Когда умершего вскрывали, не находили ничего. Вообще ничего. Совершенно здоровый организм неожиданно погибал. Требовалось разрешение на постановку опытов на больных вринклом – всё равно они были обречены. Но Варшавский решил идти дальше. Ему не нужна однократная серия опытов. Он хотел продвинуть законопроект о регулярном проведении опытов на живых людях. Это гораздо сложнее.
Варшавский подходит к окну и смотрит на Землю, на Верхнюю Москву. Далеко-далеко виднеются Верхний Париж, Обер-Берлин, Рим Супериор. Такой вид недёшево стоит, очень недёшево.
Он звонит дочери.
– Май, привет. Ты сегодня у меня?
– Ага. Па, я буду поздно.
– Когда?
– Не знаю. Может, ночью. Так что ты меня не жди.
– Хорошо.
Отбой. В последнее время с дочерью совершенно не о чем поговорить. Он ушёл в политику, заперся в ней, утонул. А о Майе он, по сути, ничего не знает. Она ходит на какие-то концерты, гуляет с какими-то парнями, чем-то интересуется. Если бы её мать была жива, было бы проще. А так они с дочерью постепенно стали чужими людьми.
Варшавский подходит к бару, наливает себе пастиса. Резкий запах аниса распространяется по комнате.
Варшавский смотрит на себя в огромное зеркало.
"Я – зло. Но я – необходимое зло", – шепчет он.
5
Такси останавливается. Гречкин осматривается и понимает, что никогда не бывал в этом районе Верхней Москвы. Он выходит из машины и видит, как Майя исчезает за одной из дверей.
Желание проследить за ней было непроизвольным. Если она сейчас заметит его, то всё кончено. Она никогда больше не захочет с ним встречаться.
Такси можно приказать почти всё, что угодно. Разве что оно не может причинить вред человеку – тут Азимов был прав. А вот следовать за другим такси – элементарно. Более того, даже если первая машина оторвалась, преследователь легко узнает её координаты, потому что все такси связаны между собой.
Это довольно дорогой район. Не каждый может позволить себе квартиру в подобном месте. Но здание, куда зашла Майя, не похоже на жилое. Мёртвые тёмные окна, а у двери – дактилоскопический идентификатор. Человек незнакомый может попасть внутрь, только если его приведут люди, имеющие доступ. И в самом деле, не стучать же в дверь, если нет даже старомодного звонка?
В Верхней Москве промежутков между зданиями нет. Такси ещё не уехало, и Гречкин садится обратно.
– На какую высоту ты можешь подняться?
– Единственным ограничением является купол.
– Значит, поднимайся на крышу вот этого здания.
Такси взмывает вверх и через несколько секунд оно уже на крыше.
– Жди меня.
Гречкин выходит.
Планировка орбитальных городов не предусматривает внутренних дворов. Зато окна в потолке последнего этажа (для обзора космических далей) есть всегда. Гречкин подходит к одному из окон, ложится на живот, заглядывает внутрь.
С каждого угла его снимает видеокамера. Миниатюрные, невидимые глазу камеры встречаются через каждые несколько метров. В таких условиях совершить преступление практически невозможно. Но сейчас Гречкин не делает ничего противозаконного. Он просто лежит на крыше и подглядывает за обитателями дома.
Ему везёт: весь верхний этаж – это одна большая комната, в которой собираются обитатели дома. Мужчина, ещё один мужчина, и ещё один. В одном из мужчин он узнаёт Певзнера. Другого видит очень плохо, но, судя по всему, это Ник или Карл. От третьего видна только одна нога. А вот и Майя. Они сидят на диванах друг напротив друга и разговаривают. Что это? Секретное подразделение лаборатории анабиозиса?
Их беседа не похожа на дружеский разговор. Они почти не улыбаются, а потом кто-то достаёт чертежи и кладёт их на столик. Чертежи – пластиковые, и это очень странно. Обычно пластиковая копия делается на финальной стадии, чтобы отправиться в архив. Все остальные работы проводятся только с электронными документами. В общем, архивы тоже электронные, но копия делается на всякий случай. Хранилища пластиковых документов находятся на Земле.
Гречкин не может рассмотреть, что изображено на чертежах. Он смотрит на Майю. Сверху видно плохо – только чёлка и нос, но ему этого достаточно. Он видит её, радуется ей – и ревнует. Это ревность, которая пробуждается рывками, уколами каждый раз, когда она обращается к кому-то, когда кто-то обращается к ней.
Он отползает от окна и поднимается.
Что делать дальше? Уже вечер. Наверное, нужно ехать домой.
Нет, стоп. Он вызывает Кирилла. Голос заспанный.
– Привет…
Кирилл смешно подчёркивает букву "р" в этом слове.
– Мне хреново, – говорит Гречкин. – Мне нужно напиться.
– Хм…
Кирилл не пьёт, но ради друга готов на всё – это Гречкин хорошо знает.
– Ну… давай в "Карпентере". Когда сможешь?
– Через полчаса буду там.
– Ну хорошо. И я буду.
Гречкин снова садится в такси.
– К лифтам.
6
Кирилл ждёт в баре. Он сидит за одним из дальних столиков, перед ним два стакана и закрытая бутылка виски. "Карпентер" хорош тем, что полностью обустроен как классические бары пятьсот лет назад. Только теперь – голосовое управление заказами. Скажи вслух, что тебе нужно, – еда и выпивка появятся прямо из стола. Но зато эта выпивка – в настоящих бутылках, с настоящими стаканами. Никаких тебе трубочек, лезущих из стены прямо в рот.
– Ну, рассказывай.
Кирилл наливает виски. Крышечка сама открывается и закрывается, когда того требует наклон бутылки.
– Майя.
– Это я понял. Что Майя? В очередной раз тебя прокатила?
– В том то и дело, что нет.
– То есть?
– Поцеловала, причём бурно.
Кирилл уже полтора года как женат, у него подрастает сын Ваня. Теоретически он разбирается в подходе к женщинам лучше, чем Гречкин.
– Это бывает. И даже что-то значит.
– Я не понимаю, что делать дальше. Точно так же как она меня поцеловала, она флиртует со своими коллегами в лаборатории. А по вечерам вовсе неизвестно куда ездит.
– Куда?
– Хм… неизвестно… Ну да, я проследил за ней.
Кирилл улыбается.
– Это в твоём репертуаре. И что?
– Какая-то тусовка странная. Её же коллеги из лаборатории, но какие-то другие чертежи обсуждают.
Кирилл опрокидывает стакан и вздыхает.
– Ну что тебе сказать, Вася. Если у тебя получится, она тебя сама введёт в курс дела, это же понятно. Ревностью много не сделаешь.
– Знаю.
– А вообще, сделай какой-нибудь мегаромантический шаг. Миллион алых роз к её окну под утро притащи, чтобы она проснулась, а там – цветы, цветы, цветы.
– Ну, у меня максимум на один подобный трюк денег хватит. Если не угадаю время, или её дома не окажется…
– …значит, потом ей расскажешь, как ты старался, а она, нехорошая, тебя кинула.
– Не смешно.
– Даже грустно. Потому что ты страдаешь какой-то чушью. Нравится тебе девушка. Судя по сегодняшним событиям, она тебя не считает фоновым персонажем. Значит, можешь стать главным. Вот и стань им. Как я уже сказал, миллион алых роз, потом пригласить в какое-либо место в двух шагах от её дома. Или от твоего. И типа "пошли ко мне". Или "я поднимусь к тебе на минутку?"
– А если она скажет "нет"?
Виски в бутылке убывает. Гречкин чувствует, что его ведёт в сторону. Кирилл выглядит совершенно трезвым.
– На "нет" и суда нет. По крайней мере, определишься.
Гречкин молчит.
– Ладно, мямля, – говорит Кирилл. – Я за тебя всё сделаю. Как ты думаешь, она сейчас спит?
– Точно нет, я же говорю, что проследил.
– Звони ей прямо сейчас и говори, что завтра в полдень вы едете смотреть на Эйфелеву башню.
– Вообще-то у меня завтра работа…
– Серьёзная?
– Нужно договориться о переводе в её лабораторию. Я сегодня на тётку наорал в лифте, а она женой одной шишки оказалась.
– То есть тебя из лифтёров переводят в анабиотики?
– Надеюсь.
– Тогда тем более звони. Только назначь на попозже. На четыре часа. А с утра разберёшься с переводом.
– Подожди, а как я её повезу?
– Возьмёшь мою машину. Или на флаере. Завтра в восемь утра чтобы как стёклышко был готов к бою.
– В восемь?
– Да. Звони.
Гречкин собирается вызвать Майю, но останавливается.
– А что я ей скажу?
– Да неважно. Главное – решительно и резко. Типа ничего не знаю, но завтра в четыре мы встречаемся на лифтовой площади и едем смотреть на Эйфелеву башню. И на парижских голубей, если они ещё не вымерли.
Гречкину немного страшно. Во-первых, он боится, что телефонный разговор закончится быстро и не в его пользу. Во-вторых, он не уверен, что сможет сказать что-либо твёрдо и решительно.
– Рохля! – подначивает его Кирилл, опрокидывая очередной стакан.
Гречкин решается.
– Ба, Гречкин! – раздаётся голос Майи.
– Э-э-э… – Гречкин теряется.
– Что сказать-то хотел?
И вдруг на Гречкина снисходит сила. Он понимает, что и как нужно сказать, чтобы Майя согласилась. Кирилл внимательно смотрит на друга.
– Завтра в четыре часа мы встречаемся на площади Лифтов и оттуда отправляемся в Париж, – чеканит Гречкин.
– В Париж?
– Да. Голубей погонять.
Майя смеётся.
– Ну, вообще-то, я немного занята в четыре…
– Немного не считается. Замётано?
– Ну… Замётано.
– Тогда до встречи, – говорит Гречкин и отключается.
Кирилл беззвучно аплодирует.
– Молодец! Можешь, когда хочешь.
У Гречкина вид триумфатора. Он берёт бутылку за горлышко, но Кирилл его останавливает.
– Всё, хватит. Тебе нужно во многом разобраться, и нажираться на ночь совершенно необязательно. Виски всё-таки не беспохмельное, а травить организм лекарствами – зло.
– Блин, какой ты мудрый.
– А то ж!
Гречкин смотрит на Кирилла. Тот снисходительно улыбается:
– Ну что? Чувствуешь должок?
– Ага.
– Ну так я как-нибудь тебе это припомню.
Оба смеются.
Виски – ещё четверть бутылки.
7
Звонок Водовозова раздаётся в 9.01.
– Привет, Гречкин. В десять сможешь быть у Бакланова? Это на Новой Пятницкой.
– Я знаю, Виктор Вадимович. Конечно, буду.
– Тогда чтобы без опозданий.
Гречкин уже на площади Лифтов, и добраться до Новой Пятницкой на такси не составляет труда. Правда, являться раньше на пятьдесят минут – это перебор. И Гречкин идёт пешком.
Город кажется очень красивым. Это следствие хорошего настроения и предвкушения удачного дня. На самом деле Верхняя Москва такая же серая и банальная, как обычно. Одинаковые строения, одинаковые такси. Только люди разные, и это единственное, что заставляет Вселенную вращаться. Так думает Гречкин, хотя тут же вспоминает, что Вселенная неподвижна.
Без десяти десять он находится на Новой Пятницкой возле входа в офис Валерия Викентьевича Бакланова, руководителя лабораторно-исследовательского комплекса Верхней Москвы. Тут живого охранника нет, нет даже робота, считывающего данные дактилоскопии. Зато тут есть сканирующая рамка, встроенная в стены и потолок. Двери автоматически открываются перед Гречкиным, как только аппарат опознаёт в нём человека, которому на сегодня назначена встреча.
Это дело личных пристрастий. Кто-то доверяет только охранникам-людям, кто-то ставит сканеры отпечатков, кто-то – вот такие аппараты. Обмануть их невозможно. Когда человек проходит через рамку, автомат мгновенно считывает не то что отпечатки пальцев или рисунок сетчатки, а даже форму ягодиц входящего. Как ни маскируйся – узнают.
Двери лифта открываются, и в 9.58 Гречкин оказывается на нужном этаже перед массивной дверью в кабинет Бакланова. В приёмной – секретарша с модельной внешностью и огромной грудью. Гречкин смотрит на грудь, гадая, насколько она натуральна. Впрочем, генетические модификации – это не пластика, от натуральной не отличишь.
– Пунктуален, Гречкин, молодец.
Оказывается, в приёмной ещё и Водовозов. Гречкину становится немного стыдно. Секретарша чуть улыбается.
– Пойдём, Гречкин, – говорит Водовозов. – Ты вовремя.
Дверь сдвигается, и они оказываются в кабинете.
– А-а, Витя со своим протеже, – говорит Бакланов.
Он немолодой, грузный, у него выпуклые глаза и короткий вздёрнутый нос, может из-за этого он выглядит немножко комично.
– Привет-привет, – отвечает Водовозов. – Да, это Василий Гречкин, который умудрился попасть под горячую руку санниковской супруги.
– Это ничего, – смеётся Бакланов. – Она редкая стерва.
Бакланов полулежит в удобном кресле, перед ним маленький голографический столик. Гречкину неожиданно становится легко и уютно. Бакланов кажется вполне дружелюбным человеком, а не серьёзным мрачным чиновником. Гречкин всегда робел при общении с начальством.
– Ладно, Василий Гречкин, иди сюда и садись напротив.
Над голографическим столиком появляется трёхмерное изображение.
– Вот схема анабиозиса. Найди неисправность, у тебя шестьдесят секунд.
Такого поворота событий Гречкин никак не ожидал. Он не мог и подумать, что идёт на экзамен.
Так, так, так. Анабиозис. Какая тут может быть неисправность? Он не настолько хорошо знаком с устройством анабиозиса, чтобы сразу во всём разобраться.
Шланги подачи энергии и питательных растворов выглядят нормально. Что по какому подаётся, Гречкин не знает. Нигде ничего не перекошено, кнопки из пульта не выдраны. Всё, всё ведь в порядке! Чёрт, время-то идёт. Судя по трёхмерному таймеру, встроенному в голограмму, осталось двадцать секунд.
И вдруг Гречкин замечает, что по голографическому изображению проходит лёгкая рябь. Она захватывает совсем маленький кусочек схемы, но всё-таки мешает сосредоточиться. Гречкин переводит взгляд и видит, что один квадрат излучателей голографического столика работает с перебоями и периодически гаснет.
– Вот, – показывает он. – У вас пиксель битый.
Этому термину чёрт-те сколько лет, но он по-прежнему в ходу.
– Ха! – усмехается Бакланов. – Молодец. Дошёл. Главное – выйти за пределы задачи. Кто не вышел, не сумеет ничего нового внести в исследования.
И в самом деле, все ищут неисправность в анабиозисе. А она – в голопроекторе.
– Хорошо, Витя. Я его беру.
Гречкин ликует.
– Пойдёт в анабиозис, как ты и просил.
Гречкин с таким трудом сдерживает ликующий крик, что у него скрипят зубы.
Водовозов встаёт, и это сигнал для Гречкина.
– Спасибо, Валерий Викентьевич.
– И помни, – наставительно говорит Бакланов, – всё в твоих руках. Будешь плохо себя вести – снова отправишься к Анфисе.
Он смеётся. Водовозов – тоже, вероятно, из вежливости. Гречкин через силу улыбается.
Они покидают кабинет.
– Можешь, в общем, двигаться в лабораторию. Приказ будет там через несколько минут, как только Бакланов его выдаст. В курс дела тебя введёт, полагаю, кто-нибудь из местных. Ты же неспроста анабиозис выбрал, знакомые есть?
Гречкин пытается ответить непринуждённо:
– Ага.
Водовозов смеётся.
– Девушка, вижу, тут замешана девушка.
Молчание Гречкина более чем красноречиво.
– Ладно, Вася. Удачи тебе.
– Спасибо, Виктор Вадимович.
Он и в самом деле благодарен Водовозову. Есть за что.
– Такси! – говорят Водовозов и Гречкин в один голос.
Две машины появляются в течение нескольких секунд.
8
До Новой Пречистенки такси долетает в считаные минуты. У Гречкина великолепное настроение. Ему кажется, что он летит на собственных крыльях, а такси совершенно ни при чём.
Он приветствует Игоря, который лениво смотрит трёхмерный фильм. Если что-нибудь произойдёт, сигнал опасности тут же прервёт трансляцию. Впрочем, за всю историю анабиозиса в лаборатории не случилось никаких происшествий.
– И снова наш герой-любовник! – сонно говорит Игорь и отдаёт команду пропустить Гречкина.
– Я теперь у вас тут работаю, – довольно сообщает Гречкин.
– Надо же!..
Но Гречкин уже направляется дальше, не слушая охранника.
В лаборатории спокойно и тихо, хотя, судя по времени, работа должна быть в самом разгаре. На столике в углу копошатся мыши. Рядом в кресле спит Джонни, младший лаборант. Он чернокожий, смешливый, порывистый. Гречкин решает не будить его.
Он проходит во второе помещение. Тут – никого. Тишина просто оглушающая. Надо было спросить у Игоря, как дела в лаборатории. Если тут один Джонни, лучше тихо уйти, потому что лаборант даже мёртвого достанет разговорами о трёхмерном футболе.
Гречкин быстро осматривает остальные комнаты. Большой зал с основным анабиозисом закрыт, как и вспомогательные помещения, где хранятся реактивы и лекарственные средства. Ничего интересного.
Он направляется к выходу, когда путь ему преграждает Джонни.
– А! Вася! Ты-то что тут делаешь! – Никаких других знаков препинания, кроме восклицательных, после высказываний Джонни поставить нельзя. Он восторженно задаёт вопросы, восторженно отвечает на них, восторженно рассказывает даже о собственных неудачах.
– Я теперь у вас работаю.
– Да ну! Отлично! А то тут не с кем футбол обсудить!
"И будет не с кем", – думает Гречкин. Раньше он говорил с Джонни о футболе только в отсутствие Майи и сугубо из вежливости.
– Джонни, а где все?
Джонни неожиданно смущается.
– Ну!..
Даже "нукнуть" он умудряется восторженно.
– Что "ну"?
– Ну, Карла сегодня нет, а остальные поехали за препаратами!
Значит, Майя, Певзнер и Ник. Майя и двое мужчин, молодых и неженатых. Гречкин чувствует укол ревности.
– Так я пойду…
– Да подожди! Да они вернутся!
От восторгов и обсуждения футбольных перипетий Гречкина спасает голос Марка Певзнера, раздающийся из передней комнаты.
– Вернулись!
Джонни идёт встречать, Гречкин садится на стул и ждёт.
Первым в комнате появляется Ник. Невысокий, полный, конопатый, но очень приятный в общении. У него красивый голос, певучий, плавный.
– Ба, знакомые все лица, – приветствует Ник Гречкина.
– Здорово.
– Ты каким ветром?
– Работаю у вас отныне.
– Ничего себе. Ты же лифтёр!
Гречкина всегда немного оскорблял термин "лифтёр" по отношению к нему, дипломированному специалисту.
– Не совсем, – твёрдо говорит он.
– Ну да, да, ты много круче. У нас-то почему?
– Попал под горячую руку начальства, перевели.
– Из лифтёров в анабиозники?
Гречкин делает мрачное лицо.
– Без комментариев.
В комнате появляется Майя, сразу за ней – Марк, последним заходит Джонни.
– Гречкин, ты снова тут! – констатирует Марк.
Майя лукаво улыбается. Джонни просто сияет.
– Я тут надолго, – Гречкин ухмыляется.
– Его сюда перевели, – говорит Ник.
– Да что вы говорите. У нас и так перенасыщение специалистами непонятного профиля!
Майя хихикает. Краем глаза Гречкин отмечает, что на ней обтягивающий чёрный гольф. Чёрт, какая грудь. Укол ревности, снова укол ревности.
– Придётся меня терпеть, – говорит он вслух.
Джонни несёт в руках большой белый ящик, ставит его на стол.