Эндрю, ты должен пойти к Сильвестри, как только прочтешь мое письмо. Не медли: он все тебе расскажет. Выслушай его внимательно и действуй согласно его инструкциям. И обязательно порви с Милном, чего бы это тебе ни стоило. Сильвестри рассказал мне такие вещи, в которые невозможно поверить. Он рассказал мне все о Милне и привел доказательства. Сильвестри не сумасшедший, я верю каждому его слову. Дункан Милн вовсе не то, чем кажется. Его даже нельзя назвать человеком в полном смысле этого слова. Ты должен мне верить. Он..."
Запись опять прервалась, а когда восстановилась, стало ясно, что состояние Яна стало критическим.
"Заканчиваю. Генриетта не должна ничего знать. Так тяжело оставлять ее одну! Присмотри за ней, Эндрю. Был Сильвестри, но не смог ничем помочь. Мы молимся, но наши молитвы бессильны перед этим человеком.
Видел ли ты церковь, Эндрю? Ты знаешь, какую церковь я имею в виду. Серая церковь. Я теперь вижу ее каждую ночь. Иногда мне кажется, что я схожу с ума, потому что боюсь проснуться там. Господи, что за звуки я слышу..."
Запись опять оборвалась. В самом конце Ян нацарапал несколько строк, прерывистых и почти неразборчивых. Мне с большим трудом удалось их прочитать. Это были его последние слова, обращенные ко мне.
"Найди церковь. Уничтожь все. Они роятся. Дункан Милн привез их из Марокко".
Глава 28
Генриетта отложила письмо. Я молча наблюдал за ней, зная, что время говорить еще не пришло. Заметно было, что она старается взять себя в руки. Она только что прочитала последние строки, написанные ее мужем. Они напоминали бред испуганного человека, страдающего от галлюцинаций.
Мы посидели так с четверть часа в напряженном молчании, которое не мог нарушить постоянный шум многолюдного кафе. Наконец Генриетта немного успокоилась, и мы приступили к обсуждению наших дальнейших действий.
- Он приходил к нам домой, - сказала она наконец.
Я посмотрел на нее в ужасе.
- Нет, не Милн, - пояснила она, правильно поняв выражение моего лица. - Священник, отец Сильвестри. Он приходил два или три раза, пока Ян был жив. Они разговаривали с ним по часу Я, конечно, расспрашивала Яна о нем, но он мне ничего не объяснил. Поэтому я решила, что это кто-то из его коллег. Ян был связан с делами Всемирного совета церквей и сблизился с несколькими католическими священниками. Сильвестри и на похоронах присутствовал. Я видела его издали: он ко мне не подходил.
- Должно быть, Сильвестри пытался вырвать Яна из-под влияния Милна, - предположил я.
- Что ж, в таком случае, это ему не помогло.
Я взглянул на нее. Руки ее лежали на столе, пальцы плотно прижаты друг к другу, ногти коротко острижены.
- Это зависит от того, что вы имеете в виду, - сказал я. - Мы ведь не знаем, от чего Сильвестри пытался спасти его. Смерть была для Яна не самым большим страхом.
Она подняла руки и пригладила волосы. Сегодня они были у нее сурово зачесаны назад. На белом гладком лбу резко выделялись темные брови. Я и жалел ее, и в то же время робел перед нею.
- А что пишет о той церкви... - сказала она. - Вам это о чем-то говорит?
Я кивнул.
- Он часто говорил о ней в последние дни перед смертью. Темная церковь с занавешенным алтарем. Мы думали, он бредит. Его трудно было понять, в последние дни к нему редко возвращался рассудок.
- Да нет, он знал, о чем говорит, - сказал я. - Церковь такая есть.
- И вы знаете, где она?
Я кивнул.
- И вам известно, что там внутри? Нечто такое, что вам следует разрушить?
Я опять кивнул. Через окно кафе я видел проносившиеся мимо автомобили и автобусы, пешеходов, деревья, сбрасывающие листья, - мир, над которым я когда-то хотел властвовать. "Разрушь все. Они роятся".
- Мы поговорим с Сильвестри, прежде чем начнем что-нибудь делать, - сказала она.
Мне трудно было сосредоточиться. Одна мысль о том, что придется снова войти в ту церковь, наполняла меня ужасом. "Они роятся".
- Вы правы, - сказал я. - Но, как вы совершенно верно заметили, ему не удалось спасти Яна, и я не думаю, что он может чем-то помочь нам.
- У вас есть другие предложения?
- Я беспокоюсь об отце, - сказал я.
- Сильвестри...
Я покачал головой:
- Нет, он не может помочь. Возможно... Я думаю, мне следует показать письмо Яна Рэмзи Маклину. Он близкий друг моего отца. К тому же, он врач. Может быть, он поймет, в чем тут дело.
- Да он не поверит ни одному слову из этого письма!
- Но у него может возникнуть какая-нибудь ассоциация. Я попытаюсь.
* * *
Я нашел телефонную будку и позвонил Маклину в отделение хирургии. Его секретарша сказала, что он только что вернулся с утреннего обхода и собирается пойти завтракать. Я сообщил свое имя, и через несколько минут меня с ним соединили.
- Доктор Маклин? Это Эндрю Маклауд.
- Эндрю? Господи, сколько зим, сколько лет. Я думал, ты уехал из города.
- Работа моя здесь и в самом деле кончилась, но я решил остаться. Послушайте, мне надо с вами срочно поговорить.
- Это на медицинскую тему?
Я помедлил.
- Не совсем, - уклончиво сказал я. - Хотя косвенно. Отец мой сейчас очень болен.
- Очень жаль слышать это. А что с ним такое?
- Трудно сказать, - сказал я. - Сможете ли вы сегодня со мной встретиться? Мне потребуется больше времени, чем вы отводите на обычную консультацию.
- Приходи в четыре, - сказал он. - Я попрошу своего коллегу поработать за меня.
- Вы действительно сможете?
- Ну, конечно. Раз твой отец болен, я должен помочь. Буду ждать тебя в четыре часа.
* * *
Такси остановилось возле дома Сильвестри. Адрес нам дала католическая епархиальная служба. Этот скромный дом стоял рядом с церковью, окна его выходили на духовную семинарию. Дверь открыла экономка. Мы сообщили свои имена. Она попросила подождать в маленькой комнате, рядом с прихожей. На выкрашенных в коричневый цвет стенах висели картины религиозного содержания, на полу расстелен старенький ковер; несколько стульев с прямыми спинками. В доме стояла благочестивая тишина, и поднятые руки святых в черных рамах, казалось, предостерегали от пустых разговоров и смеха.
Прошло несколько минут. Время от времени мы поглядывали друг на друга, не осмеливаясь заговорить, как школьники, ожидающие выволочки от строгого учителя. Наконец дверь открылась. Вошел старик в свободном черном костюме и высоком воротнике и вопросительно посмотрел на нас.
- Я Сильвестри, - объявил он. - Чему обязан?
Генриетта встала. Было заметно, что она чувствовала себя неловко.
- Мы с вами встречались один или два раза, - сказала она. - Вы приходили навестить моего мужа, Яна, когда он болел. И я видела вас на его похоронах.
- Ян Гиллеспи, - проговорил священник. - Да, я его помню. И сожалею. Он был очень молод.
Генриетта кивнула, но не стала поддерживать разговор о смерти Яна. Она повернулась ко мне, потом - опять к Сильвестри.
- Это Эндрю Маклауд. Вы, наверное, слышали его имя. Ян вам рассказывал о нем. Он говорил вам, что боится за Эндрю, так как ему угрожает опасность. Милн...
Я обратил внимание на выражение глаз старика. Не страх, но что-то более ужасное. На вид ему можно было дать лет семьдесят. Высокий, костлявый, интеллигентный человек, иезуит, с торчащей из воротника тощей шеей, похожей на худосочное растение в горшке, но при этом ничуть не смешной. В нем было что-то мрачное и старомодное. Заметно было, что он много страдал и многое узнал. Можно было сказать, что сердце его и мозг сгорели во имя веры.
- Вы порвали с Милном? - спросил он. Челюсти его были плотно сжаты. Он ни разу не спустил с меня глаз.
Я кивнул.
- Но он не хочет отпускать меня, - добавил я. - Со мной происходят неприятные вещи. Я... больше так не могу.
Глаз он не отвел, но я почувствовал, что он как бы закрылся, как будто задернул вокруг себя занавеску или установил невидимый щит.
- Ян говорил мне, что встречался с вами, - вступила в разговор Генриетта. - Он сообщил подробности в письме.
- Тогда мне нечего прибавить.
Генриетта яростно тряхнула головой.
- Нет, - возразила она, - мы почти ничего не знаем. Одни только слухи, которым мы не можем доверять. Ян сказал, что вы можете рассказать нам остальное, что вы можете помочь нам.
- Я не могу никому помочь, - ответил священник. - Если вы связали себя с этим Милном, я вам уже ничем не смогу помочь. Я могу только молиться за вас, и больше ничего.
Генриетта протянула ему письмо Яна, которое она достала из сумки.
- Пожалуйста, - сказала она. - Прочтите письмо.
Сильвестри помедлил. Похоже, у него был артрит, но он все же держал себя прямо, невзирая на боль.
- Теперь слишком поздно, - сказал он. - Если бы вы пришли раньше, когда встретили Милна впервые, возможно...
- Пожалуйста, - попросил я. - Нам не к кому больше обратиться.
Последовала пауза, потом еле заметный кивок. Он протянул руку. Генриетта подала ему развернутое письмо. Он вынул из нагрудного кармана пенсне и нацепил на нос. Читал он внимательно, без комментариев. Один или два раза я заметил, как лицо его напряглось. Но руки не дрогнули. Таких уверенных рук я еще не встречал. Как будто они были обиты железом. Дочитав до конца, он сложил письмо и вернул его Генриетте.
- Благодарю, - сказал он. - Каждый день, утром и вечером, я поминаю вашего мужа в молитвах.
Казалось, он на что-то решался. Другие люди на его месте смотрели бы в пол или в окно, он же не спускал с меня глаз. Мне казалось, он видит меня насквозь.
- Вы бы лучше рассказали мне все, что вам известно, - сказал он. - И что произошло между Милном и вами. Здесь говорить неудобно. Пойдемте со мной.
Он провел нас в другую комнату. По размерам она была больше, мебели мало. Вероятно, здесь он встречался с прихожанами и беседовал со своими коллегами-священниками. Перед религиозной картиной горела красная лампада. На стене, на медном крюке, висело тяжелое деревянное распятие.
- С чего начать? - спросил я.
- С начала.
Глава 29
Когда я закончил, Сильвестри, не сказав ни слова, встал и подошел к шкафу. Оттуда он вынул простой деревянный ящичек, дарохранительницу, содержащую облатки.
- Они пока еще не освящены, - сказал он, поднимая крышку. - Но скоро будут. Во время мессы произойдет пресуществление. Вы, наверное, знакомы с этим термином. Они превратятся в плоть Христову. Они сохранят вкус и запах хлеба, но фактически станут плотью. Ваш друг Ян, конечно, не верил, что гостия превращается в плоть. Для него это был лишь духовный процесс, символ, нечто неосязаемое. Вы, полагаю, верите в это и того меньше. Вы думаете, что это шарада, спектакль, разыгранный для легковерных. Вот почему Яну так трудно было понять Дункана Милна, вот почему Милну так легко было вас обмануть. Все оттого, что Ян верил в дух и не верил в плоть, вы же верите только в плоть, - он посмотрел на Генриетту. - Моя церковь никогда не отрицала чудесного. У нас есть святые, реликвии, движущиеся статуи, кровоточащие иконы. Отрицая все это, муж ваш закрывал глаза на чудеса, присущие вере. Я не обвиняю его. Нам не привыкать к оскорблениям, связанным с чудесами. Доктор Маклауд прав: иногда легковерных обманывали. Но с чудесами дело обстоит не так просто, как вам кажется, - он помолчал, затем повернулся ко мне. - Когда я совершаю мессу, разве со стороны не кажется, будто я - чуть-чуть волшебник, обращающий хлеб в плоть и вино в кровь? Вот почему поклонники дьявола подражают нам, вот отчего они обращают ритуальные предметы в символы отрицания Бога. Разве Милн не учил вас этому?
Я кивнул. Обращение ритуальных предметов было излюбленной темой Дункана, на которую тот при занятиях со мной обращал особое внимание.
Сильвестри закрыл ящик и поставил в шкаф. Когда священник вернулся к столу, он выглядел подавленным.
- Дело будет сопряжено с большим риском. Дункан Милн знает о моем существовании, но ему неизвестно, насколько я информирован. Вы были его помощником. Даже сейчас он пытается найти и привязать вас к себе. Доверяясь вам, я вручаю вам собственную жизнь. Готовы ли вы взять на себя такую ответственность?
Я ответил не сразу:
- Разумеется, вы защищены лучше меня, но если вы предполагаете, что я сообщу ему то, что узнал от вас, ответ мой прост - нет. Ни при каких обстоятельствах я вас не выдам.
Он бросил на меня пронзительный взгляд:
- Советую выбирать слова. "Ни при каких обстоятельствах" - слишком смелое обещание. Недооценивать Дункана Милна неразумно. Он ведь и в самом деле очень опасен. Перехитрить его мне удавалось, и не раз, но победить - нет. Он обладает большой властью, и я не гарантирую, что в открытой схватке он меня не уничтожит. - Он встал. Движения его были медленны и целеустремленны. В глазах плескалась боль. - Пойдемте со мной, - позвал он. - Я хочу вам кое-что показать.
Мы последовали за ним в другую комнату. Это была маленькая, но объемная библиотека; на двери - засов и массивный замок. Я заметил зарешеченные окна, а на стеклянных дверцах шкафов - замки и засовы.
- Прошу простить, если принятые мной меры безопасности кажутся вам чрезвычайными, - сказал Сильвестри. - Но установил я все эти замки не для того, чтобы производить впечатление. Книги, что хранятся здесь, запрещено читать без санкции церкви. Надеюсь, вы понимаете. Они поступили сюда по специальной разнарядке и на очень строгих условиях.
Сильвестри подошел к бюро, стоявшему в углу комнаты, отпер его и достал стопку темно-голубых папок. Удостоверившись, что взял все, что требуется, он опять запер бюро и, хромая, подошел к нам. Мы уселись за маленький стол, стоявший в центре комнаты. Он включил люстру. Открыв верхнюю папку, вытащил что-то и протянул мне.
Это была фотография человека лет пятидесяти, старомодно одетого. Сколько я мог судить, снимок был сделан в сороковых годах.
- Узнаете его? - спросил Сильвестри.
Я кивнул.
- Это Дункан Милн, - ответил я. - Или его двойник.
- Это его отец, Стюарт Милн. Фотография была сделана в 1943 году, в Лондоне. Ну, а вот эта?
Он протянул мне вторую фотографию, на этот раз сорокалетнего человека, одежда которого указывала на поздний викторианский период. Принимая во внимание отличия в возрасте и стиле, эта фотография тоже очень напоминала Дункана.
- Я так понимаю, это его дедушка.
- Вы совершенно правы. Это Ангус Милн. Он родился в Эдинбурге в 1846 году и умер в 1908. Сын его, Стюарт, родился в 1890 и умер в 1961 году. Дункан родился в 1943 и до сих пор жив.
Он помолчал, забрал у меня снимки и передал их Генриетте.
- Вот это, - продолжил Сильвестри, - основные факты, касающиеся трех поколений семейства Милнов. За исключением того, что все это неправда. Ангус и в самом деле родился в 1846 году. Я видел запись об этом в церковной книге. Я видел и свидетельства о рождении Стюарта и Дункана. Ангус и в самом деле основал экспортную компанию по продаже одежды. Она до сих пор носит его имя. Дункан формально является директором компании. Много лет назад у меня возникли подозрения относительно семьи Милнов. Совершенно случайно я обнаружил, что Стюарт Милн, отец Дункана, жил в Лондоне с 1929 по 1940 годы. У него был собственный дом в Лаундес-сквер, который разбомбили во время войны. После этого Стюарт быстро исчез, а потом вдруг появился в Шотландии, где в 1943 году родился Дункан. До меня дошли нехорошие слухи о пребывании Милна в Лондоне. Говорили, что когда пожарная команда после бомбежки приехала к развалинам дома, то в подвале обнаружилось что-то подозрительное. Затевался скандал, который, впрочем, быстро погасили. Посчитали, что во время войны нежелательно было понижать моральный уровень населения. Мне подумалось, есть что-то странное в том, что все три Милна постоянно путешествовали, часто на долгие годы уезжая из дома. Чем больше я наводил справки, тем больше убеждался, что факты не стыкуются. К тому же, я обнаружил любопытное обстоятельство: никто никогда не видел Ангуса Милна с сыном Стюартом с тех пор, как мальчику исполнилось десять лет; точно также никто не видел Стюарта с Дунканом, когда последний был примерно в том же возрасте. Стюарт впервые появился на людях в двадцатилетнем возрасте; Дункан - в годы студенчества, в Сент-Эндрюсе, в возрасте восемнадцати лет.
Священник помолчал.
- Я совершенно уверен, - продолжил он, - что Ангус, Стюарт и Дункан Милн - это один и тот же человек. Он никогда не умирал, и он намерен жить и дальше, возрождаясь через какое-то время в качестве собственного сына.
- Вы хотите сказать, что он каждый раз рождается заново, как ребенок? - спросила Генриетта.
Сильвестри покачал головой:
- Нет, я не имею в виду реинкарнацию в какой бы то ни было форме. Милн просто омолаживается, если так можно выразиться. Привлекаются маленькие сироты с целью регистрации рождения и придания обману правдоподобного вида. Живут они, как я полагаю, до тех пор, пока этого требуют интересы дела. Ангус Милн, потрясенный смертью своей первой жены, Констанции, увлекся изучением магии. Прошло впустую много лет, прежде чем он наткнулся на книгу, которая, казалось, отвечала на все поставленные им вопросы. Вы ее видели, - обратился ко мне Сильвестри. - В вашем портфеле лежит собственная книга Ангуса.
- "Matrix Aeternitatis"? Но как же...
Я открыл портфель и вынул "Matrix". Сильвестри взял ее и открыл форзац. Порывшись в своих папках, он вынул старое письмо.
- В конце письма - подпись Ангуса Милна, - сказал он.
Он передал мне книгу и письмо. Я сравнил подпись на форзаце с подписью на письме. Без сомнения, это была одна рука.
- Прочитав книгу, - продолжал Сильвестри, - Ангус Милн отправился в Марокко. Поехал он туда под предлогом торговли, однако настоящей его цель являлось обучение. Прожил он там семь лет и нашел в Фесе то, что искал, - мастера. От этого человека он узнал, как избежать смерти. Говорят, он продолжает посещать его каждый год, с тем, чтобы углубить собственные знания и принять меры для предотвращения собственной смерти.
- Шейх Ахмад, - прошептал я.
- Вот именно. Дряхлый старик уже в то время, а сейчас - еще старше. Говорят, по возвращении из Африки Милн провел больше года взаперти в Пеншиел-Хаус с останками жены, пытаясь вернуть ее к жизни. Добился ли он успеха, - не знаю.
- А что же Дункан? - спросил я. - Если он в действительности собственный отец, ставший вновь молодым, разве никто не удивился такому странному сходству?