* * *
Холл пришел в себя спустя полторы недели в госпитале Бенавента. Он убедился, что еще жив, что смотрит на мир левым глазом, и его вновь увело в необозримые дали. О том, что у него нет руки, Холл узнал через несколько дней, а еще через две недели к нему пришел Волощук. Координационный центр, куда вела та шахта, взяли весной, и потом как раз оттуда для всей Валентины Звонарь вел репортаж о штурме Тиханы-Главной. Сейчас в помещениях центра правительственная резиденция, а в том дренажном канале на оплавленных обломках Тяни-Толкая растут сталагмиты - известковое надгробие Кантора.
- А мы сегодня ночью уходим, - сказал Волощук.
- Куда? - наполовину прошипел, наполовину просвистел Холл.
- На юг, а там по дислокации. Начальства над нами пока одна дивизия.
Холл ухватился за стойку кровати и подтащил себя ближе к Волощуку.
- Заберешь меня сегодня отсюда.
- Э, нет, командир, тебе лежать надо.
- Вот я тебе сейчас покажу "лежать", у калек знаешь, какая силища? Это боевой приказ, и вот еще что, достань мне форму.
- Да отсюда не выберешься, здесь медицинский бог - о-го-го.
- А мы не будем его беспокоить. Слушай, диспозиция такая. Под нами метр гипса или еще какого-то там дерьма, и ниже - склад. Возьмешь четыре домкрата...
В полночь они проходили по нижнему вестибюлю клиники. Холл переставлял ноги не слишком бодро, но все же легче, нежели сам предполагал, и лишь слегка придерживался за плечо Волощука. Светила единственная аварийная лампа, и Холл задержал шаг у высокого вертикального зеркала на выходе.
Сначала ему показалось, что на полированном металле грязь или натек, потом понял, что видит собственное лицо - хотя это слово вряд ли подходило, от лица остался один глаз, да на макушке сохранился участок неповрежденной кожи с волосами. "В детстве нас пугали такими чудищами, - подумал он тогда. - Правда, у чудищ было по две руки. Ребята теперь будут бояться на меня смотреть".
Но когда Холл появился перед ними, уже тяжело опираясь на руку Волощука, под нависшим потолком, в слепящем свете ремонтных ламп, он понял, что ошибся. Эти мальчишки - а тогда в экипаж добавили еще двоих - не видели его уродства. Они видели героя. Один спросил Холла, на каком фронте он воевал в ту, криптонскую оккупацию, и в его тоне прозвучала потребность найти в командире уж и совершенно законченную легенду; Холл не знал, что отвечать, но, помедлив немного, назвал имя Кергиани и тем не нарушил иллюзии.
Потом он сидел в их новом танке - огневом комплексе, названном, будто в насмешку, "Чапараль". Качало, мутило, в наушниках клокотал Звонарь: "На кой мне черт этот твой героизм, куда ты опять лезешь, я тебя двадцать пятого ждал в Студио! Да не хочешь - как хочешь, прах с тобой, дьявол однорукий, примешь разведку в Одиннадцатом, и уж сделай милость, без ухарства там как-нибудь".
На Валентине к тому времени воевало великое множество обгоревших, контуженных и прочих разнообразно увечных, и по тем меркам Холлу еще повезло. Мучений он претерпел немало, но техническая мысль посодействовала в решении некоторых его проблем: на двух соединенных ремнях - один захватывал его через ключицы, второй проходил слева под мышкой - на том месте, где должна быть правая рука, ему подвесили шарнирный манипулятор на пирр-шнуре, так что во включенном состоянии конструкция сгибалась под прямым углом; на конце ее приварили швеллерный захват, способный удержать на весу автоцистерну. Получившаяся железная лапа выглядела весьма средневеково, придавая Холлу сходство с капитаном Хуком, но свою функцию выполняла - с ее помощью он мог, по крайней мере, самостоятельно обуться и перезарядить оружие.
С оружием тоже выходило непросто. Обычный "клеверный лист" пришлось сменить на неуклюже-коробчатый и длинноствольный "ройал-мартиан" - устрашающую попытку втиснуть пушку в пистолетные габариты: тяжеленная громадина и мощности бестолково-чрезмерной, зато как будто специально предназначенная для тех, кто по милости судьбы вынужден обходиться одной рукой.
Все приспособления ему сооружали на ходу, шло отступление весны семьдесят шестого, базы перегоняли на юг, за Сергадо, в места дикие, необжитые, обстановка складывалась неважная и разведчикам приходилось дневать и ночевать на Поверхности. Не слишком твердо еще держась на ногах, Холл вновь водил группы, распоряжался людьми, такими же измотанными, как и он сам, и никого не волновало, что внешность его напоминает жареного гомеровского циклопа и что вместо недостающего глаза у него - красная морщинистая впадина. Слюна... Да, поначалу подтекало здорово. Покапал.
Кстати, еще в Сергадо, разложив карту на коленях, он собирался идти через Сифон и рассчитывал быть там к концу недели. А на самом деле прошло - август семьдесят шестого - прошло полгода. Человек предполагает.
Холл потянулся за сигаретами, пошарил тут и там, смял пустую пачку - кончились. Надо же, досада, все-таки забыл купить. Теперь до Варны. Сумерки сгущались, на шоссе загорелись указатели - желтые встречных и красные идущих впереди.
Сифон. Последняя различимая веха на его военных дорогах. Потом начались сны. В Сифоне он встретил Сигрид, встретил Палмерстона, оттуда отправился в скитания по брошенным городам - впрочем, об этом он больше знал с чужих слов, изменница-память сохранила лишь неясные обрывки, да смутное ощущение того, что он когда-то вполне уверенно ориентировался в том полуреальном мире. Палмерстона с ним тогда уже не было.
С Палмерстоном связана любопытная история. Уже в Герате, в ту пору, когда главным занятием Холла было раскладывание на каменном полу террасы узоров из шнурков римских сандалий, а майор Абрахамс кормил его с ложечки, ему попалась книга некоего Пантена - "Нулевой эшелон, или подземные мстители Валентины". Идиотизм названия заинтересовал Холла, и он полистал ее.
Оказалось вовсе не глупо. Довольно добросовестно, по документальным свидетельствам, Пантен составлял истории валентинских робинзонов, действовавших в разное время оккупации по разным районам в отрыве от основных сил и зачастую творивших чудеса. И вот где-то в середине Холл натолкнулся на примерно следующую удивительную фразу: "Для южных секторов самой, пожалуй, легендарной личностью явился полковник Холл - он же Кривой Левша, он же Палмерстон".
Что это значит? Он же ясно помнил: Сифон, восьмой этаж, тусклый коричневый свет, тощая фигура Палмерстона - высокая лысина, сжатые губы, болезненно-сосредоточенный взгляд. Неужели, подумал тогда Холл, я ухитрился подвинуться до раздвоения личности? Не разрешив вопроса, он выпустил книгу из пальцев и задремал в своем гамаке. Позже, без всякого мысленного предисловия. Холл догадался. Проклятая популярность. Он в одиночку воевал на всех традиционно палмерстоновских маршрутах много спустя после его гибели. А кто мог что-то внятное рассказать о Палмерстоне? Могли обитатели Сифона - все они погибли во время того, последнего разгрома. Могла Сигрид - и она похоронена там же. И никто из его разведчиков не дожил до победы. Вот как. Холлу достались чужое имя и чужая слава.
Перескажи Сифон. Перескажи сон. Сейчас ему ясен и понятен окружающий его мир, и там, в Сифоне, он тоже отличал причины от следствий, но эти две ткани реальности невозможно соединить без разрывов и искажений. Болезни своей он тогда не осознавал, она овладевала им скрытно, втайне от него самого, и разум его погружался во мрак подобно тому, как корабль погружается в пучину - вода заполняет один отсек за другим, машины вот-вот встанут, но рулевой еще крутит штурвал, и судно с трудом, но пока слушается руля. Холл тоже еще понимал, о каких своих странных ощущениях и открытиях следует молчать, он по-прежнему трезво оценивал обстановку, руководил группами и полагал, что у него просто все более прогрессирует тот невроз, что начался еще на Территории.
В его памяти вдруг опять воскрес Форт-Брэгг, и Холл волновался, сумеет ли сломать кирпич на рамке и страшился встречи с Мак-Говерном; двое мертвецов с Водораздела вновь и вновь обращались к нему, он прыгал с берега Наоми, и снова горели проклятые Баки. На первых порах он кое-как уживался со всем этим; видимо, во время бытия в Сифоне, во время их походов с Палмерстоном ум и безумие уравнялись в своем противоборстве, но дальше, после катастрофы, осенью семьдесят шестого тот невидимый рулевой у него в душе бросил штурвал.
Итак, в августе семьдесят шестого, за полгода до прорыва блокады, они поставили свою изжеванную "Ямаху" в верхнем коробе Сифона - гигантской естественной шахты, некогда заполненной водой. Да, сейчас бы на него разгневался какой-нибудь рецензент - как, мол, интересно, танк может быть изжеванным?
Да вот так. Пожевали его, пожевали и выплюнули. А танк хороший, японский, не сломался, двигатели тянут. Ладно, пусть не изжеванный, пусть покореженный. Холл сидел в водительском кресле покореженного танка, разговаривал по рации с 22-м тоннелем и постукивал пальцем по таблице режимов охлаждения.
- Барух, безбожный ты хобот, у тебя там два "панцира", и ты торчишь вторые сутки. Мы тут все сидим и ждем твоей проходки, ты это понимаешь? Ты держишь сорок человек. Разъемы заменял? Ты их двенадцать часов заменял? Я размещу людей, и через полтора часа буду у тебя. Все.
Он выключил передачу и посмотрел на часы. Было около десяти вечера - для Холла и его людей, ориентирующихся на Поверхность, это имело значение, для большинства населения Валентины - никакого.
- Волощук! - позвал Холл. - Ну, дай мне эту твою банку.
Наверху, на броне, послышался шорох и что-то вроде хрюканья.
- Командир, ты же говорил, что в рот взять не можешь.
Волощук по собственным рецептам варил из витаминных концентратов с добавками смоляных горных натеков некое подобие компотов.
- Ты знаешь, я решил себя перебороть.
Волощук повозился, погремел, и затем к Холлу свесилась рука с высокой цилиндрической банкой.
- Волощук.
- Ну?
- Лягушкой пахнет.
- Что, какой лягушкой?
- Ну да, болотом.
- Болотом? А что же, хоть и болотом, на болоте торф целебный...
Волощук внезапно оборвал речь и с присвистом втянул в себя воздух, изображая глубочайшее изумление, и затем произнес, со значительностью растягивая слова:
- Полковник, к вам пришли.
Холл оставил банку и, ухватившись за поручень, полез наверх - "что за торф целебный, это мох есть целебный, испанский мох..."; лязгнув своей железкой, он поднялся на палубу и замер. Такого еще не бывало. Волощук исчез, а перед танком, на сахарно искрящихся в свете прожекторов наплывах породы, стояла самая настоящая монахиня - традиционный черный наряд, а на голове сооружение, напоминающее дельтаплан, только с кружевами и ослепительной белизны. Она была несомненно молода, но облачение скрадывало возраст; взгляд темных глаз спокоен и строг.
- Здравствуйте, - сказала она тоном, исполненным необыкновенного достоинства. - Вы полковник Холл?
Холл спрыгнул на землю и подошел.
- Да, святая мать, вы угадали, я действительно полковник Холл.
Она на мгновение приспустила веки, выразив этим мимолетное неудовольствие холловским обращением.
- Меня зовут Сигрид. Здесь я по воле настоятельницы монастыря святой Урсулы в Фирмине, на Изабелле. Ральф Бакстер, директор госпиталя в Самоите, обещал мне прислать с вами вакцину Мозеса для наших больных и раненых. Вы ее привезли?
В ответ Холл молчал, наверное, дольше, чем позволяли приличия, потому что в голове у него забродили самые разные мысли, но, справившись с собой, он ответил:
- Сударыня, когда мы проходили через Самоит, там шел бой, и все горело. Думаю, что если бы я и встретил Ральфа Бакстера, у нас вряд ли бы нашлось время беседовать о вакцине. Я постараюсь вам помочь, чем смогу. Но, наверное, если вы родом с Изабеллы, вы сами могли прочитать это у меня в мыслях?
К Холлу пришло странное ощущение - ему показалось, что за время этого короткого обмена фразами между ними возникло ничем не объяснимое взаимопонимание - такое, какое, по его представлению, могло быть между людьми или знающими друг друга с детства, или прожившими долгую совместную жизнь; Холл мог бы поклясться, что не только ясно чувствует ее, Сигрид, к нему отношение, но и что она прекрасно видит его догадки, однако вида не подает. Получался какой-то интуитивный сговор. Само же отношение совсем неплохое, даже очень: доброжелательность, ирония и еще почему-то - глубоко запрятанная опаска. Удивительно, но она, кажется, трусит - подумал он тогда.
- Я действительно родом с Изабеллы, но, похоже, вы плохо знакомы с экстраперцепторами, полковник, - сказала Сигрид все тем же надменным тоном. - Уверяю вас, у меня нет никакой необходимости читать ваши мысли.
С тем она повернулась и пошла прочь. Холл проводил ее взглядом, потом повернулся к "Ямахе".
- Волощук, где ты там, соедини-ка меня с Центром и сделай вот что - достань контейнер с концентратом и потом спустись к ребятам, взгляни хозяйским глазом.
Закончив невеселый, по причине неясности положения, разговор со штабом, Холл повесил шлем на крюк протеза и твердой рукой оторвал контейнер от земли. Подошедший Волощук смотрел на это неизъяснимым взглядом.
- Ну что ты выпучился так, словно собрался бриться без зеркала? - ласково спросил Холл. - Да, иду.
- Бог в помощь, - пробормотал Волощук. - Восьмой этаж, на углу спросите. Только смотри, командир, она тут большой авторитет, а одичали они здорово, почитай, у всех мозги набекрень.
И пока Холл спускался по изрытому настилу, он слышал, как Волощук загудел в шлем: "Барух, что тебе моча стрельнула забиться в этот переходик, главный вверх тормоном стоит от злости..."
Шестнадцать этажей, которые наподобие корабельных палуб перегораживали коленчатую нору Сифона, были застроены донельзя беспорядочно, от обоих лифтов давно остались безжизненные скелеты, но жилище Сигрид Холл отыскал без труда - в отличие от большинства оно было отделено от центральной шахты стенкой, доходящей до перекрытия; дверь, однако, отсутствовала. Холл постучал о порог ногой и вошел.
Помещение, которое занимала Сигрид, превосходило по размерам все здешние клетушки - практически весь полукруглый сектор, составляющий половину этажа - но большая часть этого пространства оставалась ничем не заполненной, и только в дальнем, левом от входа углу, разместилось само жилье, устроенное, бесспорно, с выдумкой и чувством стиля.
В отличие от тех логовищ, где Холл, наскоро приткнув бронетранспортер и пятнадцать гамаков, привык устраивать стол и дом, здесь присутствовало то, что можно было назвать интерьером, хотя вместе с тем как будто не было ничего особенного. Обыкновенная плита - правда, на решетку тяги привешен раструб, сработанный под медь с травленым стебельчатым узором; стол и возле него кресло с высокой спинкой, вещь, показавшаяся Холлу совершенно антикварной, пока он не сообразил, что это поставленный дыбом и преображенный до неузнаваемости ручной гидравлический подъемник; две лампы - над плитой и над столом, их колпаки были сделаны в одной манере с медной воронкой на тяге, и что уж совсем удивительно - настоящая кровать. - приспособление, о котором Холл успел начисто позабыть. Сигрид стояла у плиты, когда он перешагнул порог и поставил на пол свой контейнер.
- Еще раз здравствуйте, - сказал Холл. - Я тут кое-что отыскал из старых запасов - концентрат, конечно, вакцины не заменит, но все же лучше, чем ничего.
Вид ее нехитрого, но уютного обиталища напомнил Холлу о доме и очаге, и он сам себе вдруг показался диким и неуместным - жуткая одноглазая образина, вместо руки - газовый ключ, комбинезон заштопан паяльником - судный день. Надо было хоть чуть-чуть привести себя в порядок, а ему и в голову не пришло. Сигрид на секунду оторвалась от кастрюль и приветливо кивнула ему:
- Садитесь, полковник. Через десять минут я угощу вас супом. Я очень рада, что вы не забыли о наших нуждах.
Одного ее взгляда было достаточно, чтобы Холл убедился, что их таинственная общность продолжает существовать, и что его бродяжья наружность чрезмерной роли не играет. Он присел на один из табуретов, не рискнув воспользоваться роскошным креслом, и принялся рассматривать свою собеседницу вблизи. Вероятно, в тот момент он был и усталым, и голодным, но это в памяти не сохранилось.
Сигрид была среднего роста, то есть дюймов на пять ниже Холла; чуть удлиненный овал лица, карие глаза с густыми ресницами - кажется, она не пользовалась тушью - нос прямой, но острый кончик его творец всего живущего по неизвестной причине заметно приподнял, и эта деталь подозрительно мало вязалась с той чопорной манерой, в которую Сигрид так увлеченно играла. Волосы ее были целиком убраны под ту громоздкую белую штуку, которую Холл окрестил "абажуром", и это сбивало с толку, мешая более точно определить ее годы.
- Полковник, вам правда ничего не известно о судьбе Ральфа Бакстера?
- Ничего. Я даже не слышал о нем.
- Боюсь, с ним что-то случилось. Как у вас дела и надолго ли вы в наши края?
- Это я и сам хотел бы знать. Если завал серьезный, то мы, пожалуй, задержимся дня на два. Послушайте, Сигрид, насколько я понимаю, мы можем перейти на французский.
- Не возражаю.
После двухминутного молчания Холл сказал:
- Дурацкая ситуация. Я много общался с экстрасенсами, но в такой роли первый раз. Боюсь, вы давно догадались, зачем я сюда пришел.
- Боюсь, что да, доктор Холл, и для этого вовсе не обязательно быть экстрасенсом.
- Вижу, вижу, - проворчал Холл. - Раз дело принимает такой оборот, что же, отведаю вашего супа. Но утешьте меня хоть одним, Сигрид - скажите, что пусть немного, но сочувствуете моему невезению.
- Вы хитрите, полковник, и слишком торопитесь судить о том, что такое везение и невезение. Знаете, что это стоит позади вас?
- Какой-то ящик.
- Это алтарь. Вы находитесь в церкви, доктор Холл, я готова вас выслушать. И двигайтесь к столу.
Холл переставил табуретку, в это время кто-то вошел, помнится, старик с котелком в руках, спросил о каком-то рисе, Сигрид ответила; когда они снова остались вдвоем, Холл заговорил так:
- Вы знаете, Сигрид, у меня отношения с богом самые нейтральные и, кстати, в данную минуту - особенно. Он обманул мои ожидания. Возможно, это говорит о моем прагматизме, но война невольно делает человека прагматиком. Я охотно верю вот в эту вашу похлебку и в то, что вы мне нравитесь, а все прочее - кто его разберет. Я не кощунствую?
Однако, опустив ложку в эту самую похлебку, он сменил тон, хотя Сигрид ничего ему не ответила:
- Тем не менее вы правы, у меня есть к вам вопрос. Скажите, ваша Урсула - католическая святая?
- Конгрегация Изабеллы, конечно, отличается от земной, но не сомневайтесь, святая Урсула одна и та же - и на Изабелле, и в Риме. Вы католик?
- Не знаю. Мой друг, его звали Кантор, вот он был католик, и истинно верующий. Сигрид, я слышал, некоторые сенсы могут связываться с тем миром, с теми, кто там, с душами, если есть какие-то души... Я не успел с ним поговорить, мы вообще как-то отдалились друг от друга...
- Вы чувствуете свою вину перед ним?
- Вину?.. Да, наверное, вину. Если бы я не привез его сюда... Я допустил, что он поехал со мной. Если бы настоял, чтобы он остался на Территории, он был бы жив. Я как-то не так думал о нем все эти годы, это трудно объяснить...
Сигрид слушала его внимательно, но отрешенно, как будто без сочувствия, и даже смотрела куда-то на плиту.