– Я тоже.
– Я тебя не помню.
– Конечно, не помнишь. Я ведь старше тебя.
– Всего лишь на год, – Микела снова широко улыбнулась. – И я, кстати, тоже тебя не помню.
– Вот и отлично, – Дуган помрачнел. – Не люблю вспоминать школу.
– Почему? Не очень ладил с одноклассниками?
– Нет. Тогда была жива мать…
– Понятно… – Микела задумалась. – Словно другая жизнь?
– Да.
– Понятно.
– У тебя тоже кто-то умер?
– Не у меня, но я знала в школе одну девочку…
– Это другое.
– Откуда ты знаешь?
– А ты откуда знаешь? – Дуган нахмурился сильнее. – Да и неважно это сейчас уже.
– Выглядишь так, словно важно.
– Любишь копаться в жизни других?
– А ты нет? Судя по тому, какую картину ты сегодня купил…
Микела отвернулась, глядя за окно. Город остался позади. Они выехали на шоссе 1804.
– Ты знаешь, куда ехать? – спросила Микела, вспомнила, что отец Дугана работает на дамбе, извинилась. – Отец, наверное, часто брал тебя на работу, когда ты был маленьким?
– Я не помню.
– Быть такого не может! – Микела уставилась на Дугана, требуя ответа, но он настырно молчал. – Ладно. Давай тогда вернемся к картине. Как думаешь, почему Пирс нарисовал ее?
– Не знаю, может, он был на этом боксерском матче? Хотел запечатлеть что-то из своего прошлого?
– Это старая картина.
– Там нет даты.
– Я рисую маслом. Так что, поверь, этой картине уже не один десяток лет.
– Ладно. Значит, Пирс побывал на матче и запечатлел то, что ему запомнилось.
– Целующихся девушек?
– Может быть.
– А может, он просто увидел фотографию в газете и решил сделать рисунок?
– Вряд ли. Слишком большая детализация.
– У художников хорошее воображение.
– Так значит, картина тебе все-таки понравилась?
– Она запоминается. Не только поцелуй или что-то еще, а вся… Понимаешь?
– Думаю, да.
– Но тема явно нездоровая. – Микела выждала минуту, поняла, что ответа не будет. – Нет, это, конечно, не порно, но…
– Отдает одержимостью.
– Именно! – Микела наградила Дугана удивленным взглядом. – А ты не так глуп, как я думала.
Дуган пропустил похвалу мимо ушей.
– Я полистал дневник старика, – сказал он, продолжая следить за дорогой. – Думаю, у него действительно с головой было не все в порядке.
– А я что говорила!
– Вот только не пойму… Разве он был известным?
– В свое время, – Микела прищурилась. – Помнишь серию комиксов о трех супергероях, спасающих мир?
– Какую именно? Боюсь, их было так много, что… Черт, да я никогда и не увлекался комиксами.
– Не нравилось?
– Отец не разреш… Я не очень понимал их, так что… Значит, старик Пирс создал успешную серию комиксов?
– Именно.
– А картины?
– С картинами у него не клеилось. Сомневаюсь, что кто-то знал, что он вообще рисует что-то кроме комиксов.
– Он писал в дневнике, что заключил с демоном сделку, чтобы получить славу.
– С кем?!
– С демоном, – Дуган попытался сдержать улыбку, но не смог. – Он написал о демоне перекрестков, который в обмен на душу сделал его знаменитым.
– Может быть, это был сюжет какого-нибудь нового комикса?
– Может быть, – охотно согласился Дуган.
Какое-то время они молчали.
– А этот дневник… – осторожно спросила Микела. – Ты взял его с собой?
– Хочешь почитать?
– Ну, я ведь тоже художник.
– Только не говори, что тоже отправишься продавать свою душу!
– О нет! Боюсь, у меня такой даже нет.
– Да. У меня тоже.
– Буду тупо рисовать дамбу в лучах заката.
– Буду тупо смотреть, как ты рисуешь. – Дуган снизил скорость, свернул с 1804 на 204 шоссе и почти сразу на дорогу к дамбе.
– Твой отец сегодня не работает? – спросила Микела, когда они остановились. – Было бы здорово, если бы он устроил нам экскурсию… Не думаю, что это для него какая-то сложность, а мне была бы пища для ума.
– Может, и не сложность, но я бы не стал просить его. – Дуган помог ей достать из багажника мольберт.
– Понимаю. Я тоже не особенно лажу с матерью.
– А отец?
– Нет. С отцом все в порядке.
– Но живешь ты не с ними.
– Мне же не пятнадцать! – Микела бросила на Дугана смущенный взгляд, извинилась. – Пиво в багажнике.
– Организованная, – безрадостно похвалил Дуган, достал переносной холодильник, открыл крышку, присвистнул. – Ого! Ты что, собиралась пить всю ночь?
– А вдруг? – Микела встретилась с ним взглядом, подмигнула, установила мольберт, снова подмигнула и забыла, что рядом кто-то есть, кроме картины.
Дуган закурил, выпил пару бутылок пива, безуспешно попытался заговорить с Микелой, достал дневник Пирса, бездумно полистал, пробегая глазами по неровным строчкам, развернул старую газету.
– Прикури мне сигарету, – попросила Микела.
– Сама не можешь?
– У меня руки грязные. И не злись. Я почти закончила. – Она повернулась, обхватила губами протянутую Дуганом дымящуюся сигарету, затянулась, выпустила дым через нос. – Посмотри, какой закат. Как раз то, что я хотела. Когда еще у меня будет такой шанс? – Микела указала испачканной в краске рукой на небо. Дуган послушно поднял голову, скосил глаза на картину. – Похоже? – спросила Микела.
– Не знаю.
– Посмотри получше.
– Ты же еще не закончила.
– И что?!
– Не знаю… Мне не нравится показывать незаконченные работы.
– Незаконченные работы? – Микела нахмурилась. – Только не говори, что тоже увлекаешься живописью.
– Нет. Не увлекаюсь.
– Тогда чем?
– Кажется, ты хотела дорисовать свою картину.
– Успеется.
– Вот как?
– Да. С тобой как-то интересней стало. Давай признавайся, о каких незаконченных работах ты говорил? – она вытерла руки, собрала кисти и краски. – Отнесешь мольберт в машину?
– Это я могу.
– И не думай! Мы еще не закончили говорить о твоих увлечениях.
– Не о чем говорить.
– Не о чем говорить было пару минут назад, а сейчас как раз наоборот. – Микела достала две бутылки пива, протянула одну Дугану. – Так кто ты, если не художник? Второй Хемингуэй?
– Хотелось бы.
– Значит, Хемингуэй!
– Скорее, Толкиен.
– Толкиен? – Микела задумалась, вспоминая знакомое имя, рассмеялась. – Вот, значит, как! – она попыталась успокоиться. – Извини.
– Ничего.
– Да нет, – она снова начала смеяться, резко замолчала, стала серьезной. – А твой отец знает или же я первая?
– Да у меня вообще-то пара книжек вышла.
– Вот как? – она нахмурилась. – Но судя по тому, как кисло ты об этом говоришь, успеха тебе это не принесло. Верно?
– Думаешь, я стал бы жить с отцом и его матерью?
– А вот это уже ненормально. Ненавидеть тех, с кем живешь, это… Это, мягко сказать, странно… Тебе не кажется?
– Может быть.
– Почему же тогда не съедешь?
– Я работаю.
– В библиотеке?!
– Над книгой… Над парой книг. Если удастся продать серию, то… – Дуган выбросил истлевшую сигарету, закурил новую.
– Но ты не веришь.
– Не верил бы – не делал.
– Не веришь, – протянула Микела, о чем-то задумалась. – Знаешь, а фэнтези не так уж и плохо. По крайней мере, это лучше, чем восставшие из могил мертвецы, которых ты можешь видеть из своего дома, или же продажа души демону, о которой писал старик Пирс. Сейчас мало по-настоящему детских книжек. Добрых и безобидных. Понимаешь, о чем я?
– Надеюсь.
– И твой отец зря ездит по городу и мешает тебя с дерьмом. У каждого своя жизнь. К тому же весь город не может работать на дамбе, – Микела снова прищурилась, стала задумчивой. – Слушай, а это правда, что после смерти твоей матери у него больше не было ни одной женщины?
– Я не знаю, – прошипел сквозь зубы Дуган.
– Да ладно тебе.
– Я сказал, не знаю! – Дуган выбросил недокуренную сигарету, подошел к пикапу.
– Что ты делаешь? Хочешь уехать?
– Хочу найти выпить. Отец всегда возит с собой что-нибудь покрепче пива. – Он достал из бардачка початую бутылку водки. – Тебе налить?
– Не знала, что твой отец пьет.
– Каждый день.
– Со смерти матери?
– Всегда. – Дуган поморщился, выпил, достал сигарету, налил себе еще, снова выпил.
– Какого черта ты делаешь? – строго спросила Микела. – Ты не думал о том, что нам еще назад ехать?
– Я не напьюсь. По крайней мере, не сейчас.
– Надеюсь, – Микела покосилась на бутылку водки, потянулась к стакану.
– Я налью, – засуетился Дуган. Микела ударила его по руке. – Я сама.
– Ладно. – Он дождался, когда она выпьет, протянул ей прикуренную сигарету.
– Ну и в чем твоя проблема? – спросила Микела.
– Нет проблемы, – Дуган растерянно улыбнулся.
– У всех есть проблемы. Вся наша жизнь состоит из проблем.
– Возможно.
– И?
– Что и?
– Почему ты ненавидишь отца?
– С чего ты взяла, что я ненавижу отца?
– А разве нет? Что он сделал? В чем ты его обвиняешь? В смерти матери? В своих неудачах?
– Не хочу сейчас об этом.
– А может быть, все дело в том, что вы с ним совершенно не похожи? По крайней мере, внешне.
– Я похож на мать.
– У тебя была красивая мать.
– Это комплимент?
– Если только твоему отцу. В смысле, у него хороший вкус и…
– Твою мать! – Дуган поднялся на ноги, снова сел на траву, налил себе выпить.
Микела щурилась, наблюдая за ним. Дуган повернулся к ней спиной, докурил сигарету, достал новую. Микела выждала пару минут, поднялась на ноги, начала собираться.
– Хорошая идея, – похвалил Дуган.
Микела пожала плечами, села в машину.
В город они ехали молча.
– Если надумаешь завтра помочь убраться в доме Пирса, то буду рада тебя видеть, – сказала Микела, когда Дуган остановился возле ее дома.
Он не ответил. Слова прозвучали где-то далеко. Прошлое снова наваливалось на плечи, прижимало к земле. Дуган ехал по вечерним улицам. Урчал двигатель пикапа. Шумела дорога. Остановившись на перекрестке, он включил фары, свернул на Велс-авеню, но вместо того, чтобы отправиться домой, поехал дальше вдоль железной дороги к озеру Хипл.
В голове шумело от выпитого, но еще больше шумели воспоминания. Останавливаться не хотелось, но еще меньше хотелось куда-то ехать. Мысли путались. Дуган свернул с дороги, остановился.
Ветра не было, и в сумерках поверхность озера выглядела нерушимым монолитом. Дуган открыл новую пачку сигарет, закурил. На мгновение ему показалось, что воды озера колыхнулись, но это были слезы, наполнившие глаза. Две ровные струйки сбежали по щекам. Дуган выругался, но даже не услышал своего голоса. Он был далеко. В прошлом.
Перед глазами плыли последние школьные дни. Дуган чувствовал надежды, чувствовал запах свободы и чувствовал страх: липкий, холодный. Страх перед неизвестностью, лежащей впереди, страх перед мерзким, пропахшим потом прошлым. Страх, что прошлое навалится на плечи, не выпустит из этой темной комнаты, где нельзя открывать глаза. И голос отца. Его дыхание. Не смотреть. Не думать…
Старая, седовласая, как серебристый месяц, учительница литературы смотрит на Дугана и говорит, что он вырастет достойным сыном достойного отца. Дуган не слушает ее. Главное – дотянуть до выпускного, добежать до колледжа в соседнем штате. Стать все равно кем, лишь бы подальше от родного города. Прочь. Как можно дальше. Ползком от детства, закончившегося смертью матери. Ничего другого нет. И дело не в любви ребенка к родителю. Память изворачивается, выскальзывает из объятий. И так не хочется вспоминать! Вспоминать, чтобы оправдать желание. Единственное желание, которое приходится сдерживать каждый день, убеждать себя отсрочить его исполнение. Идти в старый сарай, доставать курносый кольт отца, который он давно считал потерянным.
– Ты прости его, – говорит парализованная старуха.
– Тогда я буду ненавидеть себя, – говорит Дуган.
– Твой отец делает все, что может, – говорит старуха. – Мой сын делает все, что может.
Дуган смотрит в старые глаза и качает головой. Она ничего не знает. Никогда не знала. А если и знала, то заставила себя забыть. Как и он забыл, стер из памяти. Остались лишь чувства. И нервный срыв в пятнадцать, после которого он провел в больнице больше месяца и еще около года ходил к психологу, убедившего его, что виной всему подавленная обида на отца за то, что он не смог спасти его мать. Но дело не в этом. Он знает, что не в этом. И знает старуха, но не может заставить себя поверить. А в голове звучат слова старой учительницы литературы: "Ты достойный сын достойного отца". И так сильно хочется убить себя…
– Ты никуда не поедешь, – говорит отец, когда Дуган возвращается с выпускного.
"Поеду", – хочет сказать Дуган, но не может даже дышать. Он сломлен для борьбы, для протестов, для жизни. Сломлен уже давно.
Золотистые локоны прилипают ко вспотевшему лбу.
– Ты так сильно похож на свою мать, – шепчет отец, гладя его по голове. Он пьян, и глаза его блестят безумием. – Так сильно похож на мать.
Дугану одиннадцать, и он думает, что отец сейчас убьет его, себя, свою парализованную мать…
– Мы все отправимся на небо, – шепчет он, продолжая гладить сына по голове. Шепотом произносит имя усопшей жены.
Дуган слышит, как в своей комнате кашляет парализованная старуха. Матери нет почти год.
– Разве мы не должны постепенно забывать ее? – осторожно спрашивает Дуган отца.
– Я никогда не забуду ее, – шепчет пьяный отец, продолжая гладить его по голове. – Я никогда не забуду тебя.
Он прижимает сына к груди. Дуган слышит, как отец плачет, чувствует его губы на своей голове. Грубые пальцы отца путаются в длинных вьющихся волосах сына. Дугану страшно, и он начинает плакать вместе с отцом.
– Ты всегда будешь со мной, – шепчет отец, целуя его в щеки, в губы.
Дуган пытается сопротивляться, но страх сковывает тело. Отец убьет его. Перед глазами мелькает черная пасть могилы, в которую опустили гроб с телом матери, но теперь гроб намного меньше. Гроб, в котором лежит Дуган. Страх усиливается. Теперь сопротивляется лишь сознание. Тело уже сдалось, обмякло. И долгая ночь кажется бесконечной. Темная ночь, в память о которой остается лишь звездное небо и серебристый диск луны. Ночь, о которой Дуган боится вспоминать. Бросает на отца короткие взгляды, но отец смотрит на него, словно ни о чем не помнит.
"А может быть, и не было ничего?" – думает Дуган.
Они почти никогда не разговаривали с отцом: ни до смерти матери, ни после.
– Подойди, – просит отец пару месяцев спустя. Он снова пьян, и глаза его горят безумием. – Давай, – он хлопает себя по коленям, предлагая Дугану сесть.
Дуган не двигается. Страх снова парализует его, но память возвращается… Возвращается и умирает. Снова и снова. Раз за разом. И старый, пахнущий оружейным маслом кольт отца уже не пугает, как раньше. Наоборот. Он обещает свободу. Как те рассказы, которые сочиняет Дуган, прячась от своих воспоминаний. Но рассказы не могут спасти, не могут заступиться. Лишь кольт: черный, курносый. Такой огромный в детской руке. Но страх слишком силен. Страх, шепчущий, что проще забыть, чем сбежать или ослушаться. Это тело навсегда принадлежит этому дому.
А старая учительница литературы обещает, что он станет достойным сыном достойного отца. И так сильно хочется пристрелить ее. Пристрелить за пару дней до выпускного. Но она ни при чем. Она ничего не знает. Никто ничего не знает. И хочется ненавидеть их за это. Ненавидеть весь мир. Ненавидеть себя. Но проще забыть и не вспоминать. Создать могилу и опустить в нее свое прошлое, а сверху водрузить памятник с надеждой, что когда-нибудь удастся уехать так далеко, что не нужно будет возвращаться и ухаживать за этой могилой.
Но прошлое иногда выбирается, эксгумируется. Особенно когда тяжелый памятник надежд заваливается на бок. И с каждым новым разом эксгумация становится все более и более болезненной. И Дуган уже не знает, кто окажется на дне могилы в этот раз: его прошлое или же он сам.
Глава вторая
Поверхность озера Хипл снова вздрогнула. По щекам скатились две струйки слез. Дуган затянулся, понял, что сигарета давно истлела, выбросил ее за окно, закурил новую, допил оставшуюся в бутылке водку, попытался вспомнить, где лежит в сарае старый кольт. Вместо оружия перед глазами появился кожаный дневник старика Пирса.
– Сделка с демоном, значит? – проворчал Дуган, выбираясь из пикапа.
От выпитого мир кружился, норовя уйти из-под ног. Идея продать душу казалась если не хорошей, то забавной уж точно. Перекресток дорог был прямо за пикапом, нож, чтобы отрезать прядь волос, в бардачке. Алкоголь превращал мир в нечто нереальное и пластичное, словно глина, к которой нужно лишь приложить умелые руки, чтобы получился шедевр.
– И никакого оружия! – пробубнил Дуган. – По крайней мере, не сегодня. – Он достал из багажника лопату. – Интересно, как глубоко нужно копать?
Дуган выкопал едва заметную яму, бросил в нее прядь своих волос, затоптал холмик ногами, закурил, огляделся. Ничего. Никого. Он выругался, вспомнил об оставшемся пиве. Связь с миром окончательно нарушилась. Дуган вернулся на перекресток, удивляясь, как еще умудряется стоять на ногах. Звезды и серебристый месяц вращались в безумном хороводе. Черные дороги, уходящие от перекрестка, казались бесконечными. Дуган замер, увидев блеклый силуэт. Женщина. Блондинка из шестидесятых с прической, похожей на свежий сливочный пудинг. Она приближалась, рассекая полумрак, словно светилась изнутри.
– Ого! – Дуган сунул в рот сигарету, безрезультатно пытаясь прикурить.
– Держи, – голос у женщины был низким, но приятным.
Вспыхнула зажигалка у нее в руке. Желтое пламя облизало сигарету Дугана. Он затянулся, выпустил через нос дым, пригляделся.
– Дерьмо! – буркнул он, не понимая, как женщина может светиться изнутри.
– Я не нравлюсь тебе? – спросила она.
– Не нравишься? Нет. Просто я в таком состоянии, а ты такая светлая…
– Словно маяк, к которому хочется плыть?
– Да. Верно. Словно маяк. – Дуган снова затянулся. – Дать тебе сигарету или пиво? У меня, кажется, в машине осталось…
– Боюсь, я здесь не для этого, – женщина снова улыбнулась.
– Вот как… – Дуган снова попытался присмотреться к ней. – Постой. Мне кажется, я тебя знаю… Ты… – он огляделся, словно ожидая розыгрыша. – Ты девушка с картины того старика. Верно?
– Ты позвал меня, чтобы говорить о картинах? – спросила женщина, и на мгновение Дугану показалось, что на ее щеке появилась красная полоска крови, которую он видел на картине. Он тряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями.
– Так это о тебе писал старик Пирс в своем дневнике? – осенило Дугана.
– Пирс? – женщина склонила на бок голову, словно пытаясь вспомнить.
– Я покажу! – оживился Дуган, устремляясь к пикапу отца. Дневник в кожаной обложке лежал на пассажирском сиденье. – Вот, – Дуган обернулся, держа его в руке. – Посмотри.
– Не думаю, что ты позвал меня для этого. – Женщина забрала у него дневник и бросила обратно в пикап. – Чего ты хочешь?
– Я? Ну…