Рошвальд, Мордукай (Марцелий)
(Mordecai Roshwald; р.1921).
Израильский прозаик и ученый-философ; в последнее время проживает в США. Род. в Дрогобыче (Польша; ныне - Львовская обл. Украины), окончил Еврейский университет в Иерусалиме (Израиль), там же защитил диссертацию по философии; служил в израильской армии. Преподавал в Израильском институте общественной администрации (в Тель-Авиве), Израильском университете, Израильском технологическом институте (в Хайфе), Бруклинском колледже (в Нью-Йорке), Университете Бата (Англия) и Университете Симона Фрейзера в Барнаби (пров. Брит. Колумбия, Канада); в настоящее время профессор философии Университета шт. Миннесота в Миннеаполисе; проживает там же.
Известность к Рошвальду-писателю пришла после публикации НФ романа "Седьмой ярус" [ Level 7 ] ( 1959 ; рус. 1991 - "Седьмой уровень, или Дневник последнего жителя Земли" ), который, наряду с романом "На берегу" Н. Шюта остается одним из самых ярких худож. протестов против ядерной войны ; вместе с тем это пример классической антиутопии . Тоталитарное общество, сложившееся в микросоциуме противоатомного убежища, - с жестко регламентированной частной жизнью, номерами вместо имен и планами заново заселить Землю, как только спадет радиация, - способно лишь оттянуть развязку: радиация проникает и на самый защищенный "седьмой уровень", убивая оставшихся (в том числе и безымянного офицера, автора дневника, из которого читатель узнает о произошедшей трагедии). Отмеченный настроением "тотального пессимизма", роман Рошвальда, тем не менее, был активно использован междунар. движением за ядерное разоружение и высоко оценен Б. Расселлом и Д. Пристли.
Вторая НФ книга Рошвальда, "Малый Армагеддон" [ A Small Armageddon ] ( 1962 ), также посвящена опасности атомной глобальной катастрофы, на этот раз исходящей от "ядерных террористов" - экипажа атомной подводной лодки.
В. Гаков
Мордехай Рошвальд
СЕДЬМОЙ УРОВЕНЬ,
или
Дневник последнего жителя Земли
ВСТУПЛЕНИЕ
КАК Я НАЧАЛ ВЕСТИ ЭТОТ ДНЕВНИК
Уже минуло какое-то время - точнее 37 дней - с тех пор как я начал этот дневник. Сейчас, однако, эти 37 дней кажутся мне вечностью. Моя прежняя жизнь видится мне сном, приснившимся кому-то, кто жил задолго до меня, воспринимается как смутный образ другой, чужой жизни. Тем не менее должен признать, что, в определенном смысле, я довольно быстро приспособился к новой среде обитания, хотя, честно сказать, и не чувствую себя в ней как рыба в воде.
Теперь, когда мой дневник стал осязаемым фактом, мне пришла в голову мысль написать к нему своего рода вступление.
Вступление для кого? - спрашиваю я. Есть ли хоть какой-нибудь шанс, что дневник попадет в чьи-либо руки? Знай же, мой незнакомый и неосведомленный читатель из более чем туманного будущего, что этот дневник написан в одной из подземных темниц.
Они, наши темницы, находятся на такой глубине, что узник никогда не увидит солнца. Этого шанса у него нет. И дело не в том, что мы тут нуждаемся в свете, о, нет. Освещение здесь такое, что о лучшем не приходится и мечтать. Оно идеально, как говорится, сдозировано по науке, согласно последним открытиям в области физики и биологии. И если уж позволить себе иронию, то я бы сказал, что в чем-то здешний свет лучше солнечного: его никогда не закрывают тучи, с другой стороны, - не надо тратиться на солнцезащитные очки. Ну и температура воздуха тут постоянная - градусов 19 по Цельсию, если не ошибаюсь. Здесь не услышишь споров о том, какое будет время - сухое или дождливое, поскольку времени у нас не существует…
Итак, я нахожусь здесь, где-то на глубине 1350 метров под землей, приговоренный никогда больше не видеть яркого солнечного света, и вот пишу дневник, который, по всей вероятности, никогда не будет прочитан. Идея дневника пришла вскоре после моего появления здесь, Это были очень тяжелые часы, когда я окончательно осознал, что дорога наверх мне заказана навсегда. Но следует вернуться еще раньше и рассказать вам, как это все началось…
Было 21 марта. Ровно 8 часов утра. Я находился в отведенной мне комнате учебно-подготовительного центра ОПУ (К вашему сведению, ОПУ - аббревиатура от "офицеры пусковых установок"). Я только что позавтракал и рассеянно листал лежавшую на столе программу тренировочных занятий, когда в дверь постучали.
В комнату заглянул курьер и сообщил, что меня вызывает шеф. Я тут же поднялся, взглянул на себя в зеркало, смахнул с мундира воображаемую пылинку, снял с вешалки фуражку и покинул помещение.
Конечно, я не мог даже предположить, что в этот миг навсегда расстаюсь со своей прежней жизнью, чтобы начать другую. Помню, я ничуть не удивился, что шеф вызвал меня через курьера: он делал это нередко, когда возникали серьезные поводы, скажем, в случае приезда делегаций, вручения наград или по делам учебной подготовки. Порой он вызывал к себе уж, казалось бы, совсем по пустякам, ну, например, чтобы спросить, как бы между прочим, как я провел уик-энд или нет ли среди моих знакомых тех, кто слишком настойчиво интересуется военной проблематикой. Более того, иногда, возвращаясь от него после очередной дружеской беседы, я невольно задумывался: а была ли вообще у этого хитрого старого лиса какая-либо причина собирать нас или, может быть, ему просто так, от скуки, захотелось с кем-нибудь потрепаться? По-моему, нашего шефа частенько одолевала смертельная скука: он был одиноким. Изолированным, вернее сказать. По службе он был нашим начальником, однако в вопросах техники тягаться с нами он, конечно, не смел. Так что слушать-то мы его слушали, повиновались беспрекословно, но редко кто из подчиненных по-настоящему уважал его или, тем более, считал своим другом. И если попытаться сделать сравнение, то наши отношения с ним складывались, как у вышколенного офицера со старшим сержантом: во время подготовки или учений офицер позволяет ему быть в части чуть ли не маленьким царьком, но в личном плане не поддерживает с ним никаких отношений.
Однако не будем отклоняться. Повторяю: идя к командиру, я понятия не имел, что меня ожидает. Правда, предполагал, что, скорее всего, вызов связан с предстоящим уходом в увольнение. В течение последних трех месяцев мне не разрешали покидать расположение центра, так как курсы вступали в свою последнюю фазу. Даже воскресные дни не были свободными. И мне казалось вполне естественным получить наконец заслуженное увольнение. Не спорю, в центре у нас было немало возможностей провести досуг приятным образом, но так уж устроен человек, так сильна наша тяга к смене декораций, что даже малопривлекательные стороны внешней жизни кажутся нам порой столь соблазнительными именно из-за своей труднодоступности. Сейчас, глубоко под землей, я, естественно, тоскую по казарменной жизни в центре…
Помню, мысль об увольнении взбодрила меня, когда я, подойдя к административному корпусу, преодолевал ступени, ведущие к кабинету шефа.
Командир был, по обыкновению, спокоен и сдержан. Нет, сегодня, кажется, спокойнее и сдержаннее обычного. Он пригласил меня сесть и сказал, что все рапорты обо мне, полученные от вышестоящих чинов, положительные, а посему я представлен к званию майора и, таким образом, Получу существенную прибавку к жалованью.
- В общем, - добавил он с натянутой улыбкой, - благодаря вашему знанию техники вы будете получать больше меня.
Я поблагодарил его за хорошую новость и тут же убедился, как хорошо умеет он скрывать свои истинные чувства.
- Что касается ухода в увольнение, - продолжал он в то время как во мне росла надежда, - вынужден сообщить, что, к сожалению, придется подождать еще денька два. Небольшая задержка, придется отложить… Дело в том, что получен приказ откомандировать вас вниз.
"Вниз", значит под землю, другими словами, меня направляют туда, где на большой глубине находятся наши пусковые установки, о существовании которых я слышал, но видеть никогда не видел.
- Там вы сможете набраться опыта, как говорится, из первых рук. Вы увидите вещи, о которых здесь вам подробно рассказывали, но не показывали. Ну и наконец вам представится случай исполнить свой долг перед отечеством, которое потратило столько средств, времени и творческой мысли на вашу подготовку.
Эту высокопарную тираду я проглотил тогда без особого труда, так как она была сильно подслащена известием о предстоящем повышении.
- А когда ваша командировка вниз завершится, вы тут же получите законный двухнедельный отпуск. Заметьте, что и это распоряжение идет сверху, поэтому нам обоим остается лишь подчиниться.
Сейчас я спрашиваю себя: знал ли мой командир, что история с отпуском была лишь уловкой, удобной, чтобы сманить меня и моих товарищей вниз, под землю? Честно скажу, не знаю. Думаю, что и он, в свою очередь, лишь передавал дальше приказы, суть которых понимал не больше моего.
Когда я спросил, сколько времени дается мне, чтобы подготовиться к отъезду, он ответил, что у подъезда меня уже ждет машина. Это показалась мне странным, поскольку такая спешка лишала меня возможности собраться, уладить множество служебных и личных дел. В то же время я понимал, что мой долг не рассуждать, а немедленно подчиниться приказу. По той же причине я был вынужден безоговорочно исполнить и другие, не менее странные указания: не брать, скажем, с собой ничего, даже зубной щетки.
- Там в вашем распоряжении будет все что надо, - сказал командир - так что прошу в машину.
Я козырнул, вышел и сел в машину, которая ждала меня с заведенным мотором. Она тут же тронулась с места. Помню, я взглянул на часы. Было 8.30.
Лишь спустя несколько дней, когда моя судьба уже была бесповоротно решена, я понял истинную причину этой необыкновенной спешки. Высшее командование не хотело подвергаться ни малейшему риску. Не хотело, чтобы кто-нибудь из нас, направляемых туда, вниз, случайно обмолвился об этом. Вот почему мы должны были исчезнуть внезапно, не вступая в контакт с друзьями, товарищами, семьей. Все личные связи должны были быть обрублены одним махом. Единственный, кто знал, что мы - я и еще несколько человек - откомандированы в подземелье, был наш командир. Таким образом, неприятель практически лишался шансов что-либо выведать. А наш командир, кажется, умеет держать язык за зубами. Даже оставленная мной зубная щетка сыграла, по сути, свою роль в этом отлично срежиссированном спектакле. В любое время и в глазах кого бы то ни было она как бы свидетельствовала, что мое исчезновение никоим образом не связано с каким-либо заданием, но скорее всего является следствием какого-то происшествия. Если бы меня послали на задание, то наверняка позволили бы собрать мелкие вещи. Мы, уходящие вниз, должны были исчезнуть, не вызывая никаких подозрений. Словно земля разверзлась и поглотила нас. Да, буквально так и произошло.
Машина, в которой я находился, была военной: закрытый джип, обычная модель, которой пользовались старшие чины. Как офицер, я имел право сидеть сзади, и мне было приятно от мысли, что я сижу там, где положено майору. Сегодня, конечно, я признаю, каким дураком я выглядел, думая о повышении, но увы, было именно так: восседая на мягком сидении, я чувствовал себя Наполеоном после Аустерлица.
Прошло, наверное, не менее часа, пока я, убаюканный мечтами о новом звании, не заметил, что джип все же не совсем обычный: между мной и водителем была стенка, разделявшая салон на две фактически самостоятельные кабины. В фильмах я нередко видел шикарные лимузины со стеклянной перегородкой между сидениями. Но передо мной было не прозрачное стекло, а матовое, точнее, пластмассовая стенка молочного цвета. Так что я, пассажир, не мог ни видеть водителя, ни, тем паче, говорить с ним. А мне тогда как раз очень хотелось спросить его, к чему вся эта чертовщина. Но в конце концов я смирился и с этим, а чтобы не испортить хорошего настроения, подумал про себя: увы, такова армейская служба, надо принимать все как есть, если даже кое-что непонятно или не устраивает. Так что не будем сушить мозги. Я поудобнее устроился на сидении и стал смотреть в правое боковое окошко, надеясь, что мне удастся хотя бы определить, куда меня везут.
Как вскоре выяснилось, я был лишен и этой возможности. Вероятно, водитель свернул с шоссе, и теперь джип пересекал местность, на которой я никак не мог сориентироваться. Как я ни старался, мне не удавалось найти хоть какое-либо сходство с ранее известными окрестными районами. Я был раздосадован.
К 11.00 машина вошла в туннель. За эти несколько секунд я лишь успел отметить отличную маскировку: над каменной площадкой высились две скалы, образуя своеобразную арку. Это и было входом в подземелье. Затем мы ехали по этому туннелю, по великолепному, хорошо освещенному шоссе с двухрядным движением, опускаясь все ниже и ниже. Нам не попалось ни одной встречной машины. По тому, как мой водитель сбавил скорость, я заключил, что перед нами есть другие машины, которые двигались в том же направлении. Я не мог смотреть вперед, но водитель то и дело тормозил, затем опять трогался, как это бывает на городских перекрестках. Наконец, после очередной остановки мы больше не сдвинулись с места. Снаружи открыли дверцу. Прибыли. Я вышел из джипа.
Я стоял перед входом, сделанным прямо в скалистой стене. Стало быть, здесь лишь одна дорога: вот эта, ведущая в открытые ворота. Рядом висел щит с надписью "ОСТАНОВКА ЗАПРЕЩЕНА". Я вошел в ворота и очутился в лифте. Он был довольно просторным, где-то около девяти квадратных метров. Когда я вошел, там уже было несколько мужчин. За мной один за другим прибывали новые пассажиры. Наконец двери лифта закрылись, и металлическая коробка стала опускаться. Я отчетливо ощущал ускорение что позволило мне определить скорость спуска примерно в 300 метров в минуту, а двигался лифт минуты три. Следовательно, решил я, глубина около тысячи метров. Позже, однако, я узнал, что мы опустились глубже: наша подземная темница находилась на расстоянии 1350 метров от поверхности земли.
Потом мы шагали по залитому светом коридору, метра два шириной и такой же высоты. Нас окружали голые стены, если не считать несколько бесполезных указателей: двери лифта закрылись, за нашими спинами, так что нам оставалось двигаться только вперед. Я быстро заметил одну деталь - дверь была блокирована с другой стороны, то есть выйти отсюда было невозможно. По-настоящему вникнуть в смысл этого обстоятельства я сумел лишь гораздо позже.
Коридор вел к эскалатору. И тут была лишь одна движущаяся лестница, а не две. И эта единственная лестница двигалась вниз.
Через минуту я очутился в длинном помещении, расположенном в правом углу от конца эскалатора. Дверь, через которую я вошел, находилась как раз посередине продольной стены, слева и справа видны были другие двери с разными надписями. Однако мое внимание привлекли не они, а длинный стол на другой стороне зала. Он тянулся вдоль всей стены, и его оба конца входили в ниши, темнеющие в противоположных стенах помещения. Но прежде чем я успел с должным вниманием рассмотреть этот необычный стол, из репродуктора послышался спокойный женский голос, отчетливо повторяющий:
- Пожалуйста, проходите к столу и садитесь на свободные места! Не толпитесь у входа! Просьба не останавливаться в середине зала. Проходите к столу и садитесь на свободные места! Благодарю вас!..
Вскоре все места были заняты, и с эскалатора больше никто не сходил. Мне не удалось точно подсчитать, сколько нас собралось за столом, но примерно прикинул: человек 150–200. По радио опять послышался женский голос:
- Внимание! Прошу всех к обеду!
Эти слова прозвучали как сигнал. Все вдруг заговорили, И хотя до этого мы никогда в жизни не видели друг друга, каждый обращался к соседу, словно к старому знакомому:
- Да, ребята, вот это я понимаю экскурсия! - Стало быть, так выглядит подземная жизнь!
- А не слишком ли мы глубоко забрались в брюхо нашей Терры?
- Около тысячи метров.
- Да нет, гораздо больше.
- Но мы добрались довольно быстро!
- Любопытно, чем нас будут кормить?
- Я тоже проголодался.
- А я, представьте себе, нисколько!
И все говорили, говорили примерно в таком духе. Банальные вещи, пустые фразы, но, видно, тогда мы в них очень нуждались. В самый разгар этой всеобщей беседы я вдруг вспомнил, что ни в лифте, ни на эскалаторе, ни в коридоре никто из нас не проронил ни слова. Здесь же всех словно прорвало, мы вели себя, как школьники, наконец-то дождавшиеся перемены
Нас опять прервало радио:
- Прошу внимания! Обед будет подаваться по транспортеру. Подождите, пока остановится лента, и лишь тогда приступайте к обеду. Ни отчего не отказывайтесь, позже вы сами убедитесь в необходимости этого. Не пренебрегайте таблетками, они необходимы для вашей диеты. Не удивляйтесь меню и не задерживайтесь с обедам. Меню составлено рационально, с расчетом на здоровый коллектив из представителей обоих полов, находящихся здесь в особых условиях. Благодарю вас.
Щелк.
И в тот момент, когда умолк репродуктор, конвейер пришел в движение. И лишь тогда я понял, о чем, собственно, говорил женский голос. До этого я не обратил внимания на то, что длинный, огромный, на всю стену стол покрыт пластиком, который сейчас медленно скользил из одного конца зала в другой. По этой движущейся ленте к нам приближались судки и тарелки и проплывали дальше до тех пор, пока первые порции не достигли противоположного конца. Затем конвейер остановился: уставленный посудой и приборами, теперь он действительно походил на стол. Тут меня ждал новый сюрприз: оказалось, посуду нельзя было сдвинуть с места. Даже моя чашка, стоящая рядом с тарелкой, была соединена со столом с помощью спиральной пружины и стояла на намагниченной подставке. То же самое с ложкой: и она была связана со столом пружиной. Словом, ни ложку, ни чашку нельзя было унести. Я вспомнил, что в конторах аналогичным образом обеспечивалась сохранность карандашей и ручек, которые привязывались к окошкам, чтобы их не унесли рассеянные посетители, и невольно усмехнулся. Однако не думаю, чтобы кто-нибудь из нас обиделся, увидев это, поскольку здесь "привязка" преследовала иную цель. Я представил себе, что магнитная подставка не только удерживает чашку во время движения конвейерной ленты по столу, но и тогда, когда лента покидает обеденный зал через нишу, опрокидывается и попадает со всем, что на ней есть, в посудомоечный агрегат. Позже я убедился в правоте моих предположений: весь процесс был автоматизирован - от расфасовки до мойки.
Ну а сама еда? Увы, разочаровала. И если обедающие обошли этот вопрос молчанием, то скорее всего потому, что в тот день сюрпризы обрушивались на нас один за другим. Еды было мало, и она была безвкусной. Каждая порция представляла собой кусок какой-то массы красноватого цвета - конечно, искусственного происхождения - ее поедали ложкой. Были еще три таблетки, которые я проглотил вместе с бледно-желтой жидкостью из чашки.
Сам не знаю, зачем я так подробно описываю все это, может быть, потому, что первые впечатления были наиболее сильными. Нередко случается, что наша память предпочитает хранить именно самые незначительные факты. Как бы то ни было, первый обед (запомнился мне как событие особой важности.