Беглецы - Нил Шустерман 4 стр.

Лев приглашает каждую девушку на танец, и ни одна из них не отказывает ему. Он просит ребят поднять его в воздух вместе с креслом и танцевать, держа на вытянутых руках. Лев ви­дел однажды этот трюк на праздновании бар-мицвы своего еврейского друга, и эта идея ему очень понравилась. У него не бар-мицва, но ему тоже исполнилось тринадцать, и обычай пришелся мальчику по душе, так неужели он не заслужил один раз прокатиться в кресле по воз­духу?

Когда гостей зовут к столу, Льву кажется, что еще слишком рано. Он смотрит на часы и обнаруживает, что два часа праздника уже про­шли. И как это могло произойти так быстро?

Люди по очереди поднимаются, передают из рук в руки микрофон, поднимают бокалы с шампанским и произносят тосты в честь Льва. Родители поздравляют его. Бабушка произно­сит проникновенную речь. Дядя, которого Лев даже не знает, говорит теплые слова:

- Дорогой Лев, я с огромным удовольствием наблюдал за тем, как ты растешь и превраща­ешься из ребенка в прекрасного юношу. Я всем сердцем чувствую, что все, с кем тебе довелось встретиться в этом мире, испытывают к тебе лишь самые лучшие чувства.

Удивительно и странно, как много людей, оказывается, хотят сказать ему что-то хорошее. Гости не скупятся на добрые слова, но мальчи­ку все равно кажется, что говорят недостаточ­но. Ему хочется, чтобы всего было еще больше. Больше угощений. Больше танцев. Больше времени.

Но вот уже выносят праздничный торт со свечами. Все знают, что он символизирует окончание праздника. Так зачем же его выно­сят? Неужели нельзя было сделать это часа за три до окончания торжества? И вот настало время для последнего тоста, превратившего праздник в трагедию.

Многочисленные братья и сестры Льва весь вечер веселились, и только Марк был тих и печален. Это на него не похоже. Лев знал, что это не к добру. Лев, которому сегодня ис­полнилось тринадцать, младший ребенок в се­мье. Марку двадцать один, и он старший. Он перелетел на самолете полстраны, чтобы при­сутствовать на дне рождения младшего брата. И весь вечер сидел, словно на похоронах: не танцевал, почти ничего не говорил и не прояв­лял ни малейшего интереса к веселью. Зато он здорово напился. Лев никогда не видел брата в таком состоянии.

Официальная часть вечера закончилась, и все формальные тосты уже произнесены. Торт аккуратно разрезают, чтобы всем досталось по куску. Марк хочет что-то сказать. Он начинает речь совсем неформально, как обычный разго­вор между братьями.

- Поздравляю, малыш, - говорит Марк, креп­ко обнимая Льва. От Марка сильно пахнет ал­коголем. - Сегодня ты стал мужчиной. Как-то так, - заканчивает он.

Отец, сидящий во главе стола в паре метров от них, нервно смеется.

- Что ж, спасибо, - бросая взгляд на родите­лей, отвечает Лев. - Как-то так.

Отец пристально смотрит на Марка, ожи­дая продолжения. Мать очень напряжена, Льву даже становится жаль ее. Марк пристально смотрит на Льва и улыбается, но в улыбке за­ключено нечто такое, чего обычно в ней не бы­вает.

- И что ты обо всем этом думаешь? спраши­вает он.

- Да здорово все.

- Нет, ну кто бы спорил! Столько людей при­шло, и все к тебе. Чудесный вечер! Просто не­вероятный!

- Ну, да, - неуверенно соглашается Лев. Ему не совсем понятно, к чему клонит брат, но у не­го точно есть что-то на уме. - У меня в жизни не было лучшего вечера, - говорит он.

- Чертовски верно! Вечер всей жизни! Мож­но завернуть в него все остальные вечера - дни рождения, свадьбы, похороны, - продолжает Марк и поворачивается к отцу: - Очень удоб­но, а, пап?

- Перестань, - говорит отец очень тихо, но Марк только еще больше распаляется.

- А что такое? Об этом нельзя говорить? Ах да, конечно, это же праздник. Как я мог за­быть?

Лев понимает, что Марк готовится сказать что-то неприятное, и лучше бы он замолчал, но в то же время ужасно хочется выслушать все до конца.

- Марк, немедленно сядь. Ты позоришь се­бя! - приказывает мать властным голосом, под­нимаясь из-за стола.

К этому моменту все находившиеся в зале, замерши, молча следят за разворачивающейся семейной драмой. Марк, видя, что он привлек всеобщее внимание, выхватывает у кого-то из руки полупустой бокал с шампанским и подни­мает его над головой.

- За моего брата Льва, - возвещает он, - и за наших родителей! За людей, всегда поступав­ших как положено. Праведных людей. Никогда не жалевших денег на благотворительность. Людей, честно отдававших одну десятую того, что они имели, церкви. Эй, мам, хорошо, что у тебя десять детей, а не пять. А то пришлось бы разрезать Льва пополам!

Присутствующие, не сговариваясь, изум­ленно вздыхают и укоризненно качают голова­ми. Старший сын, и ведет себя столь неподоба­ющим образом. Отец встает с места и хватает Марка за руку.

- Ты закончил? - спрашивает он. - Немед­ленно марш на место!

Марк сбрасывает руку отца.

- Нет уж, ты меня просто так не усадишь, - говорит он, заливаясь слезами и поворачива­ясь ко Льву: - Я люблю тебя, маленький бра­тец... я знаю, что сегодня твой день. Но я, не мо­гу в этом участвовать.

Марк разбивает бокал об стену, засыпав весь бар осколками стекла, разворачивается на каблуках и бросается вон из комнаты столь ре­шительно, что Льву сразу же становится ясно: он ошибся, думая, что брат пьян.

Отец подает сигнал, и оркестр начинает играть танцевальную музыку, хотя Марк даже не успел еще покинуть огромный зал. Люди понемногу выходят на танцевальную площад­ку, стараясь поскорее загладить неловкость, помнившуюся после резкого выступления Марка.

- Мне жаль, что так вышло, Лев, - говорит отец. - Почему бы тебе... не пойти потанцевать?

Но Лев обнаруживает, что танцевать боль­ше не хочется. Брат покинул зал, и вместе с ним ушло желание быть в центре всеобщего внимания.

- Я бы хотел поговорить с пастором Дэном, если ты не против.

- Конечно, нет.

Пастор Дэн был другом семьи еще в те вре­мена, когда Льва не было на свете. Мальчику всегда было легче обсудить какой-то интересу­ющий его вопрос с ним, нежели чем с родите­лями, потому что священник наделен мудрос­тью и терпением.

В зале слишком шумно и тесно, и они выхо­дят на патио, с которого открывается прекрас­ный вид на поле для игры в гольф.

- Тебе страшно? - спрашивает пастор. Он, как всегда, прекрасно понимает, что у Льва на уме.

Мальчик кивает:

- Я думал, что готов. Теперь мне страшно.

- Это естественно. Не волнуйся.

Но Льву от этого не легче. Он разочарован собой.

Всю жизнь он готовился к этому дню - каза­лось бы, достаточно долго. Лев с младенчества знал, что его принесут в жертву. "Ты особен­ный, - всегда говорили ему родители. - Ты призван служить Богу и людям". Лев не по­мнит, сколько лет ему было, когда он понял, что они имеют в виду.

- Тебя достают ребята в школе?

- Не больше, чем обычно, - отвечает Лев пастору. Это правда. Всю жизнь ему приходи­лось иметь дело с ребятами, ненавидевшими его за то, что взрослые относились к нему не так, как к ним. Дети, как и взрослые, делятся на добрых и злых. Это жизнь. Конечно, ему было неприятно, когда дети дразнили его "мешком с ливером". Словно он был таким же, как те мальчики и девочки, чьи родители подписывали разрешение на разборку, чтобы избавиться от них. Родители Льва даже в страшном сне не захотели бы избавиться от мальчика, получающего в школе одни пятерки и завоевавшего титул лучшего игрока в бейс­больной лиге юниоров. То, что его отправля­ют на разборку, еще не значит, что родители мечтают отдать его лишь бы куда, только что­бы больше не видеть.

Он не единственный ученик в школе, кому суждено быть принесенным в жертву, но остальные мальчики принадлежат к иным веро­исповеданиям, и Лев никогда не ассоциировал себя с ними. Львиная доля гостей, пришедших на вечеринку, - его друзья, и это убедительно доказывает, что он не изгой, хоть им и уготова­на разная судьба. Они не такие, как Лев: их те­ла и органы принадлежат им, и свое будущее каждый выбирает сам. Лев всегда чувствовал, что Бог ему ближе самого близкого друга, даже ближе родителей, братьев и сестер. Иногда он спрашивал себя, всегда ли быть избранным значит быть одиноким? Может быть, это с ним что-то не так?

- У меня много неправедных мыслей, - гово­рит Лев пастору.

- Неправедных мыслей не бывает. Бывают просто мысли. И от некоторых нужно избав­ляться.

- Понятно... Знаете, я просто завидую брать­ям и сестрам. Думаю о том, как ребята из бейс­больной команды будут играть без меня. Я знаю, быть принесенным в жертву - почетная обязан­ность и Божье благословение, но не могу по­нять, почему выбор пал именно на меня.

Пастор Дэн, славившийся умением смот­реть людям прямо в глаза, отводит взгляд.

- Это было предопределено еще до твоего рождения. Здесь нет никакой связи с твоими поступками.

- Да, но я знаю множество ребят из многодет­ных семей.

- Сейчас это не редкость, - кивает пастор Дэн.

- Но многие семьи не приносят детей в жерт­ву - даже те, кто ходит в нашу церковь, - и ни­кто их за это не винит.

- Но есть и люди, приносящие в жертву перво­го, второго или третьего ребенка. Каждая семья решает по-своему. Твои родители очень долго ду­мали, прежде чем решились дать тебе жизнь.

Лев нехотя кивает, соглашаясь с пастором. Ему известно, что он говорит правду. Он "ис­тинная жертва". У родителей пять родных от­прысков, один усыновленный ребенок и трое подкидышей. Получается десять. Лев - одна десятая того, что имеют мать с отцом. Родите­ли всегда говорили мальчику, что это и делает его особенным.

- Я хочу тебе кое-что сказать, Лев, - говорит пастор Дэн, решившись наконец взглянуть мальчику в лицо. Его глаза, как и глаза Марка несколько минут назад, наполняются слеза­ми. - Я видел, как росли все твои братья и сестры. И, хоть я и дал себе слово не заводить лю­бимчиков, мне кажется, ты лучше их всех в ка­ком угодно смысле этого слова. Я бы даже не смог перечислить твои положительные качест­ва, так их много. Но именно этого хочет Господь, ты же знаешь. Ему нужна не просто какая-то жертва, а все самое лучшее.

- Спасибо, сэр, - говорит Лев, испытывая громадное облегчение. Пастор Дэн всегда зна­ет, что сказать, чтобы человек почувствовал се­бя лучше. - Я готов, - добавляет мальчик после небольшой паузы. Сказав это, он понимает, что, несмотря на все свои страхи и неправед­ные мысли, он действительно готов. Это то, ра­ди чего он жил все эти годы. И все же мальчику кажется, что вечер в честь праздника жертво­приношения заканчивается слишком рано.

***

На следующее утро стол в гостиной семьи Калдеров приходится раздвинуть на всю воз­можную длину, чтобы все желающие позавтра­кать смогли сесть за него одновременно. Все бра­тья и сестры Льва в сборе. Многие из них уже живут отдельно, но сегодня к завтраку собрались все. За исключением, естественно, Марка.

И все же, несмотря на то что за столом со­бралось так много народа, в гостиной непри­вычно тихо. Слышно только, как серебряные ножи и вилки клацают по тарелкам, и от этих звуков тишина в комнате становится лишь еще более гнетущей.

Лев одет в шелковую белую рубашку и брю­ки - одежду, предписанную ритуалом жертво­приношения. Он старается есть аккуратно, чтобы на белоснежной ткани не осталось пя­тен. После завтрака все долго прощаются - об­нимают Льва и целуют без конца. Проводы даются ему особенно тяжело. Лев мечтает, чтобы его поскорее оставили в покое, опасаясь рас­плакаться.

Прибыл пастор Дэн - Лев настоял, чтобы он был рядом, - и как только он появляется в доме, проводы быстро заканчиваются. Лев вы­ходит на улицу первым и садится в "кадиллак" отца. Он дает себе слово не оглядываться, но, пока отец заводит двигатель, не выдерживает и поворачивается назад, чтобы последний раз взглянуть, как родительский дом медленно ис­чезает вдали.

"Я никогда больше сюда не вернусь", - ду­мает он, но поспешно избавляется от этой мысли. Она слишком эгоистична да к тому же не­продуктивна. Толку от таких мыслей немного.

Мальчик поворачивается к сидящему рядом на заднем сиденье пастору Дэну. Священник смотрит на него и улыбается.

- Все хорошо, Лев, - говорит он. От одного только звука его голоса мальчику становится легче.

- Далеко до заготовительного лагеря? - спрашивает Лев, ни к кому конкретно не обра­щаясь.

- Примерно час езды, - отвечает мама.

- И там со мной сразу... сделают это?

Родители переглядываются.

- Там нам наверняка все объяснят, - говорит отец.

Льву становится ясно, что родители знают не больше, чем он.

Когда машина выруливает на федеральное шоссе, Лев опускает стекло, чтобы свежий ве­тер дул прямо в лицо, и закрывает глаза, чтобы приготовиться к тому, что его ждет. "Я родился и жил ради этого. Вся моя жизнь была посвяще­на этому. Я избранный. Господь благословил меня на это. И я счастлив".

Отец неожиданно резко тормозит.

Лев по-прежнему держит глаза закрытыми и не знает, что стало причиной неожиданной остановки. Он лишь ощущает, как скорость рез­ко уменьшается и ремни безопасности натяги­ваются, вдавливая его в кресло. Открыв глаза, он обнаруживает, что машина остановилась прямо посередине федеральной трассы. Где-то сбоку сверкают огни полицейских мигалок. И, кажется, он только что слышал стрельбу?

- Что случилось? - спрашивает Лев.

Неожиданно оказывается, что прямо за окном стоит мальчик, на пару лет старше Льва. Вид у него испуганный. Но в то же время Льву почему-то кажется, что мальчик опасен. Он нагибается, чтобы нащупать клавишу и под­нять стекло, но не успевает - мальчик просо­вывает руку через окно, поднимает кнопку замка и распахивает дверцу машины. Лев си­дит и смотрит на него, от страха не в силах по­шевелить ни рукой, ни ногой. Он не знает, что делать.

- Мам? Пап? - зовет он.

Мальчик с глазами убийцы хватает Льва за белую шелковую рубашку и начинает вытаски­вать из машины, но ничего не получается - ме­шают ремни безопасности.

- Что ты делаешь? Не трогай меня!

Мама кричит на отца, побуждая его что-ни­будь сделать, но тот никак не может расстег­нуть свой ремень. Напавший на них маньяк просовывает руку еще дальше и одним молние­носным движением расстегивает замок ремня, удерживающего Льва. Пастор Дэн хватает на­летчика за руку и тут же получает сильный удар в челюсть. Лев поражен таким откровенным насилием и не может защищаться в решающий момент. Маньяк снова тянет за рубашку, и Лев вываливается из машины, ударившись головой об асфальт. Он оглядывается и видит, что отец наконец выбрался из машины, но сумасшед­ший парень, напавший на них, резко открыва­ет дверцу машины, и она ударяет отца прямо в грудь. Отец отлетает в сторону.

- Пап! - кричит Лев, видя, что отец вот-вот упадет прямо под колеса пролетающего мимо автомобиля.

Слава богу, водитель успевает его объехать, но задевает при этом другую машину и сбивает ее с траектории. Автомобиль заносит, и он, крутясь, как волчок, отлетает в сторону. В него тут же врезается следующий автомобиль, ситу­ация выходит из-под контроля, и воздух напол­няется звоном разбитого стекла и скрежетом рвущегося железа. Мальчик рывком поднимает Льва в воздух, хватает его за руку и тащит в сто­рону. Лев не слишком велик для своего возрас­та. Напавший на них маньяк старше на пару лет, выше и сильнее его. Льву не вырваться.

- Отпусти меня! - кричит он. - Возьми, что хочешь. Возьми мой бумажник, - предлагает он, забыв, что никакого бумажника у него нет. - Забери машину. Только никого не уби­вай.

Мальчик останавливается на секунду, смот­рит на машину, но решает, что это не вариант. Мимо летят пули. На другой стороне шоссе по­лицейским наконец удалось остановить движе­ние, и они уже добрались до разделительного ограждения. Инспектор, оказавшийся ближе всего к ним, снова стреляет. Пуля, начиненная транквилизирующим средством, попадает в борт "кадиллака" и разлетается вдребезги. Су­масшедший мальчик берет Льва в борцовский захват, прикрываясь им, как щитом. Лев понимает, что ему не нужны деньги и машина: ему нужен заложник.

- Перестань сопротивляться! - приказывает маньяк. - У меня пистолет.

Лев чувствует, как что-то твердое тычется ему в ребра. Вскоре он понимает, что это не дуло револьвера, а просто палец, но парень на­столько ненормальный, что лучше не сопротивляться, чтобы не злить его.

- Из меня получится плохой живой щит, - говорит он, стараясь урезонить мальчика. - Они стреляют пулями с транквилизатором, а зна­чит, им все равно, попадут они в меня или нет. Даже лучше, если попадут: тебе придется меня тащить.

- Лучше уж в тебя, чем в меня, - отвечает па­рень.

Он неуклонно тащит Льва к обочине, пет­ляя, чтобы сбить с толку стрелков и не попасть под проносящиеся мимо автомобили.

- Послушай, - снова обращается к нему Лев, - ты не понимаешь. Меня должны прине­сти в жертву. Я еду в заготовительный лагерь! Ты все испортил!

Неожиданно в глазах маньяка появляется что-то человеческое.

- Так тебя отдают на разборку?

Казалось бы, у Льва и так есть миллион при­чин прийти в ярость, но его неожиданно заде­вает то, как мальчик назвал священный ритуал, на который он не может попасть из-за его вме­шательства.

- Не на разборку, черт возьми! Меня прино­сят в жертву!

Над головами мальчиков раздается душе­раздирающий рев гудка. Лев оборачивается и видит летящий прямо на них автобус. Они не успевают даже закричать. Огромная махина сворачивает в сторону, слетает с дороги и, вре­завшись в ствол огромного дуба, останавлива­ется как вкопанная.

Лобовое стекло разбито и залито кровью. Водитель автобуса, скорее всего, погиб. Он ви­сит на стекле и не шевелится.

- Вот черт! - восклицает маньяк. В голосе его слышится жалость к водителю.

Из автобуса выбегает девочка. Маньяк смо­трит на нее, и Лев понимает, что, пока он от­влекся, у него появился шанс спастись. Этот мальчик - дикий зверь. Единственный способ борьбы с диким зверем - самому стать хищни­ком. Лев хватается за руку, обвивающую его шею и кусает ее что есть сил. Во рту появляется привкус крови. Парень кричит и отпускает шею. Лев бросается вперед, к отцовскому "кадиллаку".

Когда Лев оказывается у машины, открыва­ется задняя дверь. Это пастор Дэн, понимает мальчик, он хочет его спасти. Он видит лицо священника, но на нем странное выражение - кажется, пастор вовсе не рад возвращению мальчика. Его губы уже опухли от страшного удара, нанесенного ему маньяком. Он почти не может говорить.

- Беги, Лев! - хрипит пастор. - Беги!

Лев ожидал чего угодно, только не этого.

- Что? - растерянно спрашивает он.

- Беги! Беги как можно дальше и как можно быстрее. Беги!

Лев стоит на дороге, ничего не понимая, не в силах двинуться. Он совершенно сбит с толку. Почему пастор Дэн приказывает ему бежать? Неожиданно что-то сильно ударяет его в пле­чо, и мир начинает кружиться, как будто Лев сидит на карусели. Шоссе, автомобили, поли­цейские - все летит куда-то в тартарары, и Лев проваливается во тьму.