Однако, как известно, в надувном жилете плавать легко, - только вот и нырять несколько затруднительно. Пытливый ум Пробиркина и здесь нашёл оригинальный выход - нырять без жилета, привязав его на длинный шнурок, а вынырнув, быстренько подтянуть спасательное средство и достигнуть с его помощью берега.
Просто, как всё гениальное. Тем более, что на Дне Нептуна жилет не потребуется - метр-другой между вышкой и лесенкой Доктор рассчитывал преодолеть своими силами.
…Красное пятно жилета давно уже маячило внизу, на воде, его ядовито-яркий цвет резко выделялся на фоне спокойных красок леса и озера - так режет глаз одинокая пятёрка по пению в дневнике заядлого двоечника. А горе-ныряльщик всё стоял на тёплом, шелушащемся рыжими чешуйками коры стволе, пытаясь как можно надёжнее обеспечить свою связь со спасительным резиноизделием…
Сначала он взял конец шнура в руку, затем, передумав, захлестнул петлёй за кисть, снова не понравилось, и, наконец, освободив конечность, намертво привязал петлю к своим знаменитым плавкам.
Короткого, но толстого обломка сучка у себя под ногами плаврук не заметил.
Постоял ещё немного, собираясь с духом. Дно казалось совсем близким от поверхности, отлично виднелись камешки и мелкие веточки, неторопливо проплывающие маленькие окуньки, но эта близость, конечно, была иллюзией, вызванной хрустальной прозрачностью воды.
Пробиркин, наконец, решился - присел, оттолкнулся, и озёрная гладь понеслось навстречу зажмуренным глазам Доктора.
Но вместо шлепка об воду он почувствовал внезапное торможение, словно невидимая великанская рука ухватила его за пояс, прервав свободный полёт у самой поверхности. Он затрепыхался, как схваченный за лапку лягушонок, и выскользнул из цепкого плена, - плюхнулся животом, взметнув фонтан брызг и распугав державшуюся в тени дерева стайку мальков…
Жилета на воде не было.
Да и не могло быть - вздёрнутый зацепившимся наверху шнуром, он теперь украшал сосну-трамплин, застряв между двумя сучьями. Шнурок свисал вниз, как диковинная рыболовная снасть, а наживкой служили чёрно-зелёные плавки Доктора, болтавшиеся низко над водой - но пальцы бултыхающегося плаврука не доставали буквально десяти сантиметров до утраченной детали туалета.
Через несколько минут, с трудом добравшись до берега и отдышавшись, Доктор снова полез на дерево, жутко стесняясь, несмотря на полное безлюдье, своего костюма Адама. Он преодолел по стволу не более четверти пути до злосчастного жилета, когда услышал на скрытой прибрежными деревьями тропинке голос - звонкий и молодой женский голос.
Пробиркин дёрнулся.
Босые ступни скользнули по намокшему стволу. Доктор наклонился вперёд, отчаянно взмахнул руками, словно собирался взлететь в безоблачное синее небо. Взлёт не получился - невезучий ныряльщик снова обрушился в озеро, на этот раз у самого берега.
09 августа, 16:39, подсобка Степаныча
Чубайс попал в западню.
С трудом, теряя шерсть, срезанную острой гранью стекла, он протиснулся сквозь выбитый угол окна в подсобку, мягко спрыгнул на бетонный пол и немедленно забился в самый дальний, загромождённый всякой рухлядью закоулок.
Кот спешил спрятаться, укрыться, спастись от ЭТОГО - от страшной, не понимаемой кошачьим невеликим разумом опасности… Рыжий боец никогда не отступал перед ни перед кем, но ЭТО не было реальным и осязаемым противником, которого можно победить, или хотя бы погибнуть непобеждённым, и Чубайс бежал, как бегут, спасаясь от настигающего пожара или наводнения.
А потом ЭТО исчезло, но не пропало совсем, лишь повернуло в другую сторону, как поворачивает слепящий луч прожектора или извергающий смерть ствол пулемёта. И кот чувствовал приближение чего-то иного, не направленного уже только на него, грозящего всему вокруг; от чего надо уходить, не стараясь понять и не пытаясь сопротивляться.
Коты - дальние, очень дальние родственники Базарги. Но и они чувствуют, как рвутся нити.
Спасатели редко находят котов, безошибочно предчувствующих неладное, в руинах сметённых землетрясениями городов, в отличие от собак, хомяков и других домашних любимцев. А если и находят, то тех, которые остались взаперти, в ловушке и просто физически не смогли её вовремя покинуть.
Именно в такую ловушку угодил Чубайс.
Кот не смог допрыгнуть до отверстия, послужившего ему входом и не нашёл никакой другой лазейки. Занял позицию у самого выхода и ждал, терпеливо ждал, когда послышатся знакомые шаги и дверь раскроется, выпуская его из плена.
И он услышал шаги.
Но чужие.
Глава 7
09 августа, 16:39, дальний берег Большого озера
Большое озеро лежало в седловине между двумя холмами. На одном холме находился "Варяг", на другом, сейчас, они. До крохотных корпусов лагеря было пять километров по прямой. В обход, по берегу, пришлось идти дольше.
Киса хотела спросить: зачем ты меня сюда привёл? И не спросила. Место казалось интересным и страшноватым. Немного осталась похожих мест на солнечном Карельском перешейке, - курортную зону очищали от них старательно и целенаправленно, но это уцелело.
Место разило смертью.
Здесь убивали давно, много десятилетий назад, но ничто никуда не ушло. Смерть впиталась в гранит и в землю. В кроны искалеченных сосен, так и выросших - искалеченными. Смерть висела в воздухе. Смерть лежала под ногами ржавым железом. Валялись кусочки колючей проволоки, Алина подобрала один, он рассыпался в пальцах. Другое изуродованное железо опознанию не поддавалось. Разве что перекрученные, изъеденные ржой и временем рельсы, вывороченные наружу - остатки перекрытия разрушенного и взорванного не то дота, не то бункера.
Место было страшным, но почему-то не пугало. Рождало светлую грусть по павшим. По когда-то живым людям, ставшим лесом, и травой, и небом, и солнцем…
"Линия Маннергейма, - сказал Лёша, - где-то здесь погиб мой дед в сороковом, а может и не здесь, она длинная, от залива до Ладоги, и глубокая, и залита кровью - вся". "Зачем? для чего?" - спросила Киса. "А ты посмотри вокруг, может, поймёшь…" Она посмотрела и не поняла ничего. "Ну - красиво… Гибнуть за красоту? Убивать за красоту?" Он протянул руку, показал, - сквозь неимоверной прозрачности воздух был виден пляж и крохотные загорелые фигурки детей, бегущих к воде… Они никак не могли слышать детский смех, но слышали. Не могли видеть разлетающиеся в стороны брызги, струи, фонтаны воды, но видели. Странные фокусы выкидывают порой акустика с оптикой.
"Здесь, на холме, стояла батарея восемнадцатидюймовок, - сказал Закревский. - Стационарная позиция. Неподалёку такие же, и в Юллапяя, и в Ярисевя - сейчас эти места по-другому называются, по-русски… На острове Коневец тоже стояла батарея…. А были и мощнее, на двадцать четыре дюйма, - главный калибр линкоров… Их много натащили сюда, и царских, ещё с фортов Гельсингфорса, и новеньких, английских… Могли они швырять "чемоданы" на двадцать пять километров, а с высоких холмов ещё дальше. Батареи на Сестре, на границе, держали под прицелом город. Ленинград. Наших дедов держали - и их детей. А потом, когда всё кончилось, - из бункеров, из казематов - снаряды тысячами топили в заливе. Запрещённые снаряды. Химические. Вот так оно было. Про ту войну написали больше лжи, чем про две чеченских и одну абхазскую вместе взятые… Но мой дед погиб не за мифическую ФинССР. Просто за то, чтобы отодвинуть смерть от своих детей. От моего отца. И - через него - от меня. А потребовалась бы эта ФинССР - сделали бы. Прорвав линию Маннергейма - сделали бы. И незачем рассказывать сказки, что Сталин испугался партизанской войны финнов. Ни до, ни после он прячущихся по лесам или горам бандитов не пугался. Зачистили бы, не впервой… Но не стали. Отодвинули границу от города - и остановились. Тысячами жизней за каждый километр заплатили - и остановились. Убрали химическую смерть от детей - и остановились".
Он помолчал, а потом спросил то, ради чего отшагал с Алиной эти пять километров: "Теперь ты поняла, зачем гибнут мужчины? И для кого?"
Она кивнула. Она поняла. Теперь - поняла. Потом они любили друг друга, именно здесь, именно в этом страшном, но не пугающем месте, любили неистово и страстно - и смерть уходила. Уходила из гранита и земли, уходила из искалеченных сосен, уходила из ржавого железа. И из воздуха - уходила.
Взамен приходила жизнь.
Потом они шли обратно, долгой, огибающей озеро тропой, и он звал её Алькой, больше никто не звал её так, только он, и он рассказывал что-то безумно смешное, и она смеялась как ребёнок, она и была ещё в чём-то ребёнком в свои восемнадцать лет, четыре месяца и полторы недели, а спустя сорок недель ей предстояло стать матерью, она не знала этого, как и не знала другого, страшного, нависшего над ними - она просто шла и звонко смеялась, ипотом…
Потом они услышали громкий всплеск воды. И жалобный крик. Голос показался знакомым.
Голос Доктора Пробиркина.
09 августа, 17:02, Пятиозерье, старая вырубка
Потерянный след нашёл, как ни странно, не Борман - доморощенный Дерсу Узала.
Нашёл сам майор. Он шёл поверху, по гребню, вдоль зарастающей дороги. На песчаных колеях (содранный лесовозами и трелёвочными тракторами мох вырастет тут не скоро) следы попадались исключительно птичьи, но это не значило, что здесь никто не прошёл. Например, шли люди, опасающиеся погони. Любой нормальный человек пошагал бы чуть в стороне, по обочине - в пылящем пересохшем песке идти неудобно, ноги вязнут, наждачно-острые песчинки мгновенно попадают в обувь.
Гряда сузилась ещё больше, хорошо стали видны серые комбинезоны и слева, у болота, и справа, у ручья, бойцы рыли носом землю, но никто, похоже тут никуда не сворачивал.
А майор смотрел вперёд, прикидывая, откуда может ударить неожиданная очередь: из-за кучи валунов? или из-под старого выворотня? а может, из вон той груды оставшихся от порубщиков сучьев? Он неторопливо заканчивал эту мысль, а тело уже ответило мгновенным рефлексом на увиденное, но ещё не осознанное…
Всё-таки великолепная была у Мухи реакция. Он ничего не видел, кроме резкого движения майора, более того, только что говорил что-то по рации - исследующие край болота шли быстрее, чем вторая группа, вязнущая в сырых берегах ручья; приходилось их притормаживать, выравнивания фронт. А спустя малую долю секунды Кравец уже лежал за громадным пнём, с автоматом, нацеленным именно туда, где мелькнуло нечто, встревожившее майора.
Клещ встал с колена, опуская оружие; успокаивающе махнул лейтенанту и другим, тоже вскинувшим стволы; подошёл к груде сосновых сучьев и вынул то, что несколько секунд назад резануло по напряжённым глазам.
Это оказался бинт. Использованный бинт.
Окровавленный…
09 августа, 17:03, дорога к ДОЛ "Бригантина"
- В "Бригантину" вы не пойдёте… - сообщил им участковый Вершинин.
Голос мента, с которым они пару раз уже пересекались на узких жизненных тропках, звучал необычно. Не лениво, не расслабленно, не добродушно. Старшина говорил жёстко, говорил так, что становилось ясно - время шуточек кончилось. Или ты слушаешься, или… Укроп, у которого именно такие чувства вызвал тон Вершинина, не хотел даже размышлять над этим "или…".
Дронта и Миху вела на дискотеку к "бриганам" неуёмная жажда мести, и над тем, как сказаны слова старшины, они не задумались. Задумались лишь о том, что не слишком дружественный визит к соседям стоит продолжить в обход толстого мента и его "уазика", расположившихся на узкой лесной дороге…
Но остальные мстители за честь "Варяга" (набралось их по старшим отрядам десятка два) разделяли настроение Укропа. Нехорошо начался поход, неудачно. С самого выхода из лагеря, когда, упёршись в запертые и охраняемые ворота, они, словно шкеты из младших отрядов, искали дырку в заборе…
- Кру-у-у… гом! - скомандовал Вершинин. - В лагерь шаго-о-о-м… арш!
И медленно покатил на "уазике" за плетущимися обратно мстителями до самого "Варяга".
Дронт с Михой рычали и скрипели зубами, но шли с остальными. Могли, конечно, незаметно нырнуть на повороте в кусты… Но зачем? Вдвоём с "бриганами" на их территории не разберёшься… Шли, вполголоса матерились и дивились интуиции Слона, напрочь отказавшегося от этой прогулки. Сделавшего ставку на завтрашний день. День игры в "Зарницу".
09 августа, 17:07, Пятиозерье, старая вырубка
- Руку бинтовали, - утвердительно сказал майор.
- Руку, - согласился Кравец, держа бинт в руках и прикидывая расстояние между кровавыми пятнами. - Около запястья… жаль, что не нога - тогда бы мы их быстро…
Быстро, подумал майор, только вот кого… Может, это какой турист поранился, вскрывая банку с тушёнкой.
- Переройте всё вокруг. Если они здесь отдыхали, что-нибудь должно остаться.
Полянка для привала подходящая, думал майор, в первой половине дня тут тень… пеньков вон сколько… если это не турист с банкой, то откуда кровь?., всё-таки успели ребята из ДПС?.. А бинт самый обычный, наверняка имелся такой и в аптечке патрульной машины…
Находок оказалось немного.
Всего две - два маленьких окурка самых дешёвых сигарет без фильтра. Брошены небрежно, на виду, не запрятаны в сухой мох или в ту же самую кучу, что и бинт. Характерные окурки, какие получаются, если курить одну "Приму" на троих, причём держа не пальцами, а зажав между двух спичек, иначе до столь микроскопической длины, не обжегшись, не скурить… Видывал майор похожие окурочки.
- Привал пятнадцать минут, - скомандовал он, с сомнением глядя на клонящееся к горизонту солнце. - Лейтенант, свистни тем, что внизу…
…Пятнадцать минут. Пятнадцать минут, чтобы принять единственно верное решение.
"Итак, кто-то здесь прошёл, несколько человек. Судя по цвету крови на бинте - часа два-три назад, время соответствует… Шли с одним, по меньшей мере, раненым. И при том курили дешёвые - в любом тюремном ларьке таких навалом - сигареты. Чисто лагерным манером курили… Они? Тогда медлить нельзя, надо трубить полный алярм, "невод" на севере работает впустую… А здесь хоть разорвись, наличными силами не справиться, - одних ближних лагерей пять штук, да совхоз, да шоссе… Полковник зациклился на пионерах, а если зеки зайдут в здешний продмаг и прикончат продавщиц, а заодно и случайных покупателей? Или тормознут машину на шоссе?
Но - никто не доказал, что это они. Хорошо, допустим, что туристы обычно подобным способом "Приму" не курят… Но разве мало тут в леспромхозах и на торфоразработках работяг, бывавших за колючкой?.. И ещё один момент: так на зоне курят мужики, а кто в авторитете - смолят "Мальборо", не хуже, чем на свободе… Даже шестёрки ихние через спички одну на троих не тянут, пользуются мундштуками, слаженными из зубных щёток…
Но вовек мне не представить, - подумал майор, - что мужики такое натворить могли… Даже ворота на лесовозе таранить - и то едва ли, сильно мужика допечь надо… А уж хладнокровно мочить милицию… Не верю… С кумом бы их потолковать, да вот только если он и выживет, заговорит не скоро…"
- Товарищ майор, полковник на связи! - Дальнобойная рация за плечами сержанта ожила впервые с высадки из вертолёта.
Полковник говорил ясно и отчётливо; это вам не город, где на втрое меньшем расстоянии помех не оберёшься. Но пройдя через шифраторы-дешифраторы, защищающие разговор от чужих любопытных ушей, превращённый в последовательность псевдо-хаотичных импульсов и вновь восстановленный хитрой техникой, - после всех этих манипуляций начальственный баритон напрочь утратил эмоции. О чувствах далёкого собеседника можно было лишь догадываться.
- Клещ, мы их взяли за задницу, - сказал полковник после традиционного обмена позывными. - Они засели в лодочном гараже, у озера, отстреливаются. Но заложников там у них вроде нет, до заката кончим дело…
"…Ну вот и всё, - мелькнула мысль у майора. - Если поспешить, то ночевать буду дома… Если, конечно, можно считать домом казённую койку в офицерском общежитии".
Мысль оказалась преждевременной. Полковник продолжал:
- Но там не всё, Клещ, - стволов, по крайней мере, уних два. Так что не расслабляйся. Скорее всего эти сунулись за лодкой, а остальные неподалёку, но всё же… Что у тебя?
- Ничего конкретного. Какие-то следы, чьи - неясно. Проверяем.
- Прикрой лагеря, главное - прикрой лагеря. И ещё, слушай внимательно. Там, рядом с тобой, в нескольких километрах к западу, в/ч. Безпекой у них заведует Харченко, помнишь такого? Если подопрёт, если сильно подопрёт - свяжись, запоминай частоту и позывные…
"Ну надо же, сам Харченко, - удивился майор. - Вот где он притаился… на дно лёг. Приговор шариатского трибунала на нём до сих пор висит… и круглая сумма, назначенная за голову. Но дело не в этом, просто всё решилось само собой и никто не станет снимать там, на севере, "невод"; а значит - все звёзды и все клизмы - мне. Ладно, сыграем…"
- Подъём, парни! - Тон майора стал жёстким. - Двоих уже почти повязали; остальные - ваши. Минотавр на исходной, надо поспешить…
Поднимались устало, неохотно.
"Нужен маленький огневой контакт, - подумал он, - нужна порция адреналина в крови… А может ничего и не нужно… может, лучше побегать впустую и оказаться дураками, посланными другими дураками на дурацкое дело…"
09 августа, 17:19, кабинет Горлового - главные ворота
Старая, заклеенная изолентой трубка с размаху впечаталась в телефонный аппарат, что-то внутри дзенькнуло чистым звуком камертона, на удивление долгим.
Но Горловой уже не слышал, выскочив в узкий коридор, ведущий к его кабинету. Машинистка Клара Ивановна, мышеобразная женщина неопределённого возраста, сунувшаяся было с какими-то бумагами, увидела перекошенное лицо шефа и торопливо юркнула обратно в закуток канцелярии.
Начлаг разъярённой пантерой вылетел на улицу.
Володя, вернувшийся на пост несколько минут назад, пребывал в самом благостном настроении.
Литр холодного пива чудесным образом подействовал на измученный организм; аболее основательный напиток надёжно припрятан в ожидании позднего вечера, когда можно будет запереть навесным замком опостылевшие ворота и закончить дурацкое дежурство…
Володя в своей беспечной расслабленности заметил Горлового, лишь когда заглянувший в будку начальник издал низкий рычащий звук.
- Ты… чем… тут… гад… - проскрежетал Горловой, не в силах связно закончить фразу.
Володя сжался на стульчике, ничего не понимая и не зная, что ответить. Начальник несколько раз глубоко вдохнул-выдохнул и начал снова, если и не более спокойно, то, по меньшей мере, более понятно:
- Это ты не пропустил в лагерь "сааб"? Взбешённый предыдущим разговором с Астраханцевой, Горловой плохо понял из рассказа Булата Темирхановича подробности инцидента, но прозвучало там нечто такое, что к Володе относиться никак не могло.
- Я? Нет, я… отлучился на чуть… живот прихватило с обеда… Попросил Степаныча постоять… - Володя обрадовался возможности перевести стрелки.
"Ну точно, - подумал Горловой, - что-то там кавказец говорил про оскорбительную записку… никто у нас больше записками не общается".
Он молчал минуту или чуть больше, без каких-либс внешних проявлений. Но внутри буря продолжалась.