Сытое, но невесёлое и бесславное, кочевье по деревням быстро надоело Хану, а кроме того слишком большие просторы усложняли поддержание дисциплины. Чтобы заявить о себе, чтобы почувствовать свою силу, нужен был город. Чтобы поддерживать среди пацанов дух единства, необходимо было замкнутое пространство и чувство постоянной опасности со стороны внешнего мира. И Хан повёл ватагу в город. Он не решился идти в большой Спасск, а выбрал маленький и тихий Михайловск.
Он не думал, что город окажется до такой степени мёртв. Появились проблемы с питанием. Зато власть его теперь была не ограничена ничем, а гурьба подростков постепенно стала превращаться в настоящий отряд. Для этого Хан не жалел никаких усилий.
- Ты мог убедиться, мясо, что из пацанов уже есть толк. А представь, что я сделаю из них ещё через полгода. Это будет настоящая армия!
- Ну-ну…
Пастырь понимал, что Хану одиноко среди шпаны. Он ведь уже почти взрослый, не пацан уже. Поговорить за жизнь иногда охота, порассказать про себя, сверить пути-дороги, получить мнение со стороны…
"Нет, Тохтамыш, - думал он, - путь твой я не понимаю и не принимаю. Разные у нас с тобой пути".
- Вот тебе и "ну", - усмехнулся Хан. - Ты тоже мог бы стать мне полезным. Но не станешь, я знаю. Ты слишком неправильный. И тебя уже не исправишь.
Он поднялся, достал новую сигарету, покатал в пальцах, спрятал обратно. Посмотрел на Пастыря как будто даже с сожалением. Пораздумал. Кивнул, подытоживая разговор и свои мысли.
- Короче, мясо, - сказал деловито после того, как свистнул часовому, - не бери в голову. Пацанов я тебе не отдам. Так что, будь здоров, на суде увидимся.
16. Суд
За Пастырем пришли после обеда. После обеда - это по времени и по запаху, доносящемуся из столовки. Пастыря не кормили. Новому часовому, заступившему в полдень, принесли миску гречки, лепёшку и кружку чаю, а про Пастыря решили, наверное, что его самого скоро съедать, так что… Ну, это они зря! Он же с голодухи жирность потеряет, и так почти нулевую.
- Чего лыбишься, мясо? - бросил ему часовой, разбрызгивая гречку из битком набитого рта.
Лет четырнадцать пацану. Узколицый, худосочный. Нос, что у твоего Буратино. Над высоченным лбом торчит белобрысый ёжик волос. Вот говорят, высоколобые отличаются интеллектом… Какой тут интеллект!
- Ты кушай, кушай, мальчик, - по-отечески мягко произнёс варнак. - Не разговаривай во время еды, а то подавишься.
- Чё, типа весёлый? - поинтересовался шпанец, медленно проглатывая кашу.
- Да какое там! Не видишь, слёзы в глазах стоят.
- Погоди, скоро реально заплачешь, - буркнул буратино.
- Тебя как зовут, мальчик?
- Ну ты, козлина, я тебе не мальчик! - окрысился пионер.
- Девочка, что ли? - процедил Пастырь, прищуриваясь. - Ты, недоросток, слова-то выбирай. Мне же этот ваш замочек вывернуть - раз плюнуть. Выйду и удавлю, как котёнка.
Пацан испуганно зыркнул на запор. Бросил ложку, метнулся к двери - проверить замок. Вот же балбес!
Пастырь быстрым подскоком тоже оказался возле двери, одним движением просунул руку между прутьев и схватил пацана за шею. Резко притянул к себе, так, что прутья вдавились в испуганную мордашку, как в сваренное вкрутую яйцо. Изо рта пацана пахло гречкой и внезапным ужасом.
Второй рукой заграбастал в горсть мальчишеское лицо, сжал щёки и подбородок так, что тот ни челюстью пошевельнуть не мог бы, ни пикнуть.
- Здравствуй, мой хороший, - прошептал варнак в его распахнувшиеся испуганные голубые глазёнки. - Ну, как тебя зовут, мальчик?
Пацан что-то промычал нечленораздельно, не в силах издать почти ни звука. Пастырь чуть ослабил хватку.
- Чего говоришь?
- Дятел! - пропыхтел шпанец, задыхаясь.
- Чего-о? Сам ты дятел! - обиделся Пастырь, но смелостью пацана почти что восхитился.
- Зовут… - простонал тот. - Дятел зовут.
- А-а, - разочарованно протянул варнак, невольно хохотнув.
Он на секунду отпустил мордашку, выхватил из-за пояса у пацана "Макарова", переложил его в свой карман.
- Как ты меня назвал-то? - спросил, улыбаясь, приближая свои глаза к Дятловым глазёнкам.
- Я не вас, - засуетился тот, выпуская из себя нехороший воздух. - Это я, я Дятел!
- Да нет, раньше-то, - покачал головой Пастырь. - То ли козлом, то ли мерином, что-то такое.
- Простите, дяденька, - на глазах пацана проступили слёзы. - Простите!
- Нехороший ты, пионер, - вздохнул Пастырь, отпуская охранника.
Тот отпрыгнул, остановился в нерешительности, вопросительно и умоляюще глядя на варнака.
- Что? - поднял брови Пастырь.
- Пи… пистолет отдай… те, - пролепетал пионер.
- Несовершеннолетний ты ещё, - покачал головой варнак.
Вот тут за ним и пришли. А жаль. Пастырь хотел уж немного разговорить шкета, вопросов ему интересных позадавать.
Часовой упал на табурет, затравленно глядя на явившихся троих конвоиров.
- Ты чего такой, Дятел? - заметил старший его состояние. Чернявый мощный паренёк, на вид никак не меньше восемнадцати. Но кто их сейчас разберёт, акселератов.
Дятел только рот разевал, не в силах выдавить из себя ни слова. Видать, суровая кара грозила ему за то, что профукал оружие. А Пастырь не торопился - с улыбкой глядел на подавленного заморыша.
Его открыли, вывели, велели завести руки за спину и надели наручники. А трусливый Дятел так ничего и не сказал - уныло поплёлся следом позади пришедших конвоиров.
Шпана сидела в зале полукругом, прямо на холодном полу, подложив под задницы кто что придумал. В центре круга поставили рядом два стола, стулья. Ещё один стул стоял напротив столов - для подсудимого, видать. За столами уселись: в центре Хан, по правую руку от него Меченый, и ещё кто-то из старших, а слева - два хлопца помладше. Солидная такая судейская бригада…
Пастыря подвели к стулу, толкнули, давая понять, что нужно сесть. Сел. Два конвоира встали по сторонам. Третий отошёл к столу, уселся на пол напротив, подложив под зад кусок картона.
- А у меня "макар" в кармане, - просто сказал Пастырь, улыбнувшись Хану.
Тот дёрнул бровью, перевёл взгляд на конвоиров. Шпана с обеих сторон кинулась обыскивать карманы. Усевшийся было старшой суетливо вскочил, дёрнул из-за спины автомат.
Ага, ты тут ещё пулять начни, как раз половину сборища и положишь…
Хан, наверное, о том же подумал - бросил коротко:
- Ствол вниз, Ведро!
Правый охранник выдернул из Пастырева кармана "макара", бегом отправился к столу судилища, положил оружие перед Ханом. Бегом же вернулся на своё место.
- Это я у Дятла взял, поиграть, - усмехнулся Пастырь. - Хреновые у тебя солдаты, Хан.
По залу прошёл гомон, разлилось в тусклом воздухе гудение растревоженных пчёл.
Дятел, который понуро ждал в углу, вскочил и тут же повалился на колени, захныкал, из глаз его потекли слёзы.
- Ну ты и чмо, Дятел, - произнёс со своего места Меченый. - Я всегда говорил, что ты чмо.
- И ничего не сказал, сука! - покачал головой Ведро. - Он же нас поубивать мог.
- Я отмажусь! - завыл виноватый. - Хан, я отмажусь, клянусь!
Царёк небрежно махнул рукой, бросил коротко:
- В холодильник.
После того, как Дятла уволокли, обрывая его причитания тычками и затрещинами, Хан обратил узкоглазый взгляд на варнака, задержал на минуту. Со своего места Пастырь ничего не мог прочитать в этих узких щёлочках, но догадывался, что противник взбешён. Его, Пастыря, рейтинг ещё скакнул вверх, и Хана это радовать, разумеется, никак не могло.
- Ну, ладно, братья, начнём, - произнёс царёк.
Гул тут же утих, словно кто-то выключил радио. Дисциплина была жёсткой, это Пастырь давно уже понял.
Значит, "братья", говоришь? Ну-ну…
- Сегодня нам три решения нужно вынести, - продолжал Хан. - Первое - вот по этому, - кивок на Пастыря, - человеку. Он обвиняется у нас по трём пунктам: преступление против жизни, нарушение границ братства, подрывная деятельность.
Ух ты! Круто. Это какие у нас статьи-то по УК, интересно…
- Суть дела вы все уже знаете, - Хан обвёл собрание тяжёлым взглядом, от которого души самых младших, наверное, трепетали, а старших - наполнялись гордостью: мы - сила! - Пересказывать не буду. Или кто-то не знает?
Собрание отозвалось молчанием.
Хан выждал минуту, кивнул.
- Наш закон вы все тоже знаете, повторять не нужно. Но этот, - кивок на Пастыря, - человек не знает. Для него скажу: всякий чужой, кто оказался на территории Братства без разрешения, с целью шпионажа, должен быть казнён на месте. Это первое преступление и за него полагается смерть. У этого человека, братья, есть ещё одно преступление, за которое полагается смерть: подрывная деятельность. Он пытался убить Стрекозу, он пытался пробраться в лагерь мимо часовых. С какой целью - это вы не хуже меня понимаете.
По залу пробежал шорох и гул голосов. Взгляды собравшихся на минуту сконцентрировались на Пастыре так, что он почувствовал их физически: любопытные, испуганные, выжидающие взгляды полусотни подростков. И почувствовав их, Пастырь улыбнулся краешком губ, но отчётливо - так, чтобы каждый смотрящий на него глаз видел: ему, Пастырю, трёп этого пришибленного царька равнобедренен. Пастырь себе на уме и бессмертен, как Кощей.
Встретился глазами со взглядами нескольких пацанов, жёстко и вопросительно заглядывая в душу…
Да брось ты, Хан! Мальчишки как мальчишки. Может быть, ты и успел загадить им мозги и души, но ты, Тохтамыш, кажется, переоцениваешь свои способности. Не нужен ты им. Им сейчас покажи папку с мамкой и - всё, побросают они пистолетики, заревут и кинутся обниматься. Наигрались они уже в войнушку по самое не хочу, похоже…
Людоедики…
Ничего. Забудется это потом, как страшный сон.
Забудется ли?..
Забудется. В этом возрасте легко забывается.
Или нет? Не помню.
А вон те, постарше, что сидят ближе к столам - это, похоже, "гвардия". Эти - да, волчата. Они, видать, попробовали уже человеческой кровушки, поняли, что жизнь человеческая ни хрена не стоит. Усвоили, что шестиграммовый плевок свинца способен решить многое. С этими дипломатия не прокатит, этих нужно бить в лоб, чтобы выбить из головы дурь. И не факт, что выбьешь.
- В общем, братья, - продолжал между тем Хан, - мы должны вынести наше суровое, но справедливое решение по закону военного времени. Прокурор, говори.
Поднялся сидящий по правую руку, рядом с Меченым, пацан лет шестнадцати.
- А чего тут говорить, - произнёс он, кривя рот, обводя пустым взглядом зал, небрежно задержав его на Пастыре. - И так всё ясно. Виновен по всем статьям. Приговариваю к смерти.
- Ты кто, Куцый? - недовольно проскрипел Хан.
- В смысле? - не понял тот, поглядел на вождя, вмиг утратив свою развязную спесь.
В повисшей в зале абсолютной тишине Хан взял графин, стоящий в центре стола, неспешно набулькал стакан воды. Выпил.
- Я спрашиваю, кто ты здесь такой? - пояснил, вытирая рукавом губы.
- Это… Прокурор, - ответил Куцый.
- Ну и с какого бодуна ты приговор выносишь?
- Ты ж сам сказал: к смерти, - опешил прокурор.
- Я сказал?! - вспылил Хан. - Ты первый раз на суде?! Прокурор не выносит решения, это понятно?! Прокурор - просит. Просит для обвиняемого такого-то наказания, балбес!
- А… Ну, это… - поник Куцый. - Прошу для подсудимого смертной казни.
- Садись, - бросил ему царёк.
"Прокурор" сел. Слышно было, как скрипнул под ним стул. По залу пролетел шепоток и тут же стих, едва Хан поднял от стола взгляд.
- Ну что, сказать, братья, - произнёс он. - Требование прокурора законно и обосновано. Но мы не можем вот так просто взять и осудить человека из ненавистного нам прошлого. Всякое преступление должно быть наказано, но наказание бывает разным. Быть может, у мужика есть смягчающие обстоятельства…
- Нет у меня ничего, - не выдержал и вмешался Пастырь. - Всё забрали, когда шмонали. Так что, никаких обстоятельств нет.
Кто-то среди мальцов прыснул, кто-то не выдержал и загоготал.
Хан расстрелял пацанов длинной очередью взгляда, повернулся к Пастырю.
- Мы уже поняли, что ты весёлый мужик, - сказал он с лязгом стали в голосе. - Но на суде тебе разговаривать запрещено. Тебе дадут последнее слово, потом. Тогда и скажешь про обстоятельства. Понял?
- Ты меня на понял не бери, - небрежно бросил Пастырь. - Понял?
- Короче, - процедил Хан. - Выслушаем сторону защиты. Давай, Гнус.
Сидящий слева белобрысый шкет лет четырнадцати неуверенно поднялся, старательно не глядя на "подсудимого".
- Чего? - спросил он тихо.
- Что - чего? - вздохнул Хан.
- Чего говорить-то? - ещё тише произнёс Гнус.
- Тебе видней, - усмехнулся вожак. - Что ты можешь сказать в защиту подсудимого, то и говори. Может, ты какие-нибудь смягчающие его вину обстоятельства знаешь.
- Не знаю, - испуганно ответил пацан.
- То есть, нет, что ли, никаких? - поторопил Хан.
- Нет, наверно, - пожал плечами пацан.
- Не хочешь ли ты сказать, что согласен с требованием прокурора приговорить подсудимого к смерти?
- А? - Гнус непонимающе уставился на Хана. - Нет.
- Нет? - оторопел вожак. - Чего "нет", Гнус?
- Ну, это… типа… правильно.
Пастырь засмеялся. Смотреть на это представление было смешно и жалко. Вслед за Пастыревым, прокатился смешок и по залу. Некоторые откровенно ржали. Даже Меченый покривился уголком губ. "Адвокат" покраснел - аж, кажется, до кончиков волос.
Под тяжёлым взглядом хана смех захлебнулся, быстро стих.
- Короче, Гнус, - произнёс вожак. - Я так понял, что тебе нечего сказать в защиту подсудимого?
- Нечего, - с облегчением замотал головой "адвокат" и поспешно уселся на своё место.
- Ну что ж, - качнул головой Хан, - перейдём к судейскому голосованию. Меченый?..
- Согласен с приговором, - кивнул тот.
- Папироса? - обратился Хан к сидящему рядом с Гнусом.
- А я чего, - встрепенулся рыжий пятнадцатилеток. - Я - как все.
- Понятно, - усмехнулся Хан. - Согласен, короче. Два голоса уже есть, так что мой голос ничего не решает. Но сказать я обязан, братья… Смерть диверсанту!
Наверное, зал должен был, по сценарию, дружно гаркнуть "Смерть!" Но хор мальчишеских голосов вышел каким-то нестройным, неуверенным и худосочным.
Тем не менее, Хан удовлетворённо кивнул и победно посмотрел на Пастыря, словно говорил: "Ну что, мясо, убедился?"
Ведро поднялся, подтянул автомат.
Что, прям здесь стрелять будут что ли? - подумал Пастырь.
Но конвоиры вцепились ему в руки, каждый со своей стороны. Ведро обошёл Пастыря, направился к служебному выходу.
- О дате приведения приговора в исполнение вас известят, подсудимый, - напутствовал Хан, с чего-то перейдя на "вы".
- А последнее слово? - поднял брови Пастырь.
- Это перед смертью, - усмехнулся Хан.
17. Сокамерник
Непонятно, чем было раньше то помещение, куда Пастыря привели после того как долго петляли по узким переходам служебных помещений и спустились в подвал. Небольшой коридор с одной простой, деревянной, дверью в конце и несколькими - металлическими - по сторонам. Ведро открыл одну из них, снял с Пастыря наручники, посветил фонарём внутрь, кивнул.
- Жрать - принесут, - бросил он, когда варнак зашёл в небольшое - три на три - помещение.
Две стены, чуть ли не до потолка выкрашенные в тёмно-синий убийственный цвет, едва освещаются тусклым светом, падающим откуда-то справа. Многочисленные дыры и оставшиеся кое-где торчать дюбели говорили о том, что когда-то здесь стояли стеллажи. Вместо двух боковых стен - решётки из арматуры. Воняло откуда-то сортиром, подвалом и плесенью.
Такое впечатление, что весь вокзал был не местом ожидания поездов, а - тюрягой.
Да нет конечно. Что-то типа складских помещений здесь было, наверное. Вещевой склад скорей всего.
Дверь захлопнулась. Лязгнула снаружи задвижка. Утопали в тишину шаги малолетних конвоиров.
- Здравствуйте, - услышал Пастырь голос справа.
Повернул голову.
В соседней клетушке, чуть попросторней, сидел на металлической кровати и смотрел на него бородатенький породистый мужик. Породистый - в том смысле, что читалась в его лице, осанке и манерах нерастраченная интеллигентность.
И клетушка у него была со всеми удобствами: на тумбочке истекает светом керосинка, кровать, стол, стул, канцелярский шкаф, приспособленный, кажется под книжный, битый-перебитый и облезлый платяной шкаф. Однако, мужик здесь, похоже, не зэком. Похоже, что живёт он здесь. Интересно…
Сосед смотрел заинтересованно, улыбался.
- Ну, здорово, - кивнул Пастырь. - Как жизнь?
- Да вот… так, собственно, - мужик встал с кровати, развёл руками, обежал взглядом свою клетку, словно увидел её впервые. Потом подошёл к решётке, разделяющей их камеры, протянул между прутьев руку.
- Будем знакомы, - сказал он, улыбаясь и кивая. - Перевалов. Виталий Георгиевич. Врач. Бывший. Хирург.
Пастырь дёрнул головой, вцепился в лицо мужика взглядом. Постояв несколько секунд, переведя дыхание, подошёл к решётке со своей стороны. Сквозь полумрак заглянул Перевалову в глаза. Медленно, будто раздумывая, протянул руку. Узковатая и белая, интеллигентная ладонь доктора утонула в его грубой лапище. Сдавил… Поднажал. В лице Перевалова появилась какая-то неопределённость, удивление и лёгкое любопытство. Поднажал ещё. Губа доктора дёрнулась, он зашипел. Но руку почему-то выдернуть не пытался. Наверное, чтобы не выглядеть смешным. Тогда варнак просто рванул эту руку на себя, резко, но сдерживая силу, боясь дать чувствам волю. Лицо доктора стремительно приблизилось, впечаталось в прутья решётки. Он охнул и осел, сполз по прутьям, падая на колени.
- Пастырь, - сказал варнак, не отпуская руку, продолжая стискивать. - В смысле, Шеин. Пётр Сергеевич. Ни о чём не говорит фамилия?
Перевалов поднял искажённое болью лицо, на котором отпечатались и наливались кровью две рубчатых полосы, оставленные арматурой. Взгляд его сейчас был рассеян и туп - похоже, контузило доктора слегка.
- Фамилия?.. - переспросил он, с трудом, кажется, соображая, что происходит. - Шеин? Н-нет… кажется. Или…
- Или..? - бросил Пастырь, цепляясь за его лицо колючим взглядом.
- Но… - промямлил доктор. - Вы хотите сказать, что… О-о-о! - простонал он, мотая головой. - Не может быть! А… вы… А откуда вы…
Врач замолчал, не переставая отрицательно мотать головой.
Пастырь отпустил, небрежно отбросил его руку, преодолев желание дёрнуть ещё раз. Лекарь торопливо отодвинулся от решётки, принялся растирать конечность.
- Послушайте, - заговорил он. - Послушайте, Пётр Сергеевич, всё не совсем так, как вы…
- Заткнись, - бросил Пастырь, отходя к стене, усаживаясь на грязный матрац, валяющийся на цементном полу.
- Вы не думайте, у нас с Еленой…
- Заткнись! - рявкнул Пастырь.