В течение многих поколений они жили под землёй и наблюдали на стенных экранах за тем, как мир снаружи становится всё более туманным, всё более смазанным. Единственный способ вернуть картинке ясность - это выйти наружу и очистить линзы камер. Но выйти на очистку - то же самое, что отправиться на смерть. Вот почему они установили строгий закон, жестокий обычай: каждый, кто выразит желание выйти наружу, получит то, чего хочет. Шериф Холстон после многих лет служения закону сам нарушает его.
Хью Хауи, автор этой небольшой новеллы никогда даже не мечтал, что она станет настолько популярна. Но она зажила собственной жизнью, и читатели потребовали продолжения. Последовали 4 продолжения, каждое длиннее предыдущего - последняя, пятая, уже не новелла, а повесть, насчитывает в печатном варианте 250 страниц.
От переводчика: выражаю огромную благодарность justserge за прекрасную обложку и неизменное желание прийти на помощь.
Хью Хауи
Очистка
Wool
by Hugh Howey
Переводчик sonate10
Лизе Келли-Уилсон
1
Холстон всходил навстречу своей смерти. Наверху царила весёлая суматоха, оттуда доносились голоса играющей ребятни - так звонко кричат только счастливые дети. Холстон не торопился; он делал каждый шаг взвешенно и обдуманно, круг за кругом поднимаясь по винтовой лестнице. Стальные ступени звенели под старыми отцовскими ботинками.
Ступени были столь же стары и изношены, как и ботинки. Жалкие хлопья краски сохранились только в углах и на нижних поверхностях, где их никто не тревожил. При каждом шаге в воздух вздымались дрожащие облачка пыли. Холстон ощущал вибрацию в перилах - те тоже были истёрты и отполированы до блеска. Его всегда изумляла мысль о том, как человеческие ладони и ступни за многие столетия смогли взять верх над несокрушимой сталью. Вот так и смогли - по одной молекуле за раз, думал он. Каждый из живущих стирал один тонкий слой, в то время как Шахта стирала самих живущих.
Ступеньки слегка провисли, их передний край отгибался книзу, словно выпяченная губа. В центре ступеней почти не сохранилось выпуклых ромбиков, в давние времена не дававших идущим по лестнице поскользнуться. О том, что они существовали, свидетельствовали остатки узора по краям ступеней: там из гладкого металла поднимались маленькие ромбовидные пирамидки с резкими гранями и пятнышками краски.
Холстон занёс старый ботинок над старой ступенью, опустил ногу, перенёс на неё вес тела, потом повторил всё заново. Он забылся в мыслях о том, как бессчётные годы могут унести в вечность и молекулы, и людские жизни, слой за слоем превращая их в пыль. И снова, уже в который раз, он думал о том, что ни жизнь, ни лестница не были предназначены для подобного существования. Тесный колодец длинной спирали, пронизывающий круглую Шахту, словно соломинка для питья, был построен не с этой целью. Как почти всё в их цилиндрическом доме, лестница, похоже, была сделана для чего-то другого, но для чего - никто не помнил. То, что теперь являлось основной дорогой для многих тысяч людей, снующих по ступеням в непрекращающемся кружении дней, с точки зрения Холстона, предназначалось для немногих и лишь в экстренных случаях.
Вот и ещё один уровень остался позади - жилое отделение, по форме напоминающее пирог. Осталось ещё два. По мере того как Холстон преодолевал последние два уровня - последние в своей жизни лестничные пролёты - льющиеся сверху звуки весёлых детских голосов становились всё громче. Это был смех юности, смех беспечных душ, ещё не проникшихся сознанием того, где им приходится обитать, ещё не ощутивших гнёта земной толщи. Они не задумывались над тем, что погребены под землёй, они просто жили . В лестничном колодце гуляло эхо их звонкого гомона, и оно резко контрастировало с решением Холстона покончить счёты с жизнью.
Вдруг один голос зазвенел громче, перекрыл остальные. Холстон вспомнил, как сам был мальчишкой, как ходил в школу, играл со сверстниками. В те далёкие годы их бетонный цилиндр, все его уровни: жилые и производственные, гидропонные огороды, вентиляционные помещения с их переплетениями труб - всё казалось огромным, как Вселенная, необъятным пространством, которое никто никогда не был в состоянии исследовать до конца, лабиринтом, в котором он с друзьями мог затеряться навечно.
Но между нынешним днём и тем далёким прошлым пролегло тридцать лет. Холстону казалось, что со времён его детства миновали две или три полных человеческих жизни. Кому-то другому осознание долгих, хорошо прожитых лет принесло бы удовлетворение, но не ему. Одну из своих жизней он провёл в должности шерифа, и этот тяжкий груз угнетал его, не давал спокойно взглянуть на своё прошлое. И была ещё одна жизнь, тайная, скрытая ото всех. Три года - время, когда последние слои его существа стёрлись и искрошились в пыль; три года, проведённые в молчаливом ожидании того, что так и не случилось; три года, каждый день которых был длиннее целого месяца из любой другой его жизни.
Лестница кончилась, и рука Холстона соскользнула с перил - истёртый стальной брус оборвался. Перед шерифом открылось самое большое из всех помещений Шахты: кафетерий и примыкающий к нему салон. Холстон был теперь на одном уровне с голосами играющих детишек. А вот и они сами, смешливые, ярко одетые, носятся по комнате - играют в пятнашки. Горсточка взрослых пыталась внести хоть какое-то подобие порядка в этот хаос. Холстон узнал Донну: та подбирала с замусоренного пола разбросанные по нему мелки и цветные карандаши. Её муж Кларк сидел в дальнем конце комнаты за столом, уставленным стаканами с соком и мисочками с кукурузным печеньем. Он приветливо помахал Холстону.
Холстон и не подумал махнуть в ответ: не было ни сил, ни желания. Он ни на кого кругом не смотрел; его взгляд был устремлён на панорамный экран на стене кафетерия, который открывал глазу самый широкий в Шахте вид на их негостеприимный мир. Утро. Сумеречный свет окутывает безжизненные холмы - они не изменились со времён детства Холстона. Он прошёл долгий путь от бегающего между столами и креслами мальчишки до пустой оболочки, в которую превратился сейчас, а холмы на экране остались прежними. За их округлыми вершинами виднелись знакомые силуэты городских небоскрёбов, слегка поблёскивающих в неясном утреннем свете. Древние полуразрушенные здания из стекла и стали возвышались там, где когда-то, согласно предположениям, жили люди. На поверхности.
Один из играющих вырвался, словно комета, из общей группы и врезался в колени Холстона. Тот глянул вниз и протянул было к ребёнку руку - это был сын Сьюзен - но тот всё так же по-кометному с визгом умчался прочь, вновь втянутый в орбиту остальных играющих.
Холстон вдруг вспомнил о лотерейном выигрыше, который выпал им с Аллисон в тот год, когда она умерла. Он по-прежнему хранил билет, носил его повсюду с собой. Один из этих детишек, а возможно, и двое, могли бы быть их с Аллисон, бегали бы сейчас за старшей ребятнёй... Они, как и все родители, мечтали, чтобы судьба благословила их двойней. Конечно, они пытались - ночь за ночью после того дня, когда им выпал счастливый номер. Другие родители желали им удачи, остальные - те, которым не повезло с лотереей - молились, чтобы пустой год побыстрее прошёл.
Они с Аллисон даже стали суеверными - на что только не пойдёшь, к какой только помощи не прибегнешь, если хочешь иметь ребёнка! И чеснок над кроватью подвешивали - он, как говорили, способствовал зачатию; и две монетки клали под матрас - чтобы родилась двойня; Аллисон повязывала в волосы розовую ленточку, а Холстон рисовал себе голубые полосы на скулах... Словом, испробовали всё - и смехотворное, и дурацкое, и отчаянное. Единственное, что в таких обстоятельствах выглядело бы ещё более по-идиотски - это не пытаться ничего сделать, не прибегнуть ни к каким ухищрениям.
Но, видно, не судьба. Не окончился ещё их год, как счастливый номер перешёл к другой паре. И не потому, что они плохо старались. Не хватило времени. Ушла из жизни жена.
Холстон отвернулся от суетящихся детей и от нечёткой картинки на экране; он двинулся к своему кабинету, расположенному между кафетерием и воздушным шлюзом Шахты. По дороге он обратился мыслями к той давней сцене борьбы, произошедшей здесь, - а теперь это была ежедневная борьба с призраками, которую он вёл уже три года. Он помнил: если повернуться и пристально вглядеться в панораму на стене; если прищуриться и постараться проникнуть взглядом сквозь расплывающееся, неясное изображение - линзы камер постоянно заносило пылью, грязью и гарью, носящимися в воздухе - и вглядеться в тёмную лощину, разрезающую склон бурой дюны, эту складку, ведущую к вершине и дальше - к мёртвому городу, то можно различить недвижное тело Аллисон. Да, там, на холме - его жена, лежит, подложив под голову руки, застывшая, словно камень. Воздух и токсины пожрали её тело.
Может быть.
Дело в том, что различить что-либо там, вдалеке, было практически невозможно; это было трудно даже тогда, когда линза ещё была чистой, не забилась грязью. К тому же, не всему, что показывал экран, стоило верить. Фактически, здесь было большое поле для подозрений. Поэтому Холстон попросту предпочитал не смотреть. Он прошёл сквозь место, населённое призраками и ужасными воспоминаниями, место, где развернулась сцена внезапного сумасшествия, и вступил в свой кабинет.
- Нет, вы только посмотрите на эту раннюю пташку! - сказал, улыбаясь, Марнс.
Помощник Холстона задвинул металлический ящик шкафа с делами; старые подвески тоненько взвизгнули, словно заплакали. Марнс взял со стола исходящую паром кружку и только тогда заметил, что Холстон сегодня в особо мрачном, даже торжественном настроении.
- Вы как, босс, хорошо себя чувствуете?
Холстон кивнул. Он указал на стенд с ключами, висящий позади стола.
- Ключ от камеры ожидания, - сказал он.
Улыбка на лице помощника сменилась недоумённой миной. Он поставил кружку и повернулся, чтобы взять нужный ключ. Пока Марнс не смотрел на него, Холстон разжал ладонь - на ней лежала звезда шерифа, погладил её холодную, шершавую сталь, а затем положил звезду на стол. Марнс повернулся обратно и протянул ему ключ.
- Мне сбегать за шваброй? - спросил он, махнув большим пальцем в сторону кафетерия.
Если в камере никто не сидел, то они ходили туда, только чтобы убраться.
- Нет, - сказал Холстон. Он мотнул головой в сторону камеры ожидания, приглашая помощника последовать за собой.
Марнс поднялся, стул жалобно скрипнул.
Настала пора Холстону завершить своё путешествие. Ключ легко повернулся в замке. Замок, отлаженный и хорошо смазанный, резко щёлкнул. Короткое, еле слышное пение петель, решительный шаг внутрь, толчок, снова щелчок замка, и пытка позади.
- Босс?
Холстон протянул ключ между прутьями решётки. Вид у Марнса был озадаченный, однако он поднял руку и принял ключ.
- Что происходит, босс?
- Приведи сюда мэра, - приказал Холстон. Он наконец позволил себе глубоко, свободно выдохнуть. Он держал в себе этот выдох целых три года. - Скажи ей, что я хочу выйти наружу.
2
Изображение на стене камеры ожидания было чётче, чем на экране в кафетерии, и Холстон провёл свой последний день в Шахте, размышляя об этой загадке. Может ли так статься, что камера на этой стороне была менее подвержена действию токсичных ветров? А может, каждый осуждённый на смерть, выйдя на очистку, с особой добросовестностью относился к той видеокамере, которая давала возможность смотреть на их последний в жизни пейзаж? Или, возможно, это дополнительное усилие - дар следующему изгнаннику, который проведёт завершающий день своей жизни в этой клетке?
Холстон предпочитал последнее объяснение всем остальным. Потому что оно возвращало его к мыслям о жене. Оно напоминало о том, зачем он здесь, по другую сторону решётки, причём добровольно.
С тоской вспоминая жену, он сидел и смотрел на мёртвый мир - наследство древних людей. Это был не самый лучший пейзаж из тех, что простирались вокруг их подземного бункера, но и худшим его тоже нельзя было назвать. Вдали шла гряда невысоких холмов приятного коричневого цвета - цвета кофе, смешанного с точно отмеренным количеством свиного молока. Над холмами нависало всё то же серое небо, каким оно было в его детстве, и в детстве его отца, и в детстве его деда. Единственное, что двигалось в этом ландшафте - облака. Тёмные и мрачные, они неслись куда-то, словно стая летающих чудовищ, вроде тех, что рисуют в детских книжках.
Вид мёртвого мира заполнял собой почти всю стену его клетки - так же как и все другие стены на верхнем уровне Шахты; каждый показывал свой, отдельный кусочек туманного, а то и вовсе еле различимого пейзажа. Экран в камере Холстона шёл от уголка койки до потолка, простирался через всю стену до другой стены и заканчивался чуть выше унитаза. И несмотря на лёгкую неясность - словно линзу спрыснули маслом - он выглядел так, словно ты в любую минуту мог выйти туда, наружу. Словно это вовсе не экран, а широко распахнутое и зовущее за собой окно, по чьей-то странной прихоти расположенное по ту сторону суровой тюремной решётки.
Однако иллюзия выглядела убедительной только издалека. Наклонившись поближе, Холстон рассмотрел несколько мёртвых пикселей на широкой плоскости экрана. На фоне приглушённых коричневых и серых тонов ярко светились белые точки, кажущиеся квадратными окошечками в какой-то неизвестный, сияющий мир, дырами размером с человеческий волос, влекущими в неизведанную, лучшую реальность. Теперь, когда он всмотрелся в экран внимательнее, обнаружилось, что таких точек на нём множество - десятки, нет, сотни. Холстон задавался вопросом: есть ли в Шахте специалист, который был бы в состоянии устранить эту поломку, и есть ли у них инструменты для столь тонкой работы? Или эти точки умерли навсегда? Холстон вообразил себе время, когда половина пикселей "умрёт" и неистово засветится, а ещё несколькими поколениями позже, когда останется совсем мало серых и коричневых точек, люди внутри Шахты будут думать, что мир перешёл в новое состояние и снаружи полыхает вселенский пожар. И тогда единичные правильно функционирующие пиксели станут считаться поломками...
А не происходит ли то же самое и сейчас, при жизни Холстона?..
Из-за спины донеслось покашливание. Холстон оглянулся и увидел мэра Дженс - та стояла по другую сторону решётки, заложив руки за нагрудник комбинезона. Она угрюмо кивнула в сторону койки:
- Ночью, когда камера ожидания пустует и вы с помощником Марнсом отдыхаете, я иногда прихожу сюда, сажусь и наслаждаюсь тем же видом, что и вы сейчас.
Холстон вернулся к созерцанию безжизненного бурого ландшафта. В сущности, не такое уж унылое зрелище, если только не сравнивать его с картинками в детских книгах - единственных, переживших восстание. Большинству людей цветá в них казались сомнительными, так же как они считали сомнительным существование розовых слонов и синих птиц, но Холстон больше верил этим рисункам, чем картинке на экране. Он, как и многие другие, ощущал нечто глубоко исконное, первобытное, когда смотрел на истрёпанные страницы с буйством зелёного и голубого. Но если сравнивать пейзаж на стене с тесниной Шахты, этот неприглядный серый вид снаружи выглядел своего рода освобождением - там были открытое небо и воздух, которым человеку предназначено дышать самой природой.
- Здесь он всегда кажется более ясным, - проговорила Дженс. - Я имею в виду ландшафт.
Холстон ничего не ответил. Он наблюдал, как тёмное облако отделилось от тучи и двинулось в другом направлении, клубясь чёрным и серым.
- Вы можете заказать себе обед, - сказала мэр. - По традиции...
- Не нужно мне рассказывать о традициях, - прервал её Холстон. - Прошло всего три года с тех пор, как я подал Аллисон её последний обед вот здесь, в этой самой камере. - Он по привычке протянул руку, чтобы покрутить медное кольцо на пальце, забыв, что несколько часов назад оставил его дома на комоде.
- Как же давно это было, - пробормотала Дженс. Холстон взглянул на мэра: та прищурила глаза, наблюдая за движением облаков на экране.
- Неужто вы по ней скучаете? - съязвил Холстон. - Или просто сокрушаетесь, что изображения слишком сильно расплылись за такое долгое время?
Дженс бросила на него гневный взгляд, но тут же опустила глаза.
- Вы же знаете, мне это вовсе не по душе, и плевать на изображения. Но правила есть правила...
- Я вас и не виню, - сказал Холстон и попытался подавить свою злость. - Я знаю правила лучше кого-либо другого. - Его рука слегка дёрнулась к знаку шерифа, которого теперь тоже не было на месте, как и кольца. - Чёрт, я всю жизнь положил на то, чтобы заставить всех соблюдать их, даже после того как понял, что они - чушь собачья.
Дженс опять прочистила горло.
- Ладно, не буду спрашивать, почему вы сделали ваш выбор. Наверно, потому, что вы несчастливы здесь.
Холстон посмотрел ей в глаза и увидел, что они подёрнулись влагой, прежде чем она успела сморгнуть её. Сухая, как щепка, Дженс выглядела в своём мешковатом комбинезоне несколько комично. Морщины на шее и в уголках глаз казались глубже, чем всегда. Темнее. А хрипотца в голосе больше свидетельствовала об искреннем сожалении, чем о её возрасте и неумеренном потреблении табака.
Внезапно Холстон увидел себя глазами Дженс: разбитый человек сидит на расшатанной койке, кожа серая в тусклом свете мёртвого мира... От этой картины ему стало нехорошо. Он попытался подумать о чём-либо конкретном, насущном и уцепиться за него. Его жизнь превратилась в сплошную муку. Последние три года казались сном, кошмаром, обманом. Вообще - всё вокруг теперь казалось обманом.
Он повернулся обратно к бурым холмам. Краем глаза заметил только что загоревшуюся яркую белую точку. Значит, открылось ещё одно крохотное окошко в иллюзорный мир.
"Завтра день моего освобождения, - мрачно подумал Холстон, - даже если я умру".
- Я была мэром слишком долго, - вздохнула Дженс.
Холстон оглянулся. Морщинистые руки женщины обвились вокруг холодных стальных прутьев.
- Наши летописи идут не с самого начала, вы, конечно, знаете об этом. Первые из них относятся ко времени восстания полтораста лет назад; но с той поры ни один мэр не отправил на очистку больше людей, чем я.
- Прошу прощения, что добавляю тяжести в вашу ношу, - сухо отозвался Холстон.
- Мне это совсем не по нутру. Вот и всё, что я могу сказать. Совсем не по нутру.
Холстон повёл рукой в сторону массивного экрана.
- Зато вы первой поспешите полюбоваться на чистый закат завтра, не так ли?
Ему самому не понравилось, как это прозвучало. Холстон не жалел о своей жизни и не боялся смерти (или что там его ожидает после завтрашнего дня), но смириться с судьбой Аллисон ему никак не удавалось. Он продолжал смотреть на события прошлого как на что-то, чего можно было избежать.
- Завтрашний вид вызовет восторг у всех поголовно, - пробормотал он себе под нос.
- Я понимаю, это несправедливо, - сказала Дженс. - Но закон есть закон. Вы нарушили его, и прекрасно знали об этом, когда делали ваше заявление.