Я закрыл книгу и подал ее Генриетте. Она заметила, что я прочитал.
- Это был сон Яна, - сказала она. - Человек в капюшоне, заманивающий его все глубже в кошмар. Он бормотал это во сне. Днем он никогда об этом не говорил.
Глава 18
Генриетта спросила, писал ли я родителям. И в самом деле, я почти не поддерживал с ними отношений: писал крайне редко и ни разу не звонил. Из Марокко я послал им коротенькое письмо, но такое письмо могло быть с успехом написано посторонним человеком: так далеко было его содержание от действительности, в которой я тогда жил. По возвращении в Эдинбург я опять не удосужился дать о себе знать.
Расспросы Генриетты вызвали у меня угрызения совести. В тот же вечер я отправился на переговорный пункт на Хоум-стрит и набрал их номер.
Трубка сняла мать. Я разговаривал с ней на гэльском языке, надеясь, что это смягчит мою вину.
- Это Эндрю, - сказал я. - Я вернулся в Эдинбург.
Я задержал дыхание. Мама, как канатом, лучше других могла вытянуть меня и вернуть к действительности. Я нуждался в ней больше, чем можно выразить словами.
- Эндрю, как я рада. Мы уже беспокоились, что с тобой что-нибудь приключилось в Африке.
- Нет, - ответил я. - Со мной все в порядке. Я вернулся уже несколько недель назад. Я хотел сначала прийти в себя, а потом уже звонить вам. Как вы там поживаете?
И мы начали говорить об островной жизни. Сплетни матери, как и Генриеттины чай с кексом отогнали подальше тревожащие меня тени. Жизнь в Сторновее текла своим чередом, принося лишь небольшие изменения: у одной из моих кузин родился ребенок; умер самый старый житель; на остров приехала индийская семья и открыла на главной улице обувной магазин. Последняя новость была самая экзотическая.
У меня кончились монеты, и мать перезвонила мне сама. Очереди к телефону не было.
Я немного рассказал о Марокко, обрисовав прошедшее лето как смесь отдыха с научной работой.
- Я рад, что вернулся домой, - сказал я. - Слишком уж долго я отсутствовал.
- А я рада, что у тебя все хорошо, - ответила она. - Возможно, мы скоро увидимся. Ну, а теперь с тобой поговорит отец.
Я услышал, как она положила трубку, затем шаги и приглушенные голоса. Через минуту трубку взял отец:
- Эндрю, наконец-то я слышу твой голос.
Он расспросил меня о моей работе, и я сказал, что жду, не подвернется ли что-нибудь подходящее.
- Почему бы тебе не приехать в Сторноуэй? - спросил он. - Ты мог бы прожить здесь зиму и заодно сэкономить на счетах за тепло.
- Спасибо, - поблагодарил я. - Все же я пока останусь здесь. Мне нужно сначала разобраться с делами. Поехать домой... впрочем, это был бы легкий способ со всем покончить. Однако не думаю, чтобы это была хорошая идея. Возможно, когда я покончу с делами, приеду к вам на Рождество.
- Прекрасно. Хотя, послушай, ты не возражаешь, если я тебя навещу? У меня есть несколько дней отпуска. Могу приехать на следующей неделе.
Первым побуждением моим было сказать "нет", но я тут же одумался. В конце концов, почему нет? Разве не приятно будет повидаться с отцом? Я очень нуждался в его неизменном скептицизме.
- Да, - сказал я. - Отличная мысль. Почему бы не приехать вам обоим? Неподалеку много гостиниц, я вас там устрою.
Я дал ему свой новый адрес. Мне уже и в самом деле не терпелось повидаться с ними.
- Эндрю, вот еще что я хотел тебе сказать. Пока ты был в отъезде, звонил человек из городского совета Глазго. Он хотел связаться с тобой. Я сказал, что ты в Марокко, но что я сообщу тебе о его звонке, как только ты вернешься. Он хочет, чтобы ты позвонил ему. Его фамилия - Макферсон. У меня есть номер его телефона.
- А ты не знаешь, о чем он хочет говорить со мной?
- Он мне ничего не сказал. Но мне кажется, это что-то связанное с могилой Катрионы. Похоже, там побывали вандалы.
- Дай мне его телефон. Я позвоню ему завтра утром.
* * *
Джэми Макферсон работал в отделе горсовета, занимающемся парками и кладбищами. В голосе его послышалось облегчение, когда я объяснил, кто я такой.
- Доктор Маклауд, ну наконец-то вы приехали. Я писал вам в университет, на ваш факультет, и в Танжер, но, по всей видимости, письма не дошли.
- Нет, мне о вас сообщил мой отец.
- Правильно. Он говорил, что попросит вас мне позвонить, как только вы вернетесь.
- А что случилось? Отец так понял, что это имеет отношение к могиле моей жены.
Повисла пауза, во время которой он старался принять официальный тон.
- Да, - произнес он. На этот раз голос его звучал тише и торжественнее. - Правильно. Дело в том... - Он колебался, я чувствовал, что он старается подобрать слова. - Случилась неприятность. На кладбищах у нас время от времени бывают случаи вандализма. Обычно этим занимаются молодые оболтусы, в субботу вечером. Когда они проходят мимо кладбища, кого-то из них тянет забраться на стену, а после они совсем распоясываются. Кидают камни, сшибают украшения. В прошлом году разрисовали несколько еврейских могил. Свастики и тому подобное.
- И ее надгробие разбили? Вы это хотите мне сказать?
- По правде говоря, нет. Дело обстоит хуже. В августе могила ее была разрыта. Сожалею, но уж придется вам сказать. Останки вашей жены похищены.
* * *
На ближайшем же поезде я отправился в Глазго и провел весь день, мотаясь между отделением полиции и городским советом. Инцидент произошел в ночь на девятнадцатое августа. Утром могильщики обнаружили вскрытую могилу. Гроба уже не было.
Полиция немедленно начала расследование, которое зашло в тупик. Похищение гроба стало таким уникальным явлением, что полиция Глазго оказалась совершенно беспомощной. Это было не обычное преступление, вроде распространения наркотиков или изнасилования. Поэтому к нему оказалось невозможным подобрать ключи: ни списков подозреваемых, ни прецедента, ни свидетелей, готовых за несколько фунтов дать важные показания. У полиции на подозрении были лишь молодежные шайки, которые могли сделать это ради развлечения, да несколько потенциальных сатанистов.
Я решил умолчать о своих научных интересах. В полиции я представился как социолог и дальше не распространялся. Нет нужды говорить, что я им не сообщил ничего о своих подозрениях.
Я понимал, что персонально Дункан не мог участвовать в этой операции. Однако у него были друзья, кому он мог перепоручить дело. Девятнадцатого августа я выехал из Феса и отправился в Марракеш, я тогда закончил занятия с шейхом Ахмадом. Я вспомнил, как говорил ему: "Катриона умерла. Тело ее гниет в могиле".
* * *
Возвратившись в Эдинбург, я заехал на бывший свой факультет. Секретарша еще не ушла: она задержалась, чтобы напечатать какие-то документы. Спросил, не приходила ли на мое имя почта. Обнаружились разные записки. Большей частью, это были напоминания о семинарах и публичных лекциях. Я просмотрел все, однако письма Яна среди них не оказалось.
С самого приезда спал я плохо, но в эту ночь сон не шел ко мне несколько часов. Могилу Катрионы я не посещал: в этом не было смысла. Ее засыпали и снова установили надгробный камень. Перед моим мысленным взором снова и снова прокручивалась сцена ограбления. Могильщики, явившиеся в полночь, безглазые люди в капюшонах, разрывающие почву, поднимающие гроб и вытаскивающие его из могилы. А потом ускользающие под покровом ночи со своей добычей.
Перед рассветом я начал засыпать. Сначала снов не было, потом начались видения, навеянные мучившими меня мыслями.
А затем как будто подняли занавес. Я спал и в то же время полностью сознавал все, что видел и слышал. Я шел ночью по крутой узкой улице в незнакомом городе. Судя по аркам, изгибавшимся над тяжелым деревянными дверями, я сразу же догадался, что это либо Фес, либо какой-то другой город в Северной Африке.
Улица круто спускалась к центру города. Шел я уже долго, но ни разу не встретил ни одного человека. Вокруг меня были полная тишина и заброшенность. Темные, мрачные фасады слепых домов по обеим сторонам, темные, угрожающие переулки, через равное расстояние отходящие от главной улицы. Я не имел никакого понятия, куда направляюсь, но знал, что нечто в темноте поджидает и притягивает меня.
Я миновал ворота старинной мечети. На портале была сделана надпись арабскими буквами. Через несколько ярдов от мечети узкий проход вел в темную, плохо вымощенную аллею. Ноги мои свернули туда, как бы подчиняясь собственному инстинкту, и повлекли меня дальше, в лабиринт города.
Внезапно в темноте передо мной возникла высокая фигура, одетая в белую джеллабу с капюшоном. Эта мрачная фигура стояла неподвижно спиной ко мне. Когда я приблизился, незнакомец стал медленно поворачиваться. Голова его была закрыта широким капюшоном, и я не мог рассмотреть черты лица. Мне хотелось повернуться и бежать от него, но ноги меня не слушались. Против желания я подходил все ближе к человеку. Когда я был от него на расстоянии нескольких футов, он поднял руки и начал откидывать капюшон с лица. Капюшон упал, и незнакомец поднял лицо к лунному свету.
Я вскрикнул и проснулся. Было раннее утро. Я лежал в собственной кровати. Простыни были скручены, как будто я бился в агонии. Тело мое было покрыто потом, и я дрожал.
Я плотно укрылся одеялом, уткнулся в подушки и сжался, стараясь согреться. Через окно пробивался солнечный луч. На улицах зашумели машины, слышны были голоса играющих детей. Залаяла собака. Медленно пролетел самолет. Постепенно видения из моего сна стали таять. Но в комнате что-то было не так.
Я напряг слух, но ничего не разобрал, кроме уличного шума. Глаза мои, привыкшие к полумраку, тоже не увидели ничего необычного. Но я знал: что-то не так, как должно быть.
И затем, когда я уже решил, что это лишь мое больное воображение, и приготовился вставать, я понял, что это такое. Я ощущал запах духов. Запах был слабый, но очень хорошо знакомый. "Джики". Любимые духи Катрионы.
Глава 19
Я не мог больше оставаться в этой квартире. Одна лишь мысль, что я засяду дома и буду вдыхать этот запах, была мне отвратительна. За окном позднее осеннее солнце желтой воздушной тканью стлалось по улице. Я накинул куртку и вышел вон, не имея никакой определенной цели, кроме одной - убраться отсюда на какое-то время.
Когда моя мать гостила у меня, мы несколько раз ходили в Ботанический сад, и сейчас мне подумалось, что это - идеальное место, где я смогу избавиться от ночных теней. Автобус доставил меня в Канонмилс, а оттуда было рукой подать до сада.
Я провел там все утро, то гуляя вдоль цветочных клумб, то сидя возле озера. Окружали меня по преимуществу семьи, решившие провести здесь субботний выходной. Смеющиеся дети, студенты, влюбленные - обыкновенный мир, занятый собой. Это был мир, который я страстно мечтал обрести вновь.
Сейчас я чувствовал себя отгороженным от него пуленепробиваемым стеклом.
Затем у меня был легкий ланч в кафе. На небе начали собираться тучи, и я решил возвратиться домой. Эта мысль нагоняла на меня депрессию. Мне необходимо было повидаться с кем-нибудь, излить душу. Вспомнив, что от Ботанического сада совсем недалеко до Дин-Виллидж, я зашел в телефонную будку и позвонил Генриетте. Она была дома и не возражала против моего визита. Она хотела мне что-то показать.
- Пойдемте на улицу, - сказала она, когда я приехал. - Я не могу все время оставаться запертой в четырех стенах.
Я вспомнил, что они с Яном часто по выходным совершали длительные прогулки. Должно быть, ей было тоскливо одной, когда острота потери поутихла, а у ее друзей по выходным находились другие дела, и им было не до нее.
Мы медленно пошли вдоль ручья, протекавшего через всю деревню и далее, до самого моря. Небо к этому часу слегка очистилось. То и дело над нашими головами кружили стаи перелетных птиц, готовившихся к долгому путешествию в Африку. Казалось, у них были дурные намерения, и им хотелось принести весть обо мне в такие места, которые я предпочитал забыть.
Я рассказал Генриетте о могиле Катрионы, а потом и о запахе ее любимых духов. Потом перешел к рассказу о Дункане Милне и об африканских событиях. Я однако не стал обвинять Милна в смерти Яна и не сказал ничего о шарфе, который обнаружил в его чемодане. Но мне кажется, она догадалась, что такого рода мысли бродят в моей голове. Мне думалось, она меня успокоит, найдет причину моих страхов, и я избавлюсь от них навсегда. Но пока я говорил, она становилась все серьезнее. Добродушное подшучивание, с помощью которого мы пытались подбодрить друг друга, куда-то ушло. Мы осознали, что столкнулись с чем-то опасным и страшным.
- Вы, думаю, не поверите многому из того, что я рассказал, - сказал я, закончив свое повествование.
- Напротив, - возразила она, - это многое объясняет. Мне хотелось бы сказать, что все это ерунда, но думаю, что это не так. Ян перед смертью рассказал мне кое-что, отчего я не на шутку встревожилась. А с тех пор...
Она помедлила, и я понял, что она намерена сказать то, что ее больше всего волновало. Мы уже дошли до колодца и повернули обратно. Набежавшие тучи стерли с неба последние солнечные лучи. Поверхность ручья была неподвижной и бесцветной.
- Я хотела показать вам вот это, - сказала она. Она достала из кармана пальто фотографию. - Это мы с Яном, - пояснила она. - Снимок сделан в день нашей свадьбы, шесть лет назад.
Она протянула мне фотографию. Рука слегка дрожала. Над нами, как пятно, пронеслась стая черных птиц. Одна из них вскрикнула, как будто ее поразили в самое сердце.
На фотографии они были в свадебных нарядах. Сначала я посмотрел на Генриетту. Фата невесты была откинута, в руках - букет из роз и ирисов, на губах - сияющая улыбка. Возле нее стоял худой, согнутый человек. Сначала я подумал, что это ее отец. Но потом, присмотревшись, узнал в нем Яна.
- Не понимаю, - изумился я. - Разве Ян был уже болен, когда вы поженились? Он что же, умер от последствий какой-то давней болезни?
Она покачала головой.
- Когда эта фотография была сделана, - медленно проронила она, - Ян выглядел на ней таким же здоровым, как и во время вашего с ним знакомства. Если не здоровее. Фотография эта попалась мне на глаза уже после его смерти: как-то раз я решила посмотреть старый альбом. И не только эта. Все фотографии, на которых он снят, изменились. Везде он выглядит, как за несколько дней до смерти.
Я в недоумении уставился на снимок.
- Да ведь этого не может быть, - сказал я.
- Ну, а то, что вы только что мне рассказали, могло быть?
Я отдал ей карточку, и мы продолжили путь. Мне вспомнились Дункан и граф д'Эрвиль, ощупывавшие фотографию Катрионы. Но ведь Катриона мертва, до нее им было не добраться. Какова же была их цель? Зачем понадобилось выкапывать из могилы ее тело?
- Для Яна я сейчас уже ничего не смогу сделать, - сказал я. - Но этому должен быть положен конец. А вы... быть может, и вас подстерегает опасность.
- Если бы я по-прежнему была прилежной прихожанкой, я бы заказала в церкви службу по изгнанию бесов или что там они еще делают в таких случаях. Но сейчас я не знаю, что и думать. За Яна я молилась день и ночь, и вся община молилась за него, но от смерти его это не спасло. Думаю, это уже не по силам обычным верующим.
- Есть ли кто-нибудь в церкви, к кому бы вы могли обратиться? Если простым смертным это не под силу, может, кто-то другой поможет?
- Не знаю. Может быть. Мне надо подумать. А как ваши дела? Стало ли вам легче без Милна?
Я пожал плечами. Об этом я не задумывался. То, что я избегал Милна, было, разумеется, хорошо. Но этого, возможно, было недостаточно.
- У меня все еще хранятся книги, - вспомнил я. - Несколько книг я купил сам, несколько мне подарил Дункан. Наверное, следует избавиться от них.
- Правильная мысль. Избавьтесь от всего. От записей, фотографий, всего, что имеет к этому отношение. Если вы обрубите все концы, ни Милну, ни кому-то другому к вам будет не подобраться.
Мы дошли до дверей ее дома. Она снова пригласила меня на чай, но я решил, что она устала от моего общества.
- Пожалуй, мне пора домой, - сказал я. - Чем скорее избавлюсь от этого барахла, тем лучше. Когда мы теперь увидимся?
- Прошу прощения, но мне надо на несколько дней уехать. Я обещала родителям Яна, что проведу с ними половину каникул в Сент-Эндрюсе. Они и места в гостинице на неделю уже забронировали. Я должна была уехать сегодня, но задержалась по делам. Так что вам повезло, что вы застали меня дома.
- Когда вы вернетесь?
- Не раньше следующей субботы. Но воскресенье я хочу провести одна: мне нужно будет как следует отдохнуть перед работой. Моя свекровь очень любит пешие прогулки. Но я позвоню нескольким знакомым из церкви и узнаю их мнение. Свяжитесь со мной в субботу вечером.
- Вам не следует впутывать себя в эти дела, Генриетта. Я должен действовать один.
Она покачала головой:
- Для меня это имеет большое значение. Я хочу помочь. Пожалуйста, не отвергайте мою помощь.
Я вспомнил, как третировал ее весной.
- Хорошо, - согласился я. - Я приму вашу помощь.