Отдел кадров одного учреждения затребовал у меня характеристику на Захария. С ним мы учились вместе в пятом классе гимназии, именно к нему в годы фашизма я обратился с горячей просьбой вывести на связь с партизанами, сам он тоже побывал в концлагере. И вот теперь у меня требовали сведений об этом столь близком мне человеке. Я решил подшутить над отделом кадров, а, возможно, мой поступок можно объяснить и инстинктивной реакцией неприятия той тяжеловесной дотошности, с которой копались тогда в прошлом людей. Я нашел фотографию, где был запечатлен весь наш выпускной класс, обозначил голову Захария крестиком и послал в отдел кадров, присовокупив следующее письмо: "Дорогие товарищи! Какие бы сведения о Захарии Рангелове я вам ни предоставил, вам их будет недостаточно. Необходимо опросить более широкий круг лиц, для чего я высылаю вам этот снимок. Увеличив его и собрав сведения у всех, на нем изображенных, вы получите ясное представление о преступном, вероятно, облике Захария Рангелова".
Но вскоре произошло нечто, заставившее меня глубоко задуматься. Моего друга Захария постигла участь Живко. Его также уволили с занимаемого поста и отправили в места принудительного физического труда. Что же происходило в действительности? Почему так сурово наказывали этих столь близких мне людей? Разве можно было допустить, что их наказывают без вины? Нет, раз их покарали, значит, очевидно, было за что. Раз их сняли с должностей и арестовали, значит что-то за ними есть, пусть даже они этого пока не сознают. А вдруг я сам слишком легкомысленно смотрел на строительство новой жизни? Очевидно, эту новую жизнь следовало строить идеально совершенным людям, но вот был ли я таким? Я стал все чаще и глубже задумываться о себе. Нет, куда мне до совершенства, у меня имелось множество недостатков - как в делах, так и в мыслях, как в прошлом, так и в настоящем. Ну, так что же? Жить-то все равно надо. Жизнь идет своим чередом. Люди работают, рожают детей, строят дома, заводы, водохранилища, поют песни, смеются. Вот я и жил.
Однако и вокруг меня стал сжиматься обруч.
Самые крупные неприятности на меня навлекла царская семья. До социалистической революции во главе государственной власти в нашей стране стоял царь, а после него - престолонаследник и регенты.
Был поздний вечер, когда в дверь тихонько постучали. Такие обстоятельства, как вечернее время, как то, что стук был именно тихим и что у человека, вошедшего в дом, не сходила с лица блеклая улыбочка, сыграли свою роль лишь позже, когда я лежал в психиатрической лечебнице. Теперь же я пригласил его сесть - это был наш видный квартальный общественник - и любезно спросил, чем могу быть полезен.
- Товарищ Георгиев, - отвечал он шепотом, интимно ко мне склонившись, оглядываясь по сторонам и продолжая улыбаться. - Поступили сведения, что вы писали стихотворения о царе и царской фамилии.
- Что-то не припомню, - ответил я весьма удивленно, потому что действительно такого не помнил.
Человек ушел, а я всю ночь не мог найти себе места. Долго рылся в рукописях, а когда лег спать, долго блуждал мыслью от своего самого раннего детства до нынешних дней.
Следующим вечером квартальный общественник пришел ко мне в то же время и с той же улыбочкой прошептал:
- Вот вы вчера ничего не вспомнили, а к нам пришел другой человек, который уже совершенно положительно утверждал, что вы - автор стихотворения о царе и царской семье. Он даже уточнил, что вы писали о молодом князе.
- Странно, - сказал я, почесав в затылке. - Здесь уже что-то есть. Двое утверждают одно и то же (а полагаю, что они не лгут), я же ничего такого не помню. По-моему, это настоящая загадка. Предоставьте мне, пожалуйста, более длительный срок для проведения тщательной проверки. Возможно, рукопись подобного содержания и обнаружится.
- Разумеется, разумеется, - сказал человек. - Беспокоить вас совершенно не входит в наши планы. Проверьте все спокойно, с подобающим вниманием, а когда припомните, уведомите нас. Нас интересует одна лишь истина, чистая истина.
- Разумеется, истина! - воскликнул я. - Смею вас уверить, что истина неизменно служила мне целью на протяжении всей жизни.
Несколько дней я настойчиво искал истину. Снова перелистал все свои рукописи, переворошил старые блокноты, школьные тетради, коробки из-под сигарет, на которых у меня была привычка набрасывать свои поэтические мысли, осмотрел обложки всех книг своей библиотеки (когда меня осеняло вдохновение, я и там порой черкал) - однако все это ничего не дало. Рукописи о царе я не обнаружил, бесплодными оказались и усилия вспомнить такое стихотворение. Но я так вжился в свою исследовательскую деятельность; что и сейчас, в семьдесят три года, мне трудно себе представить, что стихотворения о молодом князе я не писал. Все кажется, что я его просто забыл.
Жену я тоже заставил принять участие в поисках, а когда в конце концов объяснил ей, зачем это нужно, она страшно разозлилась.
- Писал ты такое стихотворение? - спросила она.
- Не могу вспомнить, Татьяна. Но раз люди утверждают, вероятно, писал.
- Ну ладно, пусть так. Что ж с того? Почему тебя это беспокоит? Мне знакомы твои коллеги-литераторы, которые писали и о царе, и о царице, и о престолонаследнике, но это их совершенно не беспокоит. Они и в ус не дуют, не впадают в панику. Не разыскивают никаких высочайших рукописей.
- Но, милая, я и не паникую. Ни капельки не беспокоюсь. Для меня важно прежде всего установить истину. Истину - как ты не можешь понять?
- Воистину, ты просто маньяк, - сердито заявила жена и хлопнула дверью.
Квартальный общественник снова пришел ко мне как-то вечером.
- Ну, - спросил он, - как, обнаружили что-нибудь? Вопрос, знаете ли, осложняется. Третье лицо в свою очередь заявило, что вы - автор рассказа о царской семье.
- Нет, - возразил я категорическим тоном, - рассказа я не писал. В этом я абсолютно уверен.
- А стихотворение?
- Стихотворение, вроде, тоже.
- Вот вы говорите "вроде", но "вроде" не может считаться доказанной истиной. Мы предоставим вам возможность повспоминать еще немножко, после чего примем соответствующее решение. И оно будет не в вашу пользу. Но, повторяю еще раз, не волнуйтесь, а обдумайте вопрос спокойно и… серьезно.
- Может, я сочинил его в уме, а потом забыл, - предположил я.
- Вот видите! Тогда постарайтесь его вспомнить.
Ночью я начал перебирать в уме все свои стихотворения, которые знал наизусть. Мысль блуждала по ресторанчикам и кафе, где я бывал, взор останавливался на портретах царя и царской фамилии, висевших на их закопченных стенах, я припомнил посвященные им стихотворения, которые читал в газетах, перед глазами вставал высочайший лик, запечатленный на банкнотах и блестящих серебряных монетах (там еще были выбиты слова: "Боже, храни Болгарию!"); видел я и плакат "Ш ш-ш! Шпионы не дремлют!"
Как-то утром, едва раскрыв глаза, я продекламировал следующий куплет:
Монета каждая
блестит, как слеза.
И надпись краткая:
"Боже, храни царя!"
Жена глянула на меня в изумлении. А я вскочил, отправился к квартальному общественнику и сказал ему:
- Гляньте, какое стихотворение я сочинил! Вероятно, именно оно вас интересует.
- Послушаем! - сказал он.
И я продекламировал написанное.
- Вот видите? - спокойно заявил квартальный общественник и загадочно улыбнулся. - Вспомнили, все же. А, вероятно, вам следовало бы вспомнить еще о многом. Но этим займутся компетентные товарищи. Они-то все выяснят.
Домой я вернулся бодрым и окрыленным, но, похоже, мои близкие восприняли случившееся без особой радости. Жена стала давать мне перед сном какие-то порошки для укрепления организма. И действительно, я что-то очень похудел, а потому принимал лекарство охотно. Через две недели произошло несчастье.
4
У меня в семье царила гармония. Ее территория простиралась даже там, где это кажется невозможным - в отношениях между снохой и свекровью. Мать моя в принципе вела себя сдержанно, обуздывала свои первичные порывы. А когда родилась дочь, отношения резко и внезапно пошли в гору. Малышка Магда словно чудом свела на нет все подавлявшиеся до сих пор комплексы, сблизила маму и Татьяну, сделала их сердечными подругами. Теперь они были равны друг другу как родоначальницы новой жизни, не осталось у них ни поводов для зависти, ни причин для ревности.
С первых же дней Магда произвела на меня сильнейшее впечатление. Она была по природе умным ребенком. Особенно ясно свидетельствуют о том фотографические карточки. Мы много снимали Магду - не проходило и месяца-двух - в самых разных позах. Мы снимали ее в пеленках и без, смеющейся и плачущей, она то внимательно всматривалась в погремушку, то в кота, сидела у меня на коленях и ползала, потом начала ходить. Все эти карточки я долго разглядывал, сравнивал одну с другой, анализировал и пришел к твердому убеждению, что моя дочь - весьма умный ребенок. Доказательством тому служил живой, любопытный взгляд. Разумеется, в нем еще не хватало ясности сознания, но читавшийся в нем живой интерес ко всей окружающей действительности подтверждал мое заключение. К тому же ребенок обладал характером. Решив поползать, он долго, словно в каком-то опьянении ползал по полу, не отступаясь от своего решения до тех пор, пока не брала верх усталость. Каждый раз, когда кто-нибудь сажал Магду на колени прежде, чем она решит, что ей этого хочется, раздавался страшенный рев, она принималась бешено сучить ножками и заходилась аж до посинения. Когда она стала ходить, повторилось то же самое. Эти черты, выдававшие характер, усугубились с течением времени. К ним прибавилось врожденное лукавство и некая изощренная способность ставить людей в скандальное, смешное и неудобное положение.
Мать моя была человеком верующим. Но ее религиозное чувство в значительной степени объяснялось склонностью к философии и стремлением к поиску истины. Десять лет я с интересом наблюдал ее метаморфозы, связанные с религией. Как известно, вероисповеданий и сект множество. Раз пять в год у нас в доме появлялись их представители и пламенно, страстно, экстатическим шепотом, слышавшимся даже в моем кабинете, старались обратить мать, склонив ее к своему толку. Она не противилась, с легкостью обнаруживала в их догматах элементы мудрости, посещала службы адвентистов, католиков, баптистов, протестантов и так далее, но окончательно покинуть лоно православия не решалась. Думаю, это был скорее вопрос традиции, чем глубокого убеждения.
Мать попыталась и Магду вовлечь в число верующих. Мы не сердились, ведь дочка была еще мала, иконы воспринимала как обыкновенные картинки, теплящуюся лампадку - как средство для освещения (когда выключалось электричество, мы зажигали лампадку), а походы в церковь были для нее приятной и забавной прогулкой. Однако случилось так, что именно там, в церкви, проявилась полная непригодность Магды к религии. Для мамы это оказалось серьезным ударом - дитя совершило настоящее святотатство.
- В безбожной семье не может не родиться безбожник! - гневно бросила она нам в лицо и отстранила от себя провинившуюся девочку.
Что же произошло?
Пока Магда была маленькой, ее воспитанием занималась моя мама. Вполне естественно: большую часть своего времени она проводила дома, да и ребенок в таком возрасте, в общем-то, привязан к одному месту. Бабушка привила Магде многие привычки, в том числе и следующую - почувствовав, что ей нужно "по-большому", говорить: "У меня кучка".
Во время одной службы в божьем храме, в самый торжественный момент, когда все взоры устремлялись к распятию, у подножья которого священник вдохновенно бормотал свои молитвы, Магда звонким голоском выкрикнула:
- Бабуля, у меня кучка!
Полагаю, что далеко не все богомольцы поняли подлинное значение этого слова, но моя мать негодовала.
- Я сквозь землю была готова провалиться со стыда! - говорила она позже, описывая родственникам происшествие.
Второй подобный инцидент скандальным не назовешь, здесь даже допустимы скорее положительные толкования, но, тем не менее, с того момента мама перестала водить Магду в церковь.
Не знаю в точности, какая служба шла в храме - с религиозными обрядами я в подробностях не знаком. Но, насколько я понял, существует следующая процедура: церковный хор мощно и благозвучно ведет старинную песнь; священник вздымает вверх руки, а богомольцы падают на колени и смиренно склоняют головы. Бывает, что в такой момент наиболее экзальтированные простираются ниц на полу церкви. Все это не ускользнуло от внимания Магды. И вот как-то раз, когда служба вовсе того не требовала, Магда покинула свое место рядом с бабушкой, подобралась к алтарю и, объятая религиозным фанатизмом, рухнула ничком на его ступени. Под сводами храма разнесся взволнованный шепот - это верующие, каждый по-своему, толковали случившееся. Моя мать, бледная, как мученица с иконы, быстро подскочила к своей внучке, подняла ее с пола, погладила рукой, готовой отпустить оплеуху, и, сгорая со стыда, вне себя покинула божий храм.
Все эти поступки, да еще в самом раннем детстве, естественно, следует считать проявлением характера.
Позже, когда Магда подросла, пришло время посылать ее в школу. Я читал в ее глазах прежнее младенческое любопытство и интерес ко всему окружающему, но было в них уже и кое-что еще. Они словно говорили: "Вот как, значит, это и есть жизнь. Я ее узнаю. Ей не удастся от меня ускользнуть. Я покажу ей, что собой представляю я - человек!"
Магда была еще в первом классе, когда вдруг, умываясь над раковиной, принялась напевать какую-то мелодию. После того, как она утерлась полотенцем, я попросил ее спеть мне и слова песенки. Вот что я услышал:
На газике - да в Белене,
на курорт наш новый.
Три годика повкалывать -
до чего же клево.
Раздосадованный, я вскочил со стула и выплеснул свою ярость, обратившись к жене со следующей тирадой:
- О чем поет этот ребенок?! Что за глупости? Какие такие "газики" и "Белене"? Да, для преступников и врагов найдутся у нас и газики, и Белене! Разве виновны мы в том, что человечество пока не стало совершенным? И откуда ребенку известна эта песенка? Ты не заботишься о его воспитании.
- На улице услышала, - ответила жена. - Или в школе.
- В школе, папочка, - подтвердила Магда.
Спустя некоторое время я был приятно удивлен, услышав из уст Магды другую песню, созданную несколько лет тому назад по моему тексту. Ее передали по радио, а потом забыли, так что я вообще не ожидал, что снова ее услышу. И вдруг Магда ее запела:
Вот так судьба, вот так судьба
мне выпала в Америке:
драить мокас
королю колбас,
гладить штаны
королю шпаны.
А маму я запомнил с веником в руке. Может, у нее была мания чистоты, но скорее всего просто инстинкт, подобный инстинкту всех живых существ: воробей чистит перышки, кошка умывается лапкой, корова языком вылизывает теленка, заяц собирает в кучку свой помет. Купленный нами пылесос не сумел вытеснить веника; электрическая стиральная машина тоже частенько простаивала. Мама предпочитала мыло и корыто.
Из всех членов моей семьи самым интересным человеком была жена Татьяна. Мнё до сих пор кажется, что в ее сущность я так и не проник. При всей своей общительности, воспитании, приятности и веселости, она в то же время оставалась глубоко замкнутым в себе человеком. Словно было что-то, известное ей лучше, чем мне, но чем поделиться со мной она не желала. Я пытался угадать, что же это, но напрасно. Она ведь, по существу, ничего не скрывала, просто носила ответ в себе. Некое великое познание, величественную сдержанность, понимание вселенской красоты, всеобщего хода развития, неизбежности достижения поставленной цели. И готовность к любому самопожертвованию, лишь бы оно пошло на пользу людям. Да еще Татьяна была очень красива. Темно-зеленые глаза, изящные точеные щиколотки, стремительная походка, звонкий, как струна, голос. Одного присутствия Татьяны было достаточно, чтобы установилась спокойная атмосфера, предметы и явления обрели ясные контуры, все наполнилось смыслом и содержанием. Мир нашего дома был многообразен. Ворковали голуби, зевал кот. Робсон весело крутил хвостом, Магда готовила уроки, а из-под вишни во дворе доносился звучный смех моей жены, беседовавшей с подругами. Созерцая все это, я пребывал в уверенности, что по сути в том-то и состоит человеческое счастье, а все остальное - амбиции, социальные схватки, неудовлетворенные чаяния, планы на будущее, бывшие в действительности планами смерти, - лишь препятствует этому счастью, разрушает его.
Мои друзья утверждали, что у жены мужской характер. В это понятие они вкладывали то, что вряд ли понимали сами - у нее действительно был сильный характер. Все в моей семье были с характером. Чем я гордился даже больше, чем своими литературными успехами. Ибо кто-то - не помню кто - сказал мне:
- Человеческий характер - явление гораздо более редкое, чем талант.
5
Благодаря содействию Татьяны я хорошо организовал тот день. Давно я мечтал о таком празднике. То мне не хватало денег, то причиной оказывалось недостаточное распространение у нас необходимой техники, но, тем не менее, мысль о магнитофонной записи не выходила у меня из головы. Желание записать кое-что из остроумных реплик матери или дочери превратилось у меня в идею-фикс. Мне хотелось запечатлеть их особенные выражения, странные словечки, им присущие (особенно маме), вообще, зафиксировать на магнитной ленте целый полнометражный день.