И я уже открыл рот, чтобы сказать ему всё, что о нём думаю, потому что в этот момент мне вспомнился целый ворох случаев, ещё со времён института, когда Коляныч вот так же по-подлому юлил и уходил в сторонку. И делал вид, будто его тут нет, когда от него требовалось что-то важное и срочное, но слегка обременительное. Я даже вспомнил, как меня чуть не выгнали с третьего курса, из-за того, что Коляныч выпросил у меня переписать толстенный отчет по практике и клялся, что привезёт его в институт рано-рано, к тому часу, который мой личный куратор, старикан редчайшей злобы и лютости, назначил мне для зачета. И не привёз. Куратор развел руками и улетел на полгода в Венгрию, а меня не отчислили только чудом. А Коляныч долго рассказывал очень убедительные сказки, как привозил, но меня не было, а кафедра закрыта, аудитория закрыта, а он ждал...
Я бы наверно много сейчас ему сказал, но тут произошло то, чего я ждал весь день - аккумулятор в моем телефоне наконец-то пискнул и разрядился. Я сунул в карман потухший мобильник и поехал домой.
Алла
На ступеньках крыльца сидела Алла. Опустив голову, ёжась, как девочка, в промозглом плащике и подложив под себя толстенный фолиант.
- Здравствуй... - сказала она бесцветно.
- Аллочка... - опешил я. - Ты же сказала, что будешь поздно? Я как раз планировал и пол подмести и... кстати, картошки нажарить.
- Да... - так же бесцветно ответила Алла. - Я всё перенесла, всё отменила, отовсюду вырвалась... Сорок минут сижу, мобильник твой выключен... - Она внимательно меня оглядела и поморщилась. - Опять водку купил? Я не буду точно.
- И я не буду, это по случаю... - Я попытался обнять её и поцеловать, но Алла сухо отстранилась.
В гробовом молчании мы вошли в квартиру. В гробовом молчании Алла нашарила выключатель и щелкнула им. В гробовом молчании мы синхронно повесили на вешалку плащ и куртку. В гробовом молчании расселись на кухне, подальше друг от друга, а на табуретку между нами взгромоздился Гейтс.
- Что я здесь делаю? - наконец, медленно проговорила Алла, ни к кому не обращаясь.
- Чаю хочешь? - быстро спросил я, потому что понял: в следующую секунду она поднимется и уйдёт.
- Нет.
- Объяснений?
- Нет.
- Признаний? Обещаний? Извинений?
- Нет.
- Скандала?
- Нет, - ответила она, помедлив какое-то мгновение.
- Меня?
- Нет, - ответила Алла, подумав, наверно, целую секунду.
- Вот так... - вздохнул я.
- Так, - безучастно произнесла Алла.
- Еды?
- Нет.
- В туалет? - предположил я, глянув более внимательно на её мочевой пузырь.
- Ой, кстати... - Алла очнулась, поднялась и вышла в коридор.
Когда она вернулась, я уже точно знал, как мне себя вести и куда повернуть разговор, чтобы растопить лёд.
- Чаю? - повторил я.
- Нет.
- Фокусов? - я прищурился тем местом, где у меня когда-то были глаза.
- Мало фокусов? - напряглась Алла. - Что ж, валяй...
Я огляделся в поисках, с чего бы начать, и наткнулся взглядом на её сумочку. Поставив сумочку на стол, я без предисловий начал перечислять, что лежит внутри. Ничего там такого особенного не лежало - обычная дамская чепуха. Честно говоря, планировал я удивить Аллу, а после уже начать рассказывать обо всём - чтоб не на пустом месте твердить про слепоту. Но я бездарно промахнулся.
- Достаточно, - произнесла Алла, взяла сумочку, вышла в коридор и начала одевать сапоги.
- Ну что случилось?!
- Ничего, - выговорила она бесцветно. - Теперь прощай.
- Да что случилось-то?! - не выдержал я.
- Всё хорошо, Саша. Всё хорошо. Очень полезный, нужный фокус - перерыть мою сумку, пока я вышла в санузел. С четвертого класса со мной таких фокусов не проделывали...
Я шумно вздохнул, решительно шагнул вперед, схватил её за плечи, обнял и изо всей силы прижал к себе.
- Пусти, гадёныш!!! - завизжала Алла, пытаясь вырваться, но я держал её крепко. - Больно, пусти!!!
- Аллочка, солнце моё, - сказал я. - Ты ведь сумочку свою с собой брала...
Она хотела что-то ответить, предположить, в какой момент до этого я успел перерыть сумку, но решила не унижаться до подобных бесед. Вместо этого гордо вскинула челку и, видимо, уничтожающе посмотрела мне в глаза. Наверно я бы не выдержал этого взгляда и отвел глаза, но только сейчас у меня их там не было. Алла стояла неподвижно, чуть откинувшись в моих объятьях, а я видел только её живот - скомканные шланги кишечника, бесформенные комья желез, артерии, слегка полыхающие зловещим багрянцем. Всё это жило, пульсировало, дышало и пробулькивало газовыми пузырьками сквозь комья переваренной слизи. И, наверное, всё вместе это было именно моей Аллой, Аллочкой... Моей девочкой, женщиной, красавицей... Наверно, всё это было ею... Наверно...
- Ну-ка! - тревожно сказала Алла. - Ну-ка посмотри на меня! - она вывернулась из моих объятий, схватила ладонями мои щеки и развернула мне голову чуть вбок. - Не мигай! - крикнула она. - Смотри мне в глаза! Смотри-и-и!!! - она перешла на визг, а затем судорожно зашептала. - Господи, Сашенька, что это?! Что с тобой?! Я никогда такого не видела! Что у тебя со зрачками?! Смотри на меня, не мигай! Саша! Что это?!
Она рывком отскочила от меня. И я уже подумал, что она всё поняла, а что не поняла - я сейчас объясню, и всё будет хорошо. Но она лишь прошептала в отчаянии:
- Как давно ты употребляешь наркотики?
И застыла немым укором.
- Пфу ты, мать! - разозлился я. - Совсем с ума сошла?!!
- Да ты посмотри на свои глаза в зеркало! - она потащила меня в санузел. - Посмотри!!!
- Да не вижу я зеркал!!! - рявкнул я так, что эхо полыхнуло изо всех щелей крошечной квартирки. - Ты можешь меня просто выслушать?! Просто! Один раз! Пятнадцать минут?! Просто выслушать?! За все эти дни?! Один раз выслушать?!
- Наверно... да... - тихо кивнула Алла, медленно села на пол в прихожей, прислонилась спиной к стенке и вытянула вперед свои длинные ноги.
Я сел к стенке напротив и протянул свои ноги вдоль её ног. Посередине на наших коленках разлегся любопытный Гейтс. И я начал рассказывать. Про всё, кроме корабля. Про то, как шёл через лес, как начал видеть, как ловил попутку и познакомился с генералом. И про картошку рассказал, махнув рукой в комнату, где весь пол был ею завален.
Алла действительно не перебивала, и я рассказал всё по порядку. А затем для подтверждения предложил показать фокусы. Алла особо и не требовала доказательств, настолько она была ошарашена тем, что услышала. Это я настаивал. Фокус был чепуховый - я ушёл в комнату, а она расставила картофелины на пустых полочках моего холодильника и закрыла дверцу. А я вернулся и рассказал, сколько картофелин на какой полочке, и как они сложены. Алла помолчала, и вдруг произнесла:
- Так это значит... что ты меня всё-таки любишь? - и бросилась ко мне на шею. - Господи, Сашенька, как я люблю тебя!
Вот такая логика. И всё было хорошо, лёд растаял совершенно, и мы снова стали прежними. Пили чай, валяли дурака, хохотали на всю квартиру.
Нашли в прихожей толстый фолиант, который принесла Алла. Это была старая потрепанная детская книга - здоровенный кирпич со страницами из толстого картона, где были выбиты точки. На отдельной картонке была сама азбука Брайля. Мы повалились на диван, я включил свой ультразвуковой фонарик, развернул перед животом азбуку, и мы начали учиться читать. Алла называла буквы, а я пытался запомнить, как они выглядят. Вскоре выяснилось, что азбука совершенно не предназначена для видящих нетрадиционно - буквы запоминались с трудом и на вид были похожи. А чтобы разглядеть мелкие точки, приходилось очень сильно напрягаться. Читать же их пальцами, как положено, было слишком скучно. Я предложил оставить пока азбуку и попробовать хоть что-нибудь прочесть по книге. Буква за буквой, мы перевели название. Вся эта толстенная книга называлась "Сказка про мышонка", видно, текста там было совсем немного. Не прошло и десяти минут, как мы расшифровали первую фразу. Фраза оказалась такой: "У одного мышонка не было Дня рождения". Мы переглянулись, попытались это осмыслить, но осмыслить не удалось. Я сказал, что если так пойдет дальше, то я лишусь не только зрения, но и рассудка, поэтому пока обойдусь без книг. Фолиант с азбукой полетел на пол, и мы остались на диване вдвоем, и больше нам никто не мешал.
Алла погасила свет, который ей мешал, и мы валялись на диване тихо-тихо, чтобы свет не мешал мне. И почти всё было хорошо. Почти - потому что мне очень хотелось смотреть в её глаза, дышать в её ушко, любоваться её потрясающими бровями и волосами, которые обычно в полумраке слегка растворялись и потому приобретали совершенно сказочные формы.
Но ничего этого больше не было. Я вслепую тыкался ртом в её нос, лоб, подбородок, а перед моим взором от края до края был совершенно иной мир - чудовищный, багровый, пульсирующий. Нелепыми механизмами в суставах вертелись кости, а изредка из суставных сумок вылетали красные искры. Острые углы извивающихся позвонков напоминали хребет обглоданной рыбы. Ребра шевелились как пальцы гигантского костлявого кулака, то сжимая сверкающие мешки легких, то приотпуская. Сердце стучало громко, как молоток, и быстро, как мигалка на милицейской машине. А на переднем плане шевелились скомканные в кучу мотки шлангов, бугристых подушечек и пузырей. В желудке плескался чай, бился как прибой на море, высекая искры. По кишечнику двигались слизистые комки бутерброда, а между ними сновали поблескивающие пузырьки... Может, всё это и было моей Аллой, женщиной, девушкой, девочкой, и, наверно, мне бы удалось в конце концов убедить в этом свой разум. Но убедить в этом мужской организм было невозможно.
- Что-то не так? - Алла вдруг замерла и приподнялась.
Я промолчал.
- Ты меня не хочешь... - пробормотала она. - Ты меня больше не хочешь...
- Очень хочу! - соврал я. - Просто я так сегодня устал...
- Что-то не так со мной? - спросила Алла с утвердительной интонацией.
- Что-то не так со мной! - заверил я. - Со мной! Что ты хочешь? Ты хочешь выработать во мне мужской комплекс? Чувство неполноценности, да?
Алла зашевелилась, змеёй выползла из-под меня и нервно села на диване, натянув одеяло по самые плечи.
- Ты меня любишь? - спросила она. - Честно?
- Люблю.
- Врёшь.
- Нет.
- Я чувствую... - она вдруг всхлипнула. - Я чувствую, что стала тебе противна!
- Да нет же! Нет!!! - крикнул я.
- Поклянись, что я тебе не противна!
- Не противна!
- Поклянись! Скажи: я клянусь, что ты мне не противна!
- Я клянусь, что ты мне не противна... - пробарабанил я.
- Чем клянёшься?
- Да всем клянусь! Алла, что ты делаешь? Зачем ты это делаешь? Зачем?!
- Я чувствую... - она нервно вдохнула. - Так надо... Лучше уж так, раз и навсегда... Поклянись чем-нибудь святым!
- Святым!
- Святым для тебя. Что для тебя святое? Любовью нашей поклянись!
- Алла, ты взрослый умный человек! Физик! Тебе не пятнадцать лет! Что же это за детский сад? Где логика? Если б я тебя не любил, я бы поклялся нашей любовью в чём угодно!
- Тогда поклянись жизнью своей матери... - вдруг твердо отчеканила Алла.
- Извини, но такими вещами я не клянусь никогда, - ответил я, прикусив губу.
- Всё ясно... - она принялась растерянно шарить по дивану в поисках трусиков и лифчика. - Какая же я дура... Поверила... Ослеп... Звуковой глаз... - Она опустила босые ноги на пол, яростно пнула под шкаф попавший под ногу бугристый шарик и с омерзением выдала: - Картошка!!! Телефон мой записывал!
Я завернулся в одеяло, но оно просвечивало насквозь. Алла умолкла, вышла в коридор и оттуда лишь нервно поблескивала синими искрами шуршащего плаща.
"Жж... Жжж-ж-жиииииии!" - ярко вспыхнула молния на одном сапоге, и кровавым маяком зло ударил в пол каблук. "Щ... Щщщщ-щ-щ-щииии!" - полыхнула молния на другом сапоге, и снова блеснула злая вспышка кровавого каблука. Я знал, что останавливать её бессмысленно. Защелка входной двери искрилась долго и нервно, но в итоге поддалась. Радиоактивной зеленью пронзили коридор лучи дверных петель. А затем в прихожей, что было сил, полыхнул красный пожар - яркий огонь ворвался в комнату, опалил пространство и растворился, глухо поворчав из дальних углов. И где-то там, на лестнице, забились кровавые маяки каблуков, отсчитывая ступени с предпоследнего этажа на первый.
Гейтс
Я лежал, не думая ни о чем. Мне хотелось спать, хотелось есть, хотелось выпить злосчастную бутылку водки, но больше всего хотелось вот так вот лежать в абсолютной тишине - не двигаться и не думать. И некоторое время мне действительно казалось, что мир хоть на чуть-чуть обрел покой и порядок. Не знаю, может, я бы так и заснул...
Но в какой-то момент этажом выше появились сосед и соседка. Похоже, вернулись из гостей. Долго болтались в лифте, долго сверкали ключом вокруг замочной скважины. Затем долго и ярко снимали ботинки и шлепали по полу босыми ногами, а между ними носилась и цокала их дебильная собачка.
Пошатавшись по квартире, эти две толстые немолодые туши врубили музыку, да так, что раскатистое "гумс-гумс" я мог расслышать даже собственными ушами. Музыка полыхала сквозь перекрытие и освещала заодно и этаж подо мной. Впрочем, они так делали нередко, но только раньше мне это было безразлично. Зато теперь я понял, для чего они врубают музыку. Оказалось - из пуританских соображений, специально для соседей. Чтобы заглушить скрип своей поганой раздолбанной кровати.
Лучшего обзора придумать было нельзя - прямо надо мной оказалась ярко освещённая арена. Из угла комнаты как два прожектора её освещали грохочущие колонки - ровным контурным светом. А подиум подсвечивался скрипящей во все стороны кроватью - она вспыхивала, выстреливала, искрила и напоминала праздник фейерверков. Ну а посередине этого праздника бултыхались две жабы с неровными и колыхающимися как у студня краями. Зрелище было, прямо скажем, уродливое. Господи, ну зачем? Зачем мне это знать? Ведь мне была симпатична эти пухлая пара соседей сверху - простоватые, но улыбчивые и доброжелательные. Я их и видел-то раза два в жизни, и думать не думал о них ничего плохого. А теперь как я им буду в глаза смотреть?
Я перевернулся на живот. Всюду жизнь. В свете грохочущей наверху арены квартирка снизу казалась сумрачным подвалом, заставленным вещами и мебелью. Зачем людям столько вещей? Полный абсурд - и без того крохотную нору заставить стенками, шифоньерами, тумбами, трельяжами, и всё это забить шмотками, шмотками, шмотками... Судя по двум швейным машинкам... если это швейные машинки... да, точно, машинки. Судя по машинкам, это квартира старушки, которая копила добро всю жизнь. Уехала ли старушка к родне погостить, умерла ли, легла на недельку в больницу с радикулитом, просто переехала на другую квартиру - этого я не знал, потому что никогда не видел соседей снизу. Зато теперь они были как на ладони, хоть и в полумраке. Подростки на ковре, валяющиеся вповалку - три мальчика, две девочки. Лет шестнадцать, может восемнадцать. Не трахаются, не обнимаются - курят, жестикулируют. И ещё один, чуть постарше, на кухне - что-то готовит. Я повернулся, стараясь разглядеть, что происходит в той кухне, но видно было неважно. Кофеварку он держит над газом что ли? Тихо сидят как мыши, и ковры на полу толстые, глушат свет. Я задумчиво повалялся ещё минут пять, и тут старший вернулся с кухни в комнату со своей кофеваркой. Чем он занимается, разглядеть было нелегко, но молодежь оживилась и сползлась к нему, вытягивая вперед руки... Я постарался вглядеться и понять, что же означают эти странные замершие позы, и что делает старший, медленно ползая среди них и ощупывая каждую руку, что к нему протягивали. И вдруг меня прошибло потом - отсюда я не мог рассмотреть, что это за предмет, но мог поклясться: шприц...
Я сел на диване, рывком откинув одеяло. Господи, ну зачем ты шлёшь мне эти мерзкие видения? Если я ничего не могу сделать? Спуститься, позвонить в дверь и строго зачитать душеспасительную нотацию? Или вызвать туда милицию? Чтобы их пораскидали по колониям и уж точно угробили? Да пропадите вы пропадом...
Я оделся, вышел на кухню, достал бутылку водки, вынул рюмку и подул на неё, стряхивая пыль. Извлёк из холодильника остатки хлеба и сыра. Налил рюмку до краёв и обернулся к Гейтсу. Тот запрыгнул на табуретку возле меня и зевнул так, что пасть вывернулась почти в обратную сторону.
- Давай-ка, Гейтс, помянем с тобой разные хорошие штуки, которые я потерял... - я поднял рюмку.
Гейтс недовольно мяукнул.
- Извини, - сказал я, опустил рюмку, вылез из-за стола и насыпал ему корма.
Гейтс начал лопать, я снова поднял рюмку и начал:
- Гейтс, а Гейтс? Давай-ка с тобой помянем компьютер. Понимаешь, Гейтс... Да ничего ты не понимаешь... Ты работал когда-нибудь за компьютером, Гейтс? Нет? А что тебе мешает, если у тебя есть глаза? По ноутбуку ты, помнится, топтался, грелся на нём, когда я приносил с работы... Ты вообще понимаешь, что такое компьютер, Гейтс? Компьютер - это когда вся твоя жизнь лежит на твоём столе и одновременно по всему миру. Это фотографии из Турции, куда ты ездил с Аллой. Это вся переписка, вся работа, все фильмы, все книги, вся музыка... А ещё интернет, где скоро будет вообще всё, что люди собрали за свою многотысячную историю, только задай вопрос - и подставляй мешок для ответов. И вот всё это у тебя много лет было, а теперь отобрали. Понимаешь? - Мне показалось, что Гейтс кивнул. Хотя он стоял ко мне задом и просто тыкался мордой в миску с кормом. Я поднял рюмку: - Прощай, компьютер!
Закусывать я пока не стал, а налил следующую:
- После компьютера, Гейтс, мы с тобой помянем телевизор и кино. Ты меня слушаешь вообще, морда? ТВ и кино - тоже экраны, которые созданы световыми людьми для световых людей и больше ни для кого. И пусть они не всегда умно смотрелись, но... - Я махнул рукой. - Прощайте, экраны!
Закусив сыром, я немного посидел на табуретке, наблюдая, как Гейтс шумно лопает. Тоска не проходила. Наоборот - усиливалась. Я налил следующую рюмку.
- Слышишь, Гейтс! Хватит жрать! Жрать хватит, говорю! - Я потыкал в него тапочком, и Гейтс обиженно мяукнул. - Вот так-то. Ты знаешь, что такое общение, Гейтс? Что? Ну-ка, отвечай! Мяу? Нет, брат лохматый, не мяу. Общение - это почта, бумажная, электронная, сообщения всякие, SMS... Что, Гейтс? Мяу?.. Ну... - Я шмыгнул носом. - В чем-то ты, конечно, прав. Мяу наше с тобой звуковое - конечно, тоже общение. Хоть какое-то общение мне оставили, и то спасибо... Вот только твоё "мяу" недалеко полетит. А чтобы далеко полетело, да в любую щель просочилось, придется твоё "мяу" записать буквами. Хоть на время. А вот с буквами у меня теперь полное мяу... Брайль плохая замена Кириллу и Мефодию. - Я взмахнул рюмкой, так, что водка плеснула через край. - Прощайте, буквы, прощай общение!
Закусив сыром и заставив себя разжевать стальной кусок хлеба, расцарапавший мне всё нёбо, я повернулся к Гейтсу:
- За транспорт мы пить будем, Гейтс? За машину, которую мне не водить? А за работу, за мою профессию? Или мы уже пили за компьютер? - Я вздохнул, а Гейтс зевнул. - Да, с логикой у меня что-то плохо. Вот так и теряются профессиональные навыки... Нет, надо выпить. Прощай, транспорт! Прощай, работа!