Пал Палыч сел в первом ряду, прямо напротив президиума. Для него там было заготовлено место. Вокруг него сидели такие же, как и он, все на одно лицо, словно из одного детдома "кураторы". Они внимательно следили за выступлением своих "подопечных" на сцене. Пал Палыч сразу привлёк внимание своих сослуживцев своим новым пиджаком. Его друганы восхищённо цокали языками, щупали ткань, с восторгом гладили подкладку из нежнейшего натурального шёлка. Пал Палыч был явно доволен таким к себе вниманием, весь светился радостью, и даже послал пару нежных взглядов Толику, отчего тот неожиданно наполнился таким восторгом, таким восторгом, что решил, что он непременно выступит ярко, вдохновлённо, не так как этот заумствовавшейся политтехнолог.
После Глейбы была очередь Егора Гавнодара, и он, чмокая и присасывая, затянул свою любимую песню о том, что русских ещё очень много, а так как у страны не будет будущего если она будет страной русских, то надо долю русских уменьшать, а это невозможно без сильной центральной власти и жёсткой президентской вертикали ...
В отличие от глейбовой зауми было всё логично и понятно. Сразу видно - великий ум! Но, опять без вдохновения. Не было драйва! На одно слово три чмока и минута сопения!
- Вот откуда, наверное, и пошло выражение: "обсасывать проблему" - подумал, было, Толик. - Нет не трибун!
Который раз Толик убедился, что не надо Егорку дёргать, пусть себе в кабинете сидит, концепции сочиняет, нечего его на трибуны таскать, позорище одно.
Кроме того Толик сразу заметил кто теперь Егоркин куратор. Это был плюгавый и невзрачный мужичонка, сидевший через одно место от Пал Палыча. Дело в том, что как только Егорка начал чмокать, то он сразу же прекратил благоговейно ощупывать и гладить подкладку бывшего толикового пиджака и стал внимательно и напряжённо слушать Егоркино сопение. Даже беззвучно шевеля губами, словно проговаривая про себя каждый чмок и каждое слово выступления своего подопечного.
Толик с интересом наблюдал за кураторами, понимая, что сидящие рядом с ним в президиуме "политики", теперь так, фуфло, списанный материал, дурилки для быдла. И если он хочет в ближайшей перспективе остаться на плаву, то надо налаживать рабочие и дружеские отношения с простыми и незатейливыми ребятами из первого ряда.
Следующим выполз Григорий Гавлинский. Этот пьеро понёс уже совершеннейшую ахинею. То ли симулировал сумасшествие, то ли на самом деле был у него очередной приступ шизухи.
- А что, если с ним теми же методами возобновляли сотрудничество что и со мной, то вполне возможно, что не выдержала его слабенькая головушка. И так всё время на честном слове, а тут такой прессинг! Одно слово - жертва карательной психиатрии. Ну да ладно, дадут в новостях картинку как он, дёргая непропорциональной головой, раскрывает свой кривенький ротик, кося в разные стороны глазками, и то хлеб. Хоть так отметится, болезный - хмыкнул про себя Толик.
Следующим был сам Рыжий Толик.
Пал Палыч сразу стал серьёзным, перестал хвастать перед сослуживцами содержимым карманов толикового пиджака, и внимательно и строго уставился на своего протеже.
Толик начал громко и агрессивно. И сразу он радостно отметил про себя: Драйв! Драйв пошёл! Есть драйв!
- Вопрос, который мы должны решить сегодня, это окончательный вопрос о власти! Или мы сегодня окончательно решим этот вопрос, или окончательно решат нас! Да именно так! Мы слишком расслабились, разнежились, уверовали в свою непогрешимость и оторвались от реальности. А реальность проста и вульгарна - мы стоим на краю гибели. Мы перестали понимать страну, мы не представляем, что творится в глубине этой огромной массы. А сопротивление и угроза кровавого реванша по мере построения постиндустриального общества только нарастает. Не надо убаюкивать себя, что в прошлом нам удалось избежать серьёзных эксцессов. Мы не уничтожили угрозу, а лишь отодвинули её в будущее. Отчуждение и ненависть к нам только возрастает и требует выхода. Подросло новое поколение, мечтающее о мести за "якобы обманутых родителей". Да нам удалось нейтрализовать одно поколение краснокоричневых, но выросло новое. Ещё более агрессивное, наглое и молодое. А, следовательно, должна возрастать и борьба с краснокоричневыми. Должен возрастать и расширяться государственный аппарат подавления краснокоричневой сволочи. Но мы игнорируем эти простые и объективные законы построения либерализма. И дошли до такого состояния, когда сами отталкиваем, то, что может быть нашим единственным спасением - твёрдую и жёсткую Государственную Власть. Лишь только твёрдая, жёсткая, даже жестокая государственная власть может сохранить все те завоевания демократии, за которые мы боролись все годы реформ. И поэтому я провозглашаю: Да здравствует властная вертикаль! Больше властной вертикали! Пусть она будет выше, крепче и шире! Всё сделаем ради её укрепления, всё что можем, отдадим государственному аппарату, так как только он может защитить нас и сохранить наши завоевания на данном этапе построения либеральной демократии!
Зал ответил овациями. Хлопали не только шустрые кураторы из первого ряда, но, даже, зашевелилась и студенистая протоплазма в глубине зала. Вряд ли носители целлюлита из партии "Единого медведя", которые в основной массе и заполняли зал, что-либо поняли из того, о чём говорил Толик. Но драйв они определённо почувствовали, так как их крайне чувствительные жировые складки слегка завибрировали от колебаний воздушной среды, и вся эта колтыхающейся масса склизкого и прогорклого жира медленно и, пока ещё неуверенно, стала разворачиваться и тянуться по направлению к новому источнику энергии.
Но странно, вместе с ощущением триумфа, в Толике резко и беспричинно возникло чувство какого-то странного беспокойства, словно что-то должно было произойти, чего он никак не должен был упустить. Такого с ним раньше никогда не было. Это чувство явственно росло, порождая в нём неведомую ранее тоску и неуверенность. Словно он стоял на пороге чего очень важного и страшного. Какого-то нового знания, или прозрения, после которого неизбежна встреча с неведомым.
Тут в проходе появилась Хамканада. Её галантно, но твёрдо, вёл под ручку очередной молодчик. Хамканада вела себя как-то дёргано, нервно. Как-то сконфуженно косилась, всё время как-то судорожно оправляла свою мятую юбку. Скоро она оказалась в президиуме рядом с Рыжим Толиком.
Молодой хлыщ, который её привёл, уселся вместе с другими кураторами, и тут же среди них возникло какое-то весёлое обсуждение. Все настолько увлеклись тем, что говорил хамкамадовский куратор, что даже позабыли о предыдущем хите, в виде толикового пиджака. Им было весело. Они смеялись и как-то часто и двусмысленно поглядывали на Хамканаду.
Хамканаду эти сальные взгляды смущали. Она краснела, сопела и ёрзала. Наконец ей дали слово.
- Мы тоже за народ вмести с властью. Мы всегда готовы дать ... весь свой опыт. У нас богатый опыт ... всё ж таки столько лет мы этим занимались ... реформами. Но и ... власть пусть к нам с уважением относится. А не так как ... вот бывает. Насилие не должно быть. Мы тоже люди. Если нас попросить вежливо, то мы всегда готовы ... поучаствовать ... в ... проектах ...
Кураторы, не в силах больше сдержаться, прыснули здоровым смехом молодых, не отягощенных излишней рефлексией, организмов. Хамканада же уже просто визжала в истерике:
- Мы за то чтобы только по согласию ... то есть с нами согласовывали что будут ...с нами ... совместные проекты мы готовы ... но совместно, значит, по согласию ... нужен диалог власти и гражданского общества ... мы готовы обсуждать и всегда согласны ... только нужно с уважением ... а не так как давай и всё ... а не то ...а как же наш выбор? ... Как же наш выбор? ... мы тоже имеем право на выбор ... мы за наш выбор ... чтоб наш выбор тоже учитывался ...
Толик уже не слушал этот бред. То, что он предчувствовал и страшился, уже пришло к нему. Резко и неожиданно его словно потряс удар мощного тока. Это был удар прозрения. И то, что ему открылось, потрясло его больше чем тот случай у доски перед всем классом в далёком детстве. Он просто вспомнил. Ясно и чётко. Он вспомнил всё! Он вспомнил, что всё это уже с ним было. Было точно так же как и сейчас, всё до мельчайшей подробности.
Толик сидел оглушённый и потрясённый. Разворачивающееся перед ним действо, уже совсем не интересовало его. Ни кривляния кающихся демократов, ни злорадный смех и самодовольное бахвальство "кураторов", в которых явно чувствовались ужимки ещё вчера, мелкой и "конкретной" дворовой шпаны, ни подобострастное ритмическое подрагивание целлюлитной протоплазмы (особенно когда ОНО хлопало и кивало в знак одобрения) не трогали его. Словно между ним и тем, что принято называть реальностью возник некий непреодолимый барьер, и всё что разворачивалось сейчас перед ним, было настолько мелко и несущественно, что не стоило и грамма внимания. Словно это был давно знакомый и изрядно надоевший старый фильм, который его, зачем-то, заставляют смотреть ещё раз, или как если бы ему ещё раз зачем-то пересказывали давно произошедший с ним случай. Так как, то, что было с ним теперь, он уже пережил. И всё то, что с ним происходило СЕЙЧАС, уже всё не имело никакого значения, так как всё это уже с ним было ТОГДА.
И самое главное заключалось в том, что тогда, всё это было с ним во сне.
И поэтому для него, вдруг, все эти мельтешения и кривляния, называемые реальной жизнью, вся эта суета, которой он ещё мгновение назад был предан, и отдавал полностью всего себя, стали всего лишь ничего не значащими тенями, эфемерными, лишёнными плоти проекциями чего-то неведомого, неизвестного и невероятного, тайна существования которого, ему внезапно и неизвестно зачем, была зримо и недвусмысленно явлена.
И это неизведанное сразу стало для него удивительно притягательным. Как будто перед ним разверзлась чудовищная бездна, неумолимо и непреодолимо втягивающая его в себя. И не было никаких сил, да и желания, противостоять этому странному влечению в неизвестность. Наоборот, ощущение этой, едва лишь легко коснувшейся его, страшной и непонятной силы, наполняло его истомой и слабостью в предчувствие восторга. Было страшно и томительно, как в далёком детстве перед первым свиданием, и уже одно это было чудесным, так как давно он уже, полностью засохший и заскорузлый в своём высокомерии, не испытывал этого, давно забытого им чувства томительного ожидания неизбежной встречи с новым.
С тем, что навсегда сделает его другим.
Глава 4. Две демократки
На обратном пути толп пикетчиков уже не было. Остались только неровные горы пёстрого мусора, по которым, засыпая их, струилась холодная позёмка. То ли разогнали, то ли сами замёрзли и разбрелись бухать и колоться по подвалам и подворотням. Стояла лишь какая-то одинокая снежная баба, в которую был воткнут плакат.
- Вот, подлецы! Вот ведь, голь на выдумки хитра! Сами не хотят протестовать, так снеговика слепили. Ха-ха-ха! Давай к нему - скомандовал Пал Палыч.
Когда мерсидес поравнялся с изваянием, и Толик опустил стекло, чтобы получше рассмотреть творчество демократических низов, то он с ужасом обнаружил, что это стоит, покрытая толстым слоем инеея, сама госпожа Новодворкина.
- Валерия Ильинична, вы в порядке? Может кофе вам дать горячий? У меня в машине встроенный комбайн есть, сейчас быстро сварим ...
Договорить Толик не успел, снежная баба спазматически дёрнулась, над нёй появилось слабое облачко пара, и в Толика полетела смачная, долго копившаяся, простудная харкотина.
Мерсидес резко взял с места. Но всё ж таки несколько раз ударить лимузин своим плакатом фурия демократии успела. На этот раз она ничего не кричала, видно в горле всё перемёрзло.
- Добрый ты, рыжий, - промолвил Пал Палыч, смотря в заднее стекло на удаляющуюся Новодворкину, - Зачем стекло опускал? Посмотрели бы и уехали. А если теракт? Что, мне потом за тебя отвечать? Ты такие штучки брось.
- Простите Пал Палыч, - оправдывался Толик, брегливо вытирая обильную харкотину влажной дезинфецирующей салфеткой, - не ожидал. Какая, однако, неистовость! А ведь ещё вчера были почти друзьями.
- Да, вот так и распадаются политические союзы. Кто-то с плакатиком остаётся мёрзнуть, а кто-то в мерсидесе уезжает. Правда жизни, епить ... - философски заметил Пал Палыч.
Толик повернулся и посмотрел назад. Как бы навсегда прощаясь со своим демократическим прошлым.
Начиналась пурга. На огромном заснеженном поле, усеянном разнообразным мусором, оставшимся от митингующих демократов, пивных банок, рваных пакетов от чипсов, водочных бутылок, использованных шприцов, рваных презервативов, каких-то не то окровавленных, не то изгаженных фекалиями бумажных обрывков, стоял одинокий снеговик с уже сломанным плакатом. Ветер безжалостно трепал обрывки картона и ватмана. Что было написано на рваных лохмотьях, уже было не прочитать. Безжалостная судьба и слепая стихия навсегда стёрли начертанные там слова. Но было ясно, что было написано что-то прекрасное, возвышенное, проклятье тирании, призыв к свободе...
Да, воистину, замёрзшая Лера, превратившаяся в сосульку, с обрывками плаката на сломанной палке в руках, стоящая посреди заметаемой пургой свалки - именно таким должен быть отечественный вариант статуи отвергнутой свободы.
- Какая грустная аллегория. Вот она судьба демократии в этой холодной стране. Ничто не вечно на этой бесконечной равнине, только лёд, безжалостная пурга и снег - вздохнул он.
Пока он ностальгировал, созерцая печальной образ того, во что выродились шумные митинги на Пушке конца восьмидесятых, зазвонил телефон. Пал Палыч нажал на кнопку громкой связи.
- У нас друг от друга секретов быть не должно - объяснил он.
- Паш, ты? - раздался бодрый голос в салоне.
- А, Кеша, привет. Ну, как там, хи-хи-хи, подопечная?
- Да замучила. Требует продолжения сеанса.
- Ну, так давай, покажи класс.
- Ой, да уже надоела доска косорылая. Сколько же можно!
- Ну, брат, служба. Ты её с сзади, а перед собой плакатик вешай, или порнуху по телеку. Нас же учили.
- Да нет, ты не понял, ей другое надо, чтобы её садировали.
- Ну, так свяжи и выпори. Делов то!
- Экий, ты, Паша, отсталый. Она же высокоразвитая личность! Ей нужно целые пантомимы разыгрывать. Представления корчить.
- Это как? - в голосе Паши послышались нотки недоумения.
- Она на самураях помешана. Требует, чтобы я самурая изображал. Зов крови, бл@ть! Типа я, самурай, её взял в плен и пытаю.
- Да, друган, интересное у тебя кино. Ну, ты же по пыткам всегда отлично имел. Вот как подфартило! Как будто знали! Хи-хи-хи ...
- Тебе бы только над другом похихикать! Ей же надо чтоб там на всяких дыбах, да сложным образом подвешивать. Всё надо правильно делать. Чтобы было всё достоверно. Иначе она не возбудится. Реквизит, знаешь, какой сложный! Дорогой. Импортный. Блестит всё. Страшно даже подступиться. Не то, что у нас, два провода и ржавый таз с водой.
- Ну, ничего держись. Родина послала, надо сдюжить.
- В общем, так, друган, давай ко мне на подмогу.
- Да что я там не видел. У меня на эту старуху косую не встанет.
- Да ей это и не надо. Если её как следует отсадировать, то потом достаточно на пропеллер посадить и все дела.
- Постой что за пропеллер? Ширево что ль?
- Да нет агрегат такой. Там над мохнатым велосипедным колесом сиденье с прорезью, так что при вращении колеса щетина ей, сам понимаешь что, трёт и она кончает.
- Так я то зачем нужен? Колесо крутить?
- Да нет. Педали она сама крутит. Только перед этим ей надо в образ войти. Ну, типа напали самураи, свободы лишили, разрушили всё, выпороли ... Одним словом: Спалил фашист родную хату. Будешь вместе со мной антураж создавать.
- Это самурая играть?
- Или самурая, или фашиста, что в бошку ей стукнет.
- Слушай, да это же чёрти что, мы перед ней самураев изображать, а она на пропеллер и всё. Бред какой-то. Конечно один раз, по дружбе помочь можно, но, Кешь, ты только не обижайся, не интересно мне таким сексом со старой извращенкой заниматься.
- Пашка, не ссы. Там молодые демократки будут. Её соратницы. Будешь их трахать, пока она на пропеллере будет сидеть.
- Это как?
- В общем, она придумала такую пантомиму. Она содержательница притона. Где-то в Китае тридцатых годов. Тут начинается война. Самураи-фашисты захватывают притон, её садируют, а молодых шлюшек грязно имеют.
- А девки откуда?
- Да молодые демократки - феминистки. Она их сагитировала. Они там все с тараканами. Мечтают быть жертвами грубого насилия. Вроде, ещё трое наших подписались. Только бы не соскочили. Двоим, корешь, нам трудно будет. Эти демократки, если их выпороть, такие злющие! Даже виагра не поможет. Тут только числом брать надо. Выручай! Подъедешь?
- Клиента только домой доставлю, и к тебе.
Рыжий Толик рассеяно слушал этот диалог. Удивительно, он так долго был знаком с госпожой Муцуомовной, а ничего такого о ней не знал! Да, профессионалы эти ребята. Быстро колят.
Но это совсем его не интересовало сейчас. Он весь был сосредоточен на своём недавнем открытии. Он никогда не верил в возможность такого. Но сейчас он зримо и ясно убедился в возможности ясновидения и вещих снов. Ещё и ещё раз, вспоминая тот, давний сон, и сравнивая со всем тем, что только что произошло с ним на этом форуме, он снова и снова убеждался, что тогда, во сне всё было в точности так, как сегодня наяву. Он снова и снова, прокручивал в памяти обрывистые воспоминая смутных образов сна, боясь вспугнуть возникающую в его душе смутную надёжду. Пока ещё совсем эфемерную надежду. И с каждым мгновением он всё больше наполнялся восторгом, так как что-то подсказывало ему, что если это действительно так, и сон может быть настолько вещим, то это открывает ему какие-то новые горизонты и возможности. Пока ещё совершенно не ясно какие, но он уже был полностью во власти этих, непонятных, неопределённых, но чем-то неуловимо манящих и согревающих его новых надежд.
Он вспомнил, при каких обстоятельствах он увидел этот сон. Этот сон пришёл к нему в салоне госпожи Зары. Туда ему рекомендовал зайти Егор. Подлечить нервы. Они очень расшалились в период дефолта. Он был там один раз. Только один раз. Так как после первого же сеанса нервы сразу пришли в норму. Ему просто дали выпить какую-то гадость, и он заснул. И проснулся спокойным и умиротворённым. И когда он спал, он видел сон. Сон, который оказался вещим. Сон, который через несколько лет, сегодня, стал явью!
- Ну что, рыжий, теперь домой, а то я, как ты слышал, по делам спешу - прервал его размышления его новый не то наперсник, не то конвоир.
- Пал Палыч, день сегодня был тяжёлый. Сначала ваш визит, потом форум, затем эта Новодворкина, будь она не ладна. Мне бы восстановительную процедуру пройти, нервишки подлечить.
- Так тебя в больничку что ли оттаранить?
- Да ну их эскулапов. Что они могут? Только анализы брать. Мне бы к госпоже Заре.
- К шлюхам что ль? Ну, ты, рыжий, кремень. Правильный мужик. Так и надо! Слушай! А давай с нами к косорылой, там же, ты слышал, молодые шлюшки будут, там каждый хер сегодня будет на боевом счету!
- Да нет, Пал Палыч, вы не поняли. Она что-то вроде ведьмы, или гипнотизерши. Она успокаивает и возвращает сон.