворота распахнулись. Когда они сомкнулись за спиной, мужчина собрался с духом.
- Я тут ищу одного человека. Есть вероятность, что он жив. Куда идти? Что делать?
- Если вам повезет, - отвечал охранник, - найдете его вон там, дальше, где у нас хранится свежачок. - Он осклабился, показав пожелтевшие зубы. - Скоро привыкнете. Все привыкают.
Шадрах вошел за внутренние ворота, и на него нахлынул базарный гул, вопли торговцев, нахваливающих свой товар. В этом было столько скверны, что у мужчины загудело в голове. Сердце, жаждавшее найти возлюбленную целой и невредимой, болезненно сжалось перед суровой реальностью. Мозг отказывался принять то, что уже принимали глаза. Мужчина ощутил себя поверженным, растоптанным, и из его груди вырвался такой глубокий и тоскливый вопль, неизъяснимый и в то же время такой человеческий в этом самом бесчеловечном из мест, что даже окаянные детишки оставили свои лихорадочные забавы с частями тел и с изумлением обернулись посмотреть на рослого, потерпевшего удар чужака.
Запах стоял, как в склепе, чего и следовало ждать, поскольку далеко не все органы сохранили свежесть и были пригодны для пересадки; бессмысленно блуждая в толчее, Шадрах никак не мог понять, зачем их вообще покупают. К примеру, вон та зеленая нога, она же сгнила наполовину - а одноглазый торгуется за нее так, что пена у рта. Или раздавленный череп с полувытекшими мозгами - кому и на что он может сгодиться? Когда же подземный мир успел докатиться до подобного зверства?
Наконец Шадрах нашел в себе силы спросить дорогу, и какая-то женщина объяснила, куда идти, минуя гнусную бойню. Но почему-то в указанном месте обнаружилась лишь целая гора конечностей в самом разном состоянии, которую сторожил сердитый голый карлик.
- Где мне найти доноров? - спросил мужчина.
Карлик сделал вид, что роет землю руками, и ткнул пальцем в гору.
- Прямо там? - произнес Шадрах. - В куче?
Сторож кивнул.
Тогда мужчина склонился и начал разгребать падаль вокруг себя. Карлик смотрел на него и ухмылялся, не предлагая помочь.
Шадрах распрямился, тяжело озираясь, будто попал в трясину кошмарного сна. Впрочем, его тело само знало, что делать. Мужчина снял свой плащ, отложил его в сторону и вошел в огромный курган из ног.
Курган был действительно огромный, и лишь немногие из конечностей предварительно упаковали для сохранности. Большинство швырнули в кучу просто так загнивать или же кое-как заморозили. Гора воняла испорченным мясом. Имела вкус тухлого мяса. Собственно, из него же и состояла. Но Шадрах упорно продвигался вглубь. Вскоре он утонул под верхними слоями, однако внутри, прямо сквозь плоть, оказались прорублены тоннели для удобства поисков. Мужчина уже не отпихивал мертвые ноги, шагая по бледному коридору, сквозь вернисаж смерти. Лицо и руки поминутно задевала то твердая, окоченелая, то мягкая, разбрюзглая плоть. При каждом шаге конечности дергались и подрагивали; некоторые лениво шевелились, точно вспоминая прежнее тело и жизнь. Лицо Шадраха побагровело от спекшейся крови, пожелтело от вязкого жира. Время от времени он поднимался наверх глотнуть воздуха и тут же нырял обратно, устремляясь на поиски. Иногда ему попадались тела поцелее: то здесь, то там мелькал клок черных волос или глазное яблоко с расширенным зрачком, и мужчина весь напрягался, думая, что нашел ее, но вновь и вновь разочаровывался. Не будучи в силах поверить в реальность подобного места, он и не верил: считал, будто имеет дело с набором голограмм или бредит, перебрав наркоты.
Потребовалось где-то полчаса, и все-таки он откопал свою милую - у самого дна, подключенную к аппарату жизнеобеспечения и запеленатую в длинный и твердый кокон: снаружи осталось одно лицо, прикрытое целлофаном. Кроме левого глаза и кисти, она потеряла еще ступню и грудь, но в основном осталась нетронутой.
- Николь, - позвал мужчина. - Николь?
Как ее взять, как прикоснуться? Не причинит ли это боли? В конце концов Шадрах отбросил всякие мысли, прижал к себе милую, коснулся губами ее окровавленного лба, сорвал прозрачную пленку, не трогая трубки, и поцеловал пустую глазницу. Главное, что, вопреки всему, возлюбленная жива.
Мужчина поднял Николь и начал долгий, тяжелый обратный путь. Построив из вороха ног лестницу, мостик наверх, он выбрался на гребень кургана из плоти, а уже оттуда спустился вниз.
Неся свою бывшую подругу на руках, заглядывая в ее обезображенное кровоподтеками лицо, Шадрах и сам не верил горячему чувству, стеснившему грудь. Ну почему он любит ее сильнее такой, покалеченной и беспомощной, чем когда-то - здоровой и невредимой?
Мужчина снова и снова повторял имя милой, как мантру, пока шагал, пока бежал, разражаясь криками и бранью, вон из гигантского собора, зарекаясь убить доктора Фергюсона, если они еще встретятся.
Шадрах уносил Николь еще глубже под землю, в единственное место, в существовании которого не сомневался, - к себе домой. И на бегу - неуклюжем, вперевалку - озирался, будто за ним гонятся, но вспоминал, что тащит своих "преследователей" с собой. Вокруг то шумели толпы людей, отмечающих какие-то события из давнего прошлого, то, подобно крохотным благословениям или, наоборот, изъянам, попадались пустынные отрезки пути, пролегающие рядом с обнаженными шахтами, в жерлах которых таилась мертвая тишина.
В таких безмолвных и сумрачных местах он обнимал Николь и упивался ее ароматом. Прижимал к лицу ее волосы, целовал голову. Баюкал милую на руках. Слушал, как она дышит. Как же сильно он ее любил! Особенно сейчас. В огромных пустых коридорах, вырубленных в твердой скале, где тишину нарушали одни лишь капли воды, срывающиеся в лужицы, в окружении теней, страсть овладела им с такой силой, что стало жутко. Глядя на лицо спящей, Шадрах понимал: он готов ради нее на все. Теперь, когда мужчина вновь обрел свою милую, все прочие ужасы, тревоги, опасения и мелкие треволнения уничтожил один всепоглощающий страх - потерять ее. "Пойму ли я, что я за человек, если она умрет? Будет ли мне дело до этого?"
И он продолжал бежать.
Долгие часы пути стерлись из памяти. Шадрах породнился с тишиной, наслаждаясь мгновениями, когда, как чудо, как проклятие, наползали полоски тусклого света и озаряли для него лицо любимой.
И вот, полумертвый от изнеможения, мужчина нетвердым шагом приблизился к двери "дома", где жили родители. Драгоценная ноша словно бы ничего не весила; куда тяжелее, подобно серым камням тоннеля, были мысли: а вдруг ее уже невозможно вернуть к жизни? Вот что по-настоящему оттягивало Шадраху руки, всю дорогу не давая покоя.
На металлической двери - полинялая табличка с адресом. Щель для курьерской почты. Дверь как дверь, одна из сотен вдоль по коридору, облитых изумрудным зеленовато-серебристым свечением фонарей. Сырой и затхлый воздух, который слишком часто пропускали через очистители. Повисшие искорки минеральной пыли. В темных углах разлагались отходы, причем, должно быть, не первый месяц. Полустертые меловые линии обозначали площадки каких-то непонятных детских игр, однако вокруг не было видно ни души. Шадраха тревожило это безлюдье. Уже миновало за полночь, и шахтерам полагалось вернуться с работы.
Из-за двери, за которой прошли первые двадцать четыре года его жизни, донесся негромкий монотонный гул головизора. Знакомый звук неожиданно подействовал на нервы; Шадраху представилось, будто последние десять лет над землей были сном - сейчас он постучит, и мать откроет, поведет его за собой, и сын усядется перед экраном после долгой смены в шахтах. Мужчине даже почудился запах ее шампуня.
Иоанн Креститель заворочался в кармане плаща, словно от нетерпения.
Шадрах так и не нашел в себе сил постучать, поэтому пнул по двери ногой. Он очень боялся, что если отпустит Николь, то и сам рухнет на пороге.
С минуту ничего не происходило. Мужчине казалось: еще немного, и он потеряет сознание. Но вот гул визора оборвался. Шадрах затаил дыхание. Дверь приоткрылась, но ровно настолько, чтобы в щель показался длинный ствол лазерной винтовки. Дуло уставилось прямо в лоб гостю.