Двинулись по полю, пересекли его, вышли к опушке ельника. Вождь чесал в затылке - куда теперь? Сполох пробурчал:
- Непохоже на ивняк. - И замолчал, прикусив язык.
Головня отмахнулся - там разберёмся.
Двинулись на север, оставляя за собой цепочку прорубей и метки из навозных лепёшек. Опять пришлось пережидать пургу и отбиваться от волков. Теперь даже Рычаговы возроптали - решили, что Головня ведёт их на убой. Говорили меж собой: "Не надо уже этой свободы - живыми бы остаться". А однажды вечером по стоянке с диким верещанием вдруг пронёсся охотник, кричавший: "Всё равно погибать!" - подскочил к успевшей зарасти тонким ледком проруби и сиганул в воду, только его и видели. Головня протолкался сквозь сгрудившуюся толпу родичей, посмотрел на плавающие в чёрной воде льдинки, обернулся. Хотел спросить: "Кто таков?", но вместо этого просто окинул взором общинников - кого не хватало? Не хватало Золовика, вдового кума Рдяницы, косца из первейших. Двое детей его, уже подростки, потеряно топтались возле ближнего жилища, испуганно тараща большие голодные глаза. Вождь встряхнул вихрами, выискал в толпе Искру, подошёл к ней, раздвигая плечами собравшихся.
- Детей на поруки общине.
Жена холодно глянула на него и молча кивнула. Головня постоял, собираясь с мыслями, потом громко объявил:
- Наш брат был обуян тёмными духами. Сами ведаете, что таким одна дорога - на тот свет. Чай не в первый раз... Бывало такое и ещё будет. Помолимся за упокой души... чтоб Наука простила ему грех...
И запнулся, не зная, что ещё сказать. Задела его эта смерть, хлеще заговора и недовольных слов задела. Не ожидал он такого от родича. Совсем не ожидал.
Общинники молчали. Бабы смахивали слёзы, мужики угрюмо взирали на прорубь.
Головня опустился на колени и простёр к небу руки.
- О великая Наука, мать всего сущего! Прими в своей обители нашего брата, так безвременно покинувшего нас. Не карай его строго за слабость его, но по милости своей одари благодатью.
И все прочие тоже преклонили колена и зашептали молитвы и заклятья.
На следующее утро они покинули осквернённое смертью место. Шли вдоль берега, то и дело натыкаясь на застывшие протоки и чахлый лозняк по кочкам. Головня хмуро молчал, сидя верхом на белоглазой кобыле. К нему несколько раз подступали Сполох и Лучина, предлагали заколоть какую-нибудь лошадь, чтобы покормить людей. "Пусть друг друга жрут, - отвечал вконец остервеневший Головня. - Кобыл трогать не дам". Подступал и Жар-Косторез, просил дать мясо хотя бы детям - ответ был тот же. "Привыкли жрать от пуза, - выговаривал Головня родичам. - Забыли, как при Отце Огневике каждую косточку вылизывали. Богиня послала нам испытание - достойно примем его. А кто возмечтает о конине, вмиг окажется на небесах".
К концу второго дня стало ясно, что направление они взяли не то. "Не река это, а старица, - выразил общую мысль Лучина. - Обмишулились мы. Налево поворачивать надо было". Головня тихо выругался.
- Опять демоны водят, - сказал он. - Значит, боятся. Не хотят, чтобы дошли до цели.
Пришлось возвращаться к Гранитной пади. Обратно тащились ещё три дня. Бабы впадали во всполошенье - лопотали без умолку, спрыгивали с саней и с хохотом неслись в тайгу. Их ловили, волокли обратно, привязывали за ноги к саням. Для родичей это было даже в развлеченье - всполошенные как дурочки повторяли каждое движение тех, кого видели рядом. Смотрелось это презабавно: бабы то безостановочно кивали, подражая лошадям, то черпали горстью воздух, делая вид, что едят, а то вслед за возницами взмахивали руками, точно хлестали кобыл. Родичи посмеивались над ними, а самые озорные нарочно кривлялись и гримасничали, чтобы посмотреть на ужимки всполошенных. Головня не мешал им - пусть веселятся, лишь бы не бунтовали. Но Искра негодовала: покрикивала на шалопаев, выговаривала Головне. "У Отца Огневика мы как у Огня за пазухой были, - ворчала она. - А теперь мужики распустились, никакой управы на них нет. Каждый с двумя-тремя живёт. Куда такое годиться?". "Ты мне старика не поминай, - злился Головня. - Нет его больше, и слава богине". "Всё тебе претит - и Огонь, и родичи, и бабы...". "А бабы что - не родичи? - ухмылялся вождь. - Несёшь сама не знаешь чего". "Родичей на собрание пускают. А у тебя бабы по жилищам сидят, детей нянчат. Одни мужики сам-третей решают. А точнее сказать, один ты". "Кто ж виноват, что столько нарожали? Пусть теперь нянчат. Дела своим чередом пойдут". Искра скрипела зубами и отворачивалась. Всё ему было не так: мало детей - плохо, много детей - ещё хуже. А в ответе опять бабы. Как с таким жить?
От Гранитной пади повернули налево и двинулись по руслу, минуя старицу. Тут-то и почуяли, что зима отступает - плевки перестали замерзать на лету. И сразу будто теплом в лицо пахнуло: мороз уже не стягивал кожу, а только покалывал легонько, щекоча ноздри.
Лес поредел, пошёл луговинами, точно старый меховик - прорехами, берега затянуло тальником, из которого великанами торчали сосны и лиственницы. Стоянку теперь разбивали прямо на льду, чтобы не ломиться в заросли лозняка. Скотина совсем отощала, даже лошади, обходившиеся до сих пор промёрзлой травой, шатались от голода. Их приходилось кормить ветками кустарника, а перед тем, за неимением деревьев, к которым можно было привязать кобылиц, самим подолгу держать лошадей под уздцы, чтобы они, вспотев, не вздумали есть снег. На третий день пали от опоя последние быки. Общинники с жадностью набросились на их туши, отъелись досыта впервые за долгое время. Из содранных с быков шкур сделали мешки, набили их требухой, погрузили в сани. Но горькая то была радость - с предчувствием нового голода, с пронзительной безнадёгой и пьяным отчаянием. Отныне оставалось надеяться только на рыбу: будет она - выживет род, не будет - все лягут костьми в бескрайних снегах.
Скоро леса уступили место ивовым чащам. Деревья больше не защищали людей от дыхания Льда, и непогода разыгралась вовсю. Дня не проходило, чтобы общину не накрывала пурга. Люди прятались под санями, иные пытались отсидеться под шкурами - их вытаскивали оттуда полузадохнувшимися и обмороженными. Головня потрясал кулаками, крича стихии: "Вам не остановить меня, младшие боги! Я пришёл сюда на клич вашей матери и не уйду, пока она не прикажет мне это. Знайте, владыки тьмы и света, я - перст судьбы!".
Люди ворчали: "Неймётся ему. Подождал бы до лета, пока снег сойдёт. Понесло же его на излёте зимы! А и дойдём до мёртвого места - дальше-то что? Голод небось не закончится, а в мёртвом месте едой не разживёшься, на то оно и мёртвое". Но в глаза вождю говорить это опасались, подходили к Искре, просили воздействовать на мужа. Особенно яро налегала Рдяница: "Ты с ним погуторь, милая, иначе всех погубит, и сам сгинет". Искра вздыхала: "Что же я могу? Он и меня не слушает...".
Доведённые голодом до крайности, Артамоновы решили кинуть жребий на Рычаговых, кого из невольников отправить в котёл. Условились, что выбирать будут из одних мужиков и старых баб - молодухи шли наперечёт, чуть не каждая была на сносях, брюхатая от какого-нибудь охотника. Выбрали несчастливца, привели его в мужское жилище и там втихаря задушили, чтоб рабы не прознали. Да разве утаишь такое? Приторный запах человеческого мяса, поднимавшийся над большим котлом, поплыл над становищем, теребя ноздри, заставляя чаще биться сердца. Артамоновы собрались вокруг костра, тянули шеи, жадно принюхиваясь, молчали. Стыд разъедал душу. А невольники, собравшись на свой сход, выли от ужаса. Наплевав на страх, рабы бросились к жилищу вождя, распластались перед ним на снегу, не смея поднять глаз.
- Во имя Науки, благой и всеведущей, молим тебя, великий вождь - спаси от лютости твоих родичей.
Головня вышел к ним, нахмурил чело.
- Зачем явились? Забыли уже, кто вы есть? Вы - рабы, и доля ваша рабская. В мёртвом месте получите свободу.
Невольников будто в землю вжало при этих словах.
- Неужто ж не вступишься? - укоризненно произнёс кто-то. - Такого-то свирепства отродясь не бывало... да и грех страшный...
- Кто сказал? Ты, косорылый? А? Подними рожу-то! Дай полюбоваться на тебя.
Тот поднял лицо, заморгал, бегая глазами.
- Что ж, не по нраву тебе, как мои родичи обходятся с твоими? Хочешь сам законы устанавливать? Отвечай!
- Я, великий вождь... куда уж мне, сирому и убогому...
- Вот то-то и оно, умник. Лучина, всыпь ему как следует, чтоб не забывался.
- Да как же это, вождь... я ведь только... пощади, великий вождь! Прояви милость!
Но Головня будто не слышал воплей. Насупленный, смотрел, как охотники волокут дерзкого, стягивая с него меховик, как кидают животом вниз на сани и, привязав за ноги и за руки к боковинам, начинают стегать плёткой. Истязаемый верещал, дёргаясь в путах, колотился башкой о днище саней. Остальные Рычаговы, подняв головы, с ужасом наблюдали за расправой.
- Бей крепко! - подзадоривал Головня. - Не жалей скота! Чтоб навсегда запомнил, каково указывать вождю.
Лучина взмок, полосуя несчастного, а Головня ухмылялся. Все Артамоновы сошлись поглазеть на новое зрелище. Кто-то подбодрил Лучину:
- Так его, сволоча! Не жалей прохвоста!
Наказуемый уже затих, обмякнув в санях, а Головня всё не давал отбой. Лучина вытер пот со лба, искоса посмотрел на вождя. Тот заметил этот взгляд, почесал рукавицей ухо.
- Ладно, отвязывай горлопана. - Он глянул на всех исподлобья, помолчал, наблюдая, как охотники вытаскивают окровавленного человека из саней.
- Завтра двинемся дальше. И горе тем, кто пикнет хоть слово.
Рычаговы разбрелись по становищу, молчаливые и растерянные. Артамоновы же торжествовали. Говорили меж собой: "Наш человек - Головня! Слышит зов крови. Не отрёкся".
Но сильнее всех произошедшее подействовало, как ни странно, на самого Головню. Он вернулся в жилище отрешённый, швырнул в сторону рукавицы, стянул колпак и, плюхнувшись на шкуру, остановившимся взором уставился на огонь. Пальцы его то и дело сжимались в кулаки, он сопел и повторял вполголоса: "Сечь, сечь... без пощады".
Заряника робко подползла к нему на коленках, обхватила его ноги.
- Господин, не отдавай меня им.
Головня посмотрел на неё больным взглядом.
- Дура, кому ты нужна...
А Искра, ступив следом в жилище, усмехнулась:
- Ну что, попил кровушки? Хватит тебе на сегодня?
Головня вскочил, подбежал к ней, схватил за локти.
- Ты-то, ты-то куда... Все ненавидят, все, но ты... Почему? Как? Думал, со мной будешь, а ты... Эх, Искра...
Она отшатнулась, в изумлении воззрившись на него. Не ярость была в его глазах, но скорбь. Этот покорёженный жизнью, изломанный человек вдруг на мгновение сбросил с себя маску боговдохновенного вождя и обнажил душу - всю в мучительных корчах, рвущуюся в клочки, безмолвно кричащую в тоске. Но мелькнув едва ощутимо, душа тут же спряталась вновь, исчезла, будто крот в норе, и теперь это опять был великий вождь - несокрушимый как скала. И он процедил, отпуская её руки:
- Тебе не остановить меня. Никому не остановить. За мною - судьба. За мною - правда.
- Видела я твою правду...
- Ничего ты не видела. А как увидишь - поздно будет, всем башки поотшибаю. Мнится тебе, не знаю я, о чём ты с Рдяницей сговариваешься? Всё знаю! Но прощаю - ради тебя, ради прошлого нашего, ради наследника. Однако ж, терпение моё не беспредельно.
В сумраке жилища, едва освещённый тлеющим очагом, Головня казался сгустком тьмы, демоном, скрутившимся из дыма. А из-за спины его, по-детски подтянув колени к подбородку и обхватив ноги руками, таращила глазёнки маленькая волчица - пока ещё неопасная, с хрупкими зубками, но уже себе на уме, уже с хитрецой и завистью, уже смотревшая на Искру не как на хозяйку, а как на соперницу.
Искра погладила себя по тугому животу. Сказала примирительно:
- Неужто думаешь, я не хочу добра своему первенцу? Мне ли ненавидеть тебя - отца моего ребёнка? Ты будешь уважаем, и он будет уважаем. Тебя осрамят, и на него вечный позор ляжет.
Головня озадаченно глянул на неё, отошёл, подсел к очагу. Задумался. Заряника вопросительно посмотрела на него, ждала приказаний, но вождь молчал. Тогда Искра, утверждая своё торжество, велела служанке:
- Подкинь-ка, милая, дров в огонь. Да выметайся - не нужна ты сегодня. Погуляй со своими.
Заряника в нерешительности опять посмотрела на вождя. Тот безмолвствовал. Тогда девка вскочила и, набросив колпак, выбежала наружу за поленьями. Искра уселась напротив супруга, вздохнула.
- Отчего мы перестали понимать друг друга, Головня?
Тот пожал плечами, не сводя взора с костра. Искра продолжала:
- Ты слишком ретив, хватаешь через край. Так нельзя. Надо быть сдержаннее.
Головня лукаво посмотрел на неё, ядовито раздвинул уголки губ.
- Скажи, любимая, а тебе тоже перепал кусок от того бедолаги?
Искра побелела.
- Ты... ты несносен!..
- Прикрыл я ваши грязные задницы, взял грех на душу, - продолжал Головня, не слушая её. - Теперь вот и Рычаговы на меня злобятся. Все хотят меня погубить. А всё почему? Совесть вашу тормошу. По правде божьей жить заставляю. Тяну душонки к спасению. А вы плачете, как дети. Мне ли печалиться? Дети всегда плачут и злятся, особенно если их наказывают. Но без наказаний нельзя.
- Родители не обрекают своих отпрысков на смерть, - буркнула Искра.
- Да и дети на жизнь родителей не покушаются, - тут же возразил Головня.
Искра смерила его тяжёлым взглядом. Открыла было рот, чтобы ответить, но тут в жилище, вся окутанная белым паром, бочком протиснулась служанка с охапкой дров в руках. Свалив поленья у костра, она стала по одному подбрасывать их в пламя. Искра сказала нетерпеливо:
- Ладно, хватит. Иди.
Заряника, поджав губы, выскользнула наружу.
- А может, и нет никакого откровения? - осторожно вопросила Искра, помедлив. - Может, всё - только морок?
- Есть! - выкрикнул Головня, ударив кулаком по шкуре на полу. - Есть откровение! Иначе что же? Случайно я встретил колдунью? Случайно постиг убийство? Случайно покарал Отца? Всё случайно?
- Не знаю... может быть...
Головня подался вперёд, прошил жену сумасшедшим взглядом.
- Не ты - Огонь говорит это. Огонь! Не вытравить Его, не затушить. Вот Он, - Головня сплюнул в костёр. - Следит за нами, беснуется в пляске, обжигает лаской. Везде и всюду. Слабы люди! Не могут устоять перед Ним. Потому и одинок я, что вокруг меня одни сопляки. Кабы был хоть один достойный... Но нет, нет достойных! Сполох нестоек, Лучина - дурак, а Косторез - размазня. Меня не будет - сожрёт их Огонь. Даже ты боишься меня. Неужто тебе ближе эти людоеды, что шастают снаружи? Ответь!
- Это ты загнал их сюда, - помолчав, сказала Искра.
Головня долго смотрел на неё - помертвелым тяжёлым взглядом. Потом хлопнул в ладоши и позвал:
- Пепел!
Отодвинув медвежий полог, в жилище ступил брат Заряники. Поморгал, привыкая к полумраку, хрипло произнёс, опираясь ладонью на топор за поясом:
- Ты звал, вождь?
- С сегодняшнего дня ты - свободный человек. Можешь выбирать, уйти от нас или присоединиться к Артамоновым.
Парень покачнулся, изумлённо выкатив глаза.
- О великий вождь, я...
Головня ждал ответа, но тот мялся, не в силах выдавить ни слова. Потом всё же произнёс, опустив глаза:
- А моя сестра?
- Она получит свободу вместе со всеми.
- Я не покину её.
Головня легонько кивнул.
- Тогда иди.
Охранник вышел, а Искра покачала головой.
- Это такое благородство, да?
Головня ничего не ответил. Он поворошил палкой костёр и отвернулся. Так они и сидели в тягостном молчании, полные тяжёлых раздумий, пока в жилище вдруг не ворвалась Заряника. Раскрасневшаяся, она тащила за руку угрюмого брата и тараторила:
- Господин, ты - истинный наш благодетель. Прости меня, неразумную, что без позволения нарушила твой покой. Сердце моё взыграло от радости, когда я услышала эту весть. - Она повернулась к брату, мявшемуся рядом, дёрнула его за меховик. - Кланяйся вождю, дурачина. Благодари за милость!
Тот вместе с сестрой неловко встал на колени, произнёс, не глядя в глаза:
- Славься, великий вождь.
- Наша судьба навек сплетена с твоей судьбой, великий вождь, - продолжила Заряника, простирая к нему ладони в рукавицах. - Мы - твои верные псы. Куда скажешь, туда и пойдём. Что скажешь, то и сделаем. Молю - не гони нас. Великая Наука проникла в наши души, покорила наши тела. Нам некуда идти. Наша община - здесь, среди твоих людей. Смилуйся, великий вождь, прими моего брата как равного.
Она уткнулась лбом в лежавшую на полу шкуру, вытянула руки. Пепел, посмотрев на сестру, сделал то же самое. Головня рассмеялся:
- Ясно вижу: свет истины озарил вас, богиня направила по Своей стезе. Что ж, дарую свободу и тебе, Заряника! Идущая стопами Науки не может быть рабыней.
Ликующий вопль вырвался у обоих Рычаговых. Не сговариваясь, они поползли к вождю, хотели поцеловать его ноги. Головня брезгливо отмахнулся.
- Ну ладно, будет. Вы теперь свободны, помните об этом! Угодничество пристало только невольнику. Ты, Заряника, больше не моя служанка: выходи замуж и рожай детей. О приданом не заботься - я дам его тебе. А ты, Пепел, волею Науки разоблачивший козни заговорщиков, теперь станешь моим помощником. Я дам тебе жилище и лошадей. Распоряжайся ими как хочешь: дари, меняй, дели на части. Но помни: ты силён и знатен, пока предан Науке. Отвергнешь Её и вернёшься в ничтожество.
- О великий вождь, ради тебя... ради Науки... в огонь и в воду... только прикажи... - наперебой лопотали упоённые счастьем брат и сестра.
А где-то снаружи Рычаговские бабы хлопотали над впавшим в беспамятство парнем, что отведал плетей, и глотали слёзы рабыни, отмывая котёл, в котором сварили их собрата.
Глава четвёртая
Мёртвое место - сплошь холмы, набитые крошащимся камнем и реликвиями: льдинками, палочками, пластинами. Было их там без счёта, как костей - человеческих, собачьих, всяких-разных. Целые россыпи. А ещё - обтёсанные гранитные глыбы, высокие и низкие. Стояли поодиночке и по нескольку штук зараз, выщербленые, обгрызенные дождями и ветром - всё, что осталось от древних святилищ. Чуть дальше на юг - Большая река, а по ту сторону реки - гора, и на ней, обрывками, каменные стены. Громадные, как утёсы. К иным приделаны здоровенные каменные бочки с изломанным верхом. Сама гора бугристая и лысая, как плешь, только в некоторых местах торчали одинокие сосны и тополя, кое-где - всё те же гранитные глыбы, а на самом большом бугре, ближе к северному склону, тянулись к небу руины каких-то построек, наподобие хлевов, только больше и выше во много раз. Внутри эти "хлева" были разгорожены полуобвалившимися стенами, на которых гнездились воробьи и синицы. Головня, увидав такое, замер, поражённый искусством древних.
- Глянь-ка, - сказал он Жару. - Мы такое и из дерева не сделаем, а они из камня возвели. Ну не диво ли? Надо и нам наловчиться валуны складывать, чтобы прославить богиню. Ты как мыслишь?
Косторез в сомнении поглядел на зияющие брешами руины.
- Где ж таких умельцев найти? Я по камню отродясь не работал.
- Найду, - уверенно заявил Головня. - Хоть на краю земли, но найду.