У Пахана, конечно же, было имя. Обычное русское имя Михаил. Да и фамилия простая – Касьянов. И жил этот Михаил Касьянов в Подмосковье, работал на механическом заводе токарем. Неплохим токарем был Михаил Касьянов. Зарабатывал нормально, часто начальство просило план "дотянуть" (за премию). Иногда кое-что делал на заказ: для автолюбителей, в основном. Тоже не бесплатно. Словом, и на хлеб с маслом хватало, и жене на тряпки, и детям на конфеты. Даже с дружками посидеть в пивной – и то оставалось. Словом, хорошо жил токарь Михаил Касьянов. Да вот беда – той хорошей жизни кирдык настал в 90-е. Приватизировали тот механический завод, да и растаскивать начали. А рабочие: кто сам ушел, кого сократили – осталась только пьянь да рвань, кому не зарплата нужна была, а подачка на опохмелку. Но и Михаил Касьянов не ушел, хотя пьянью и рванью его никто бы не назвал – достаток в доме ценил и поддерживал, а в гулянке всегда меру знал. Удивлялись тогда все: что такой здоровый крепкий мужик на дохлом заводе делает? А получилось вот как.
Сначала, когда в 90-х начался весь этот беспредел с приватизацией, Михаила держали для работы по важным заказам, и зарплату неплохую платили – выгода была хозяевам. Потом, когда и это закончилось (завод-то разворовывали потихоньку – заказчики и уходили один за другим), Миша еще с годик на клиентах своих держался (автолюбителей к тому времени больше стало, а токарей хороших в округе не прибавилось). А вот потом как-то позвали его к себе новые хозяева. "Ты, Михаил, - говорят они ему, - мужик крепкий, сообразительный, хватит тебе токарничать – нам тут твои способности в другом деле нужны!"
И начал Михаил Касьянов проверять продукцию, которую новое руководство покупало где-то (говорят, в Китае), да и продавало втридорога своей родной Рассее. Продукция, надо сказать, была качества отвратного, иногда по полпартии приходилось возвращать. Но это никого не смущало. Потом, для экономии (чтоб товар туда-сюда не гонять), Михаила послали почти в этот самый Китай, в далекий Хабаровск - на месте продукцию отбирать. Привез он оттуда Людке своей барахла два чемодана, да детишкам "Денди" и всякой другой электронной ерунды. А еще привез Михаил Касьянов из Хабаровска выгодные торговые предложения для своих новых хозяев. "Хватит, дорогие начальнички, железки продавать, - сказал он им своим уверенным басом, - навару с них никакого, да и китайцы скоро другие пути доставки найдут! Давайте расширим бизнес: электроника, косметика, одежда, финтифлюшки всякие… Дело говорю!"
Так начался у Миши другой жизненный этап: уже не нанятым работником служил он у хозяев, а компаньоном. Дела в гору шли, бытовая электроника шла "влет", денежки завелись изрядные. Дом построил Михаил, машину купил, детей в престижную школу перевел, Людке отказу ни в чем не было… Словом, во всей стране бардак, а у Миши дом – полна чаша.
Но время шло, ситуация менялась.
Повстречал как-то Миша школьного товарища – пятнадцать лет не виделись, много воды утекло, а радость встречи была неподдельной. Сели, выпили, начали семьями дружить. И вот однажды свел этот школьный товарищ Мишу с незнакомыми хлопцами: дескать, деловое предложение у них к тебе! А эти хлопцы терли-терли, да предложение Михаилу Касьянову сделали такое: "Давай-ка, Михаил, ты бросишь своих компаньонов, а работать с нами будешь!" А надо сказать, что все это время китайскими связями в своей компании занимался только Миша, и никому их не передавал: русский-то мужик крепок задним умом! Подумал Касьянов над предложением этих хлопцев, да сомнения его взяли: "А что ж, - говорит, - я дружбанам-то своим скажу? Как объясню свой уход?" "А ты, - отвечают ему, - не беспокойся за них! Это не твоя проблема! Мы им все растолкуем!" И долю предложили солидную – в два раза больше, чем имел он на то время. "Ладно! – говорит Касьянов. - Решайте. А я посмотрю!"
Через неделю весь городок потрясла новость: на механическом заводе постреляли все руководство. Заехали три машины, из них люди с автоматами повыскакивали, да положили всю дирекцию… кроме Михаила, который аккурат в то время был в Хабаровске – за очередной партией китайского товара ездил. Следствие было, Мишу в прокуратуру несчетное количество раз вызывали, но убийц так и не нашли.
А потом, месяца через четыре, когда все поутихло, пришел к нему тот самый школьный товарищ, да и говорит: "Ну что, Миша? Вопрос мы решили! А ты слово дал – надо выполнять!" И тут до Касьянова дошло, кто его партнеров по бизнесу "того": спровадил на тот свет. Хреново стало Михаилу, а пуще того – когда Людке своей все рассказал. С той поры отношения меж ними похолодели, да и Людка стала другая какая-то: как будто "не в себе" была немного…. Но, делать нечего, жить как-то надо, и стал Михаил Касьянов работать на своем стареньком заводике с новыми компаньонами.
А те Мишу как-то сразу очень невзлюбили. Другие это были люди – "отморозки" какие-то, не чета прежним. И Миша со своими принципами в их компанию не вписывался. Только за счет природной силы, да китайских связей и держался. Но вскоре стал вопрос ребром: или Миша Касьянов все связи передает новым компаньонам, или…. Угрожать стали, припугнули Людку (у той после этого совсем "крыша съехала"), но Миша не соглашался. Тогда они "сдали" Касьянова и еще пару ребят ментам: его - как организатора, а их - как исполнителей громкого убийства на механическом заводе. Те ребята были подставными – за деньги на самооговор шли, а Миша…. Миша прошел по делу главным заказчиком. И вкатили Мише пятнарик без права пересмотра дела и обжалования решения суда.
Все. Жизнь, которую он тащил на себе в гору, словно Сизиф свой камень, потеряла всякий смысл. Дом конфисковали, Людка окончательно "сдвинулась" и оказалась в психбольнице, детей – забрала теща. А Миша отправился на Колыму – отсиживать свой пятнарик.
Но не тот человек был Михаил Касьянов, чтобы духом падать всякий раз, когда жизнь вставляет кол в задницу. На зоне он быстро понял, что к чему, не стал искать правды, а сошелся с авторитетами, и вскоре сам стал одним из них. Он вдруг ощутил, что ему всю жизнь хотелось именно таких отношений между ним и окружавшими его людьми - чтоб все понятно было: где свой, где чужой, кто авторитет, кто "шестерка". Чтобы никому не верить, никому не быть обязанным, не бояться, не просить... И тогда же вычислил Михаил Касьянов, подмосковный токарь, главный закон жизни: надо всегда быть сильнее другого, а чтобы быть сильнее, надо использовать не только свою силу, но и чужую слабость.
Тем временем на воле сестра Михаила Тамара обивала пороги госучреждений, добиваясь пересмотра "Касьяновского дела". Ей повезло – сменился очередной большой начальник, и в качестве демонстрации "гуманности правосудия" пересмотрели несколько дел, в том числе – и Мишино. Толку было немного, так как настоящих заказчиков убийства определили, но не нашли. Но Мише заменили "пятнарик" на "семерочку", якобы как соучастнику. Три он уже отсидел, а тут – и амнистия к 50-летию Победы. И вскоре вышел наш Михаил из тюрьмы к великой радости сестры Тамары и повзрослевших детей. Однако вышел он совсем другим человеком…
Вернувшись домой, "светиться" не стал, вел скромный, даже скрытный образ жизни. Устроился работать токарем в автосервис. По рекомендациям зоновских корешей и авторитетов разыскал кой-кого в соседних городах, познакомился, присмотрелся. Узнал, как бы между делом, где искать своих обидчиков (это милиция " не знает", где преступников искать, а народ знает все!). Приобрел "ствол" и схоронил до нужного времени. Заводил связи, втирался в доверие (и небезуспешно, благо рекомендации из зоны были отменные!).
И вот час его настал: сговорившись с надежными людьми, он похитил ночью из бани (без единого выстрела!) всех своих обидчиков – хозяев механического завода, отправивших его на зону, отвез их в укромное место и запросил огромный выкуп в обмен на их жизни.
Дня три ребятки хорохорились и кочевряжились, а на четвертый – пустили сопли: согласились на все условия и на всю сумму плюс за три дня "по счетчику". Думали, наверное: "Черт с ними, с деньгами – отобьем. Но когда выберемся – разыщем этого Касьянова и живьем шкуру спустим!"
Вышло все наоборот. Когда все переговоры были закончены, Касьянов выставил пленникам два ящика водки, и они с пережитого страху, да с голодухи - упились до бесчувствия. Мишкины ребята погрузили их в машину, отвезли в ту же самую баню, заперли в парилке и включили пар "на полную". Кричали и стучали "отморозки" недолго…. Своего же школьного товарища Касьянов убивать пока не стал, а взял с собой на "стрелку", куда должны были деньги привезти. Встреча состоялась, деньги передали, и тут Миша, вытащив из машины своего одноклассника (еще пьяного) коротко объяснил приехавшим за ним его корешам, что тому, кто пристрелит "это дерьмо" прямо сейчас, он, Миша Касьянов, выплатит четверть суммы выкупа, а еще четверть – всем остальным. А нет – так снайперы из засады (Мишины подельники – бывшие "афганцы") перещелкают всех в две минуты. Долго "братки" не думали – всадили в Мишкиного школьного товарища, бывшего их авторитета, три пули, взяли "бабки" и уехали. А Миша, наконец, смог вернуться к "нормальной" жизни.
Только вот сам-то вернулся, а из прежнего вернуть ничего не удалось. Не было дома, не было Людки, дети "липли" к теще и отца сторонились, сестра Тамара, столько сил положившая на его возвращение, видя, что он окончательно "связался с бандитами", от него отвернулась.
И Михаил Касьянов, бывший токарь механического завода, остался один. Однако слава его в криминальном мире после "разборки" с хозяевами механического росла не по дням, а по часам, и уже все окрестные авторитеты стали искать с ним дружбы, Паханом звать. Михаил как-то быстро привык к новому имени: прежнее "Михаил Касьянов" чем-то напоминало ему о Людке, детях, о преданных им и погибших друзьях, словом – о прежней небогатой, но светлой жизни, теперь уже навсегда потерянной. Лить слезы воспоминаний он не любил, а потому, чтобы избавится от их причины, все чаще представлялся Паханом. И это вселяло в него твердость, уверенность, вызывало уважение к самому себе.
Разрослась, как-то сама собой, и его "бригада", которая взяла под контроль и механический завод, и рынок, и еще много чего другого. И кривая Мишиной жизни опять пошла вверх. Поправилась и личная жизнь. Его полюбила женщина – скромная учительница биологии, с которой они жили на одной лестничной площадке. Марина была разведена, делила с сыном Сережей однокомнатную "хрущевку", и душа ее была также одинока, как и душа Михаила Касьянова. Свадьбы не было, да и жили они, в основном, раздельно. Нельзя сказать, что Миша любил Марину, скорее он увидел и правильно оценил ее способность не вмешиваться в его дела, не расспрашивать, а тихо выполнять свои нехитрые женские обязанности. Но вот к Сергею он испытывал прямо отцовские чувства, прикипел к нему всем сердцем. И тот отвечал взаимностью. Этот Сергей и стал позже причиной его появления здесь, в Бестерленде…
ГЛАВА X.
Дед Пихто бежал так быстро, как будто ему было не восемьдесят четыре, а только семнадцать. Не будь он набит страхом от макушки до пяток, он бы непременно обратил внимание на свою неестественную скорость передвижения. Но сейчас ему казалось, что он бежит медленно, очень медленно…
Охранники, привязывающие деда и солдатика к столбам, то ли поленились завязывать настоящие узлы непослушными пальцами, то ли пожалели приговоренных, но веревки были скорее наброшены, чем завязаны. И каждая из них спасла Пихту жизнь. Первой была та, что уронила солдатика на землю и отвлекла Пахана, а второй – его веревка, которая фактически и не держала деда у столба. Пихто с ужасом увидел, как просвистевшее мимо него адское пламя "луча" в доли секунды сожгло вместе со столбом улыбающегося солдатика, как пробило брешь в толстых бревнах забора, свалило и сожгло вышку вместе с караульным, как выжигало деревья и кусты в лесу. Какая-то сила толкнула деда в грудь, он сел на землю, и, зачарованный ужасом, смотрел, смотрел, смотрел на ядовито-желтое смертельное пламя. А когда оно вдруг исчезло, Пихто, не веря тому, что еще жив, вскочил и со всех ног бросился в пролом, благо был он в двух шагах.
Он понял, что бежит только в густом лесу, когда ветви начали немилосердно бить его по лицу, тем самым, приводя в чувство. И здесь в действие вступила природная хитрость Пихты – он стал, путая следы (как путает их преследуемый охотниками заяц), уходить вниз по реке.
Пахан же даже и не сразу сообразил, что второй приговоренный сбежал, использовав то обстоятельство, что он, Пахан, находился в "особом состоянии души", и что своим побегом этот вонючий дед опустил его возвышенный экстаз ниже уровня тюремной параши, что на глазах у всех он посмеялся над ним самым поганым смехом, какой только может издать его беззубый рот. И что эти козлы охранники, мурло конвойное, даже пальцем о палец не ударили, чтобы задержать беглеца.
- Догна-а-ать! – заорал он, наводя ствол на лежащих на траве солдат. Те мигом вскочили и бросились в пролом - не столько, чтобы поймать деда Пихто, сколько спрятаться от этого "луча смерти". Гражданские с криками и визгами ринулись в ангар: никто не хотел быть рядом с Паханом в эту минуту. А тот, бросившись к первому попавшемуся офицеру, схватил его за грудки и долго орал в перекошенное страхом лицо, что именно он, офицер, мать его, проворонил это старое чмо, и что он, Пахан, век воли не видать, отрежет ему "лучом" ноги и руки, мать его, а то, что останется – бросит на съедение речным крокодилам и червям, в натуре; и что он, офицер, будет жив еще, когда черви и крокодилы, мать его, будут медленно съедать его глаза, печень и его яйца; и он, баран в погонах, мать его, будет видеть все это, и захлебываться в собственной крови пополам с собственной блевотиной, мать его, если тотчас же не приведет этого засраного старикашку назад, к этому столбу, мать его, ублюдки, чмо подзаборное… Пахан еще орал благим матом, а офицер уже собрал оставшихся солдат, отрядил несколько человек руководить ремонтом забора и вышки, сам же с пятью бойцами нырнул в лес – ловить Пихту.
Однако, обшарив в лесу все, что можно, по два – по три раза заглянув под каждый куст и за каждое дерево, они так и не нашли деда. И тут кому-то пришла в голову счастливая мысль сказать Пахану, что, мол спалил он Пихту вместе с солдатиком одним выстрелом. Спалил, да просто не заметил. Что Пихто, дескать, отвязался, как и солдатик, да на одну линию с ним и попал… ну, и судьбу одну разделил. И что двое из них это видели своими глазами. С тем, трясясь от страха, они и вернулись к ночи в Обитель. Пахан, уже отошедший от гнева, то ли поверил в их рассказ, то ли, обман почуяв, смолчал, но казнить никого больше не стал. Только отобрал оружие у некоторых и перевел их в гражданские.
Пихто же так и бежал, час за часом, вниз по реке, пока до него не дошло, наконец, что обычный человек так долго бежать не может. Он остановился и прислушался: сердце билось ровно и выпрыгивать из горла не собиралось. Очень удивился дед – даже про погоню забыл! Да ее вроде бы и не было: ветки не трещали, и вообще, было очень тихо. Удивленный способностями собственного организма, Пихто сел на камень у воды и стал думать. А что тут думать: раз ты, в девятом десятке находясь, так скачешь, то чой-то в тебе странное происходит! Подумал Пихто, да и решился на эксперимент: встал, схватился за камень, на котором сидел, поднял да и зашвырнул его в реку. Голыш, весом килограмм под двадцать, а то и под все тридцать, с легким шелестом рассек воздух и плюхнулся в воду, подняв нехилую волну и занавес из брызг.
- Да-а! – протянул Пихто. – Давненько я такого фокусу не делав, ага! Годков, аккурат, шестьдесят! И озадаченный, дед поплелся вдоль реки, озираясь впрочем по сторонам – вдруг слуги Сатаны нагрянут!
Дело близилось к вечеру, начало смеркаться. Через полчаса уже вообще ничего увидеть было нельзя, поэтому Пихто уселся на землю, прислонившись к огромной ели, и так просидел всю ночь, глядя на неподвижные и почему-то не мерцающие звезды.
А рано утром того же дня, задолго до казни, группа Шамиля вышла из Обители к тому месту, где Старик увел из-под их носа беглеца-Тестера. Шамиль не был силен в электронных премудростях, но и в слуг Дьявола не верил, короче: он так и не понял, что это за страна, кто здесь живет; понял он только то, что и здесь есть на кого охотится, в кого стрелять и кому служить. А значит, все остальное не имело значения. Заботило его только то, что, как следовало из рассказов солдат, Старик – не простая птица, что он имеет почти такую же силу, что и Пахан, ну, разве что "луча" у него нет…. "А кто знает, может и есть? – рассуждал Шамиль. - Не даром же Пахан его так опасается!"
Учитывая серьезность противника, отсутствие данных о его точном местонахождении (в то поганое утро Старик опять как сквозь землю провалился!) и категоричность приказа Пахана, Шамиль решил не рисковать, а устроить засаду у реки, в том месте, в котором Старика и беглеца видели в последний раз. И ждать, сколько надо. Сами придут. Шамиль их изловит, допросит, а потом уже будет разговаривать с Паханом.
План был хорош: если они поймают Старика, и если тот пойдет на контакт, то у Шамиля против Пахана появится немалый козырь. Это поднимало Шамилю настроение, и он бодро шагал, напевая какую-то старинную чеченскую песню.
Утром деда Пихто ждало очередное открытие. Двинувшись с первыми лучами солнца дальше по течению реки, он вдруг с удивлением обнаружил, что мир… кончился. Кончился лес, кончилась земля, и даже река, и та кончилась, оборвалась в черное ничто. Пихто сунул в эту черноту палку – она исчезла. Набравшись смелости, сунул руку… Странно…, до кисти он руку чувствовал, а кисть, погруженную в эту непонятную черноту – нет. Словно отрезали ее, или как будто и не было кисти вовсе. Вытащил руку из черноты – вернулись ощущения. Сунул опять – снова рука стала культей.
- Святые угодники! – прошептал Пихто. – Что же энто за явление тако? Може, енто и есть тот самый край земли, по который в сказках, значить, сказывають? Не иначе, он, ага! Вона он каков, оказываицца? Не страшнай, ага! Трошки жутковат спервоначалу, а опосля – ничаго! Ага! Ну, дык, достиг, значит, дед Пихто края зямли! Как Иван-царевич, тудыть яго!
Пихто заулыбался беззубым ртом: как-то приятно было себя чувствовать в необычной роли первооткрывателя. Словно большой ученый, разрешивший, наконец, мучавшую его всю жизнь загадку, дед почувствовал в сердце гордость, радость, счастье и какое-то стыдное желание заплакать. Все еще улыбаясь, он сел на зеленую травку и запел во весь свой старческий голосок:
- Степь, ды степь кругом,
Путь далек ляжит,
Там, в стяпи глухой
За-а-мерзал ямщик.