Как сказал генерал Хонас Баркер Комитету национальной обороны, "пока кто-нибудь не найдет Барнхауза, защиты от "Эффекта Барнхауза" не существует". Попытки "заглушить" или экранировать излучения провалились. Премьер Слезак вполне мог бы и сэкономить гигантские средства, пущенные на "барнхаузоустойчивое" убежище. Несмотря на четырехметровое свинцовое перекрытие, невидимая сила дважды сбила премьера с ног.
Пошли разговоры о том, что необходимо прошерстить население в поисках людей, обладающих той же психодинамической силой, что и профессор. Сенатор Уоррен Фост потребовал ассигнований на эти поиски и в прошлом месяце провозгласил: "Кто владеет "Эффектом Барнхауза", владеет миром!" Комиссар Кропотник высказался примерно в том же духе, и началась новая дорогостоящая гонка вооружений, только с особым уклоном.
В этой гонке есть над чем посмеяться. Правительства обхаживают лучших игроков в кости наравне с физиками-атомщиками. Возможно, на Земле, включая меня, найдется несколько сотен человек с психодинамическими способностями, но, не владея техникой профессора, они добьются успеха разве что в игре в кости. И даже зная секрет, им понадобится лет десять, чтобы превратиться в опасное оружие. Столько времени понадобилось и самому профессору. Так что "Эффектом Барнхауза" пока что владеет - и в ближайшее время будет владеть - только сам Барнхауз.
Считается, что эпоха Барнхауза наступила примерно полтора года назад, в день операции "Мозговой штурм". Именно тогда психодинамизм обрел политический вес. В действительности этот феномен был открыт в мае 1942 года, когда профессор отказался от присвоения офицерского звания и записался рядовым в артиллерию. Подобно рентгеновским лучам или вулканизированной резине психодинамизм был открыт случайно.
Время от времени товарищи по казарме звали рядового Барнхауза перекинуться в кости. Он ничего не знал об азартных играх и обычно старался отговориться, но как-то вечером, просто из вежливости, согласился метнуть кости. Это событие можно считать чудесным или ужасным в зависимости от того, нравится ли вам то, что творится сейчас в мире.
- Выбрось-ка семерки, папаша! - сказал кто-то.
И "папаша" выбросил семерки - десять раз подряд, вчистую обыграв всю казарму. Потом вернулся на свою койку и в качестве математического упражнения вычислил вероятность такого совпадения на обороте квитанции из прачечной. И выяснил, что у него был всего один шанс из почти десяти миллионов! Сбитый с толку, он попросил парочку костей у соседа по койке. Попробовал снова выбросить семерки, но получил лишь обычный разнобой. Он немного полежал, а потом опять стал забавляться с костями. И выбросил семерки десять раз подряд.
Можно было бы тихонько присвистнуть и отмахнуться от странного феномена, но профессор вместо этого стал размышлять об обстоятельствах, при которых ему оба раза так повезло. И нашел единственный общий фактор: в обоих случаях перед самым броском в его мозгу промелькнула одна и та же цепочка мыслей. И эта цепочка мыслей таким образом выстроила мозговые клетки, что мозг профессора с тех пор стал самым мощным оружием на Земле.
Солдат с соседней койки дал психодинамизму первый уважительный отзыв, хотя эта явная недооценка наверняка вызвала бы кривые улыбки у всех демагогов мира. "Лупишь как из пушки, папаша!" - сказал он. Профессор Барнхауз и правда лупил круто. Послушные ему кости весили не больше нескольких граммов, и управлявшая ими сила была крошечной, однако самый факт существования такой силы потрясал основы мироздания.
Профессиональная осторожность позволила ему сохранить открытие в тайне. Он жаждал новых факторов, которые мог бы положить в основу теории. Затем, когда на Хиросиму сбросили атомную бомбу, он продолжал молчать из страха. Его эксперименты никогда не были, как окрестил их премьер Слезак, "буржуазным заговором против истинных демократий". Профессор тогда и сам не знал, к чему они приведут.
Со временем он открыл еще одно поразительное свойство психодинамизма: его сила возрастала по мере тренировки. Через шесть месяцев он мог управлять костями, которые бросали на другом конце казармы. В 1945 году, к моменту демобилизации, он мог выбивать кирпичи из печных труб на расстоянии трех миль.
Обвинения в том, что профессор Барнхауз мог запросто выиграть последнюю войну, но просто не захотел этим заниматься, не выдерживают никакой критики. К концу войны он обладал силой и дальнобойностью 37-миллиметровой пушки - не больше. Его психодинамическая сила превысила мощность малокалиберной артиллерии только после демобилизации и возвращения в Виандот-колледж.
Я поступил в аспирантуру Виандота двумя годами позже. По случайности профессора назначили моим руководителем по теме. Меня это назначение огорчило, потому что в глазах преподавателей и студентов профессор представал довольно нелепой фигурой. Он пропускал занятия, забывал, о чем хотел сказать на лекциях. А ко времени моего приезда его чудачества из забавных превратились в невыносимые.
"Мы прикрепили вас к Барнхаузу, но это дело временное, - сказал мне декан социологического факультета. Он был смущен и как будто старался оправдаться. - Барнхауз - выдающаяся личность. После возвращения он, конечно, не так известен, но его довоенные работы создали репутацию нашему маленькому институту".
Когда я прибыл в лабораторию профессора, то, что предстало моим глазам, напугало меня больше, чем досужие разговоры. Повсюду лежал толстый слой пыли; ни к книгам, ни к приборам никто не прикасался месяцами. Когда я вошел, профессор клевал носом за столом. Единственными признаками какой-то деятельности служили три пепельницы, ножницы и свежая газета с дырами от вырезок на первой полосе.
Когда профессор поднял голову и взглянул на меня, я увидел, что глаза его подернуты пеленой усталости.
- Привет, - сказал он. - Никак не могу уснуть по ночам. - Он зажег сигарету, руки у него немного дрожали. - Вы тот самый юноша, которому я должен помочь с диссертацией?
- Да, сэр, - сказал я.
Спустя несколько минут мое волнение переросло в тревогу.
- Воевали в заокеанских краях? - спросил он.
- Да, сэр.
- Не шибко много от них осталось, верно? - Он нахмурился. - Понравилось на войне?
- Нет, сэр.
- Похоже, и следующая война не за горами?
- Похоже на то, сэр.
- И никак нельзя помешать?
Я пожал плечами:
- Кажется, дело безнадежное.
Он пристально посмотрел на меня.
- Знаете что-нибудь о международном праве, об Объединенных Нациях и прочем в этом роде?
- Только из газет.
- Та же история, - вздохнул он и продемонстрировал мне пухлый альбом с газетными вырезками. - Никогда не обращал никакого внимания на международные политические события. А теперь изучаю их, как в свое время крыс в лабиринтах. И все говорят мне одно и то же: "Безнадежное дело…"
- Разве что случится чудо… - начал я.
- Верите в чудеса? - быстро спросил профессор и выудил из кармана пару игральных костей. - Попробую выбросить двойки. - Он выбросил двойки три раза подряд. - Один шанс из сорока семи тысяч. Вот вам чудо.
Он на мгновение просиял, а потом оборвал разговор, сославшись на то, что его лекция должна была начаться уже десять минут назад.
Профессор не спешил довериться мне и ни словом больше не упомянул о фокусе с игральными костями. Я решил, что кости были со свинцом, и вскоре позабыл об этом. Профессор дал мне задание наблюдать, как крысы-самцы преодолевают металлические пластины под током, чтобы добраться до еды или до самки, - эксперименты, которые, к всеобщему удовлетворению, закончили еще в тридцатые годы. И словно бессмысленность этой работы не была достаточным испытанием, профессор раздражал меня неожиданными вопросами: "Думаете, стоило бросать атомную бомбу на Хиросиму?" или "Полагаете, любое научное открытие идет человечеству на пользу?"
Впрочем, все это продолжалось недолго.
- Дайте бедным животным выходной, - сказал мне профессор однажды утром, когда минул месяц моей работы у него. - Я хотел бы вашей помощи в рассмотрении более интересной проблемы - а именно, в своем ли я уме.
Я вернул крыс в клетки.
- Тут ничего сложного, - мягко проговорил он. - Смотрите на чернильницу на моем столе. Если с ней ничего не произойдет, скажите мне сразу, и я спокойно отправлюсь - и уверяю вас, со спокойной душой - в ближайший сумасшедший дом.
Я неуверенно кивнул.
Профессор запер дверь лаборатории и закрыл ставни, так что мы на какое-то время остались в полутьме.
- Знаю, я человек странный, - сказал профессор. - Это оттого, что я боюсь самого себя.
- Мне вы кажетесь немного эксцентричным, но вовсе не…
- Если с этой чернильницей ничего не случится, значит, я безумен как постельный клоп, - перебил он, включая свет, и сощурился. - Чтобы вы поняли, насколько я безумен, скажу вам, о чем я размышлял ночами, вместо того чтобы спокойно спать. Я думал, а вдруг мне удастся спасти мир? Вдруг я смогу дать каждой нации все необходимое и навсегда разделаться с войнами? Вдруг я сумею прокладывать дороги в джунглях, орошать пустыни, за одну ночь воздвигать плотины?
- Да, сэр…
- Смотрите на чернильницу!
Я со страхом уставился на чернильницу. От нее словно исходило тонкое жужжание; потом она начала угрожающе вибрировать и вдруг запрыгала по столу, описав два шумных круга. Остановилась, снова зажужжала, раскалилась докрасна и наконец разлетелась на куски в сине-зеленой вспышке.
Должно быть, у меня волосы встали дыбом. Профессор мягко рассмеялся.
- Магниты? - наконец выдавил я.
- Если бы, ради всего святого, это были магниты… - пробормотал он. Вот тогда-то профессор и поведал мне о психодинамизме. Он знал о существовании этой силы, но объяснить ее не мог. - Это делаю я, и только я - и это ужасно.
- Я бы сказал, это поразительно и чудесно! - воскликнул я.
- Если бы я только и умел, что заставить чернильницы танцевать, то радовался бы от души. - Он боязливо поежился. - Но я не игрушка, мой мальчик. Если хотите, можем прокатиться за город, и я покажу вам, что имею в виду.
Он рассказал мне о стертых в порошок скалах, о расщепленных дубах, о заброшенных фермах, уничтоженных в радиусе пятидесяти миль от кампуса.
- Я сделал все это просто сидя здесь, на этом самом месте, и думая - причем не слишком напрягаясь. - Он нервно поскреб затылок. - Я никогда не решался по-настоящему сосредоточиться - боялся натворить бед. Сейчас я дошел до такой стадии, что простое мое желание способно разрушить что угодно. - Повисла гнетущая пауза. - Еще несколько дней назад я думал, что все это лучше хранить в тайне: страшно подумать, как можно использовать эту силу, - продолжил он. - Теперь я понимаю, что не имею на это права, так же как ни один человек не имеет права хранить атомную бомбу.
Он порылся в бумагах.
- Думаю, здесь сказано все, что нужно.
Он протянул мне черновик письма к госсекретарю.
Дорогой сэр!
Я открыл новую силу, которая не требует никаких затрат и при этом, возможно, окажется важнее атомной энергии. Мне бы хотелось, чтобы эта сила наилучшим способом служила делу мира, а потому обращаюсь к вам за советом, как это сделать лучше всего.
Искренне ваш,
А. Барнхауз
- У меня ни малейшего представления о том, чем все это закончится, - вздохнул профессор.
Закончилось все это непрерывным трехмесячным кошмаром, в течение которого политические и военные шишки приезжали смотреть профессорские фокусы в любое время дня и ночи.
Через пять дней после отправки письма нас увезли в старинный особняк под Шарлотсвиллом, штат Виргиния, посадили за колючую проволоку под охраной двадцати солдат и окрестили "Проектом Доброй воли" под грифом "Совершенно секретно".
Компанию нам составили генерал Хонас Баркер и представитель Госдепартамента Уильям К. Катрелл. На разглагольствования профессора о мире во всем мире и всеобщем благоденствии они отвечали вежливыми улыбочками и рассуждениями о практических мерах и о необходимости мыслить реалистично. После нескольких недель такого обращения кроткий поначалу профессор превратился в закоренелого упрямца.
Поначалу он согласился было сообщить, благодаря какой мысленной цепочке его мозг превратился в психодинамический излучатель, но по мере того как Катрелл и Баркер настаивали, постепенно пошел на попятную. Если раньше он говорил, что информацию можно просто передать устно, то впоследствии стал утверждать, что это потребует подробного письменного изложения. В конце концов однажды за ужином, сразу после того как генерал Хонас Баркер огласил секретные инструкции по операции "Мозговой штурм", профессор заявил:
- Написание доклада потребует не менее пяти лет. - Он бросил на генерала свирепый взгляд. - А может, и все двадцать!
Это заявление могло бы всех обескуражить, если бы не радостное предвкушение операции "Мозговой штурм". Генерал пребывал в праздничном настроении.
- В этот самый момент корабли-мишени держат путь к Каролинским островам, - восторженно провозгласил он. - Сто двадцать судов! Одновременно с этим в Нью-Мексико готовят к запуску десять "Фау-2" и снаряжают пятьдесят радиоуправляемых реактивных бомбардировщиков для учебной атаки на Алеутские острова. Представляете! - Он с воодушевлением огласил инструкции: - Ровно в одиннадцать ноль-ноль в следующую среду я даю вам приказ сосредоточиться, и вы, профессор, начинаете изо всех сил думать, чтобы потопить корабли, взорвать "Фау-2" в воздухе и сбить бомбардировщики, пока они не достигли Алеутских островов! Как думаете, справитесь?
Профессор посерел и прикрыл глаза.
- Как я уже говорил вам, друг мой, я и сам не знаю, на что способен. - И огорченно добавил: - А что до операции "Мозговой штурм", которую вы даже не обсудили со мной, я считаю ее ребячеством, к тому же безумно дорогим.
Генерал Баркер выпятил грудь.
- Сэр, - произнес он, - ваша специальность - психология, и я не посмел бы давать вам советы в этой области. А мое дело - национальная оборона. У меня за плечами тридцать лет успешного опыта, профессор, и я попросил бы вас не критиковать мои решения.
Профессор воззвал к мистеру Катреллу.
- Послушайте, - взмолился он, - разве мы не пытаемся покончить с войной и со всем, что с ней связано? Разве не важнее - да к тому же и куда дешевле! - попробовать перегнать облачные массы в засушливые районы? Признаю, я ничего не смыслю в международной политике, но разве не логично предположить, что никому не придет в голову воевать, если всего и везде будет в достатке? Мистер Катрелл, я бы с удовольствием попробовал заставить генераторы работать без воды и угля, орошал бы пустыни и все такое. Вы могли бы подсчитать, что нужно каждой стране для максимального использования собственных ресурсов, и я дам им это - не затратив ни цента американских налогоплательщиков.
- Постоянная бдительность - вот цена свободы, - значительно произнес генерал.
Мистер Катрелл бросил на генерала недовольный взгляд.
- К сожалению, генерал по-своему прав, - сказал он. - Я от всей души хотел бы, чтобы мир был готов принять ваши идеалы, но это, к сожалению, не так. Мы окружены не братьями, а врагами. Мы находимся на грани войны не потому, что не хватает еды или энергии: идет борьба за власть. Кто будет владеть миром - мы или они?
Профессор неохотно кивнул и встал из-за стола.
- Прошу прощения, джентльмены. В конце концов, вам виднее, что лучше для нашей страны. Я сделаю все, что вы скажете. - Он обернулся ко мне: - Не забудьте завести режимные часы и выпустить засекреченную кошку, - задумчиво пробормотал он и отправился по лестнице в свою комнату.
Из соображений национальной безопасности операция "Мозговой штурм" проводилась втайне от американских граждан, которые тем не менее оплатили счет. Наблюдатели, технический персонал и военные, привлеченные к работе, знали, что предстоят испытания, но о том, что именно за испытания, не имели ни малейшего представления. Только тридцать семь главных участников, включая и меня, были в курсе происходящего.
День операции "Мозговой штурм" выдался в Виргинии очень холодным. В камине трещало полено, и отблески пламени отражались в полированных металлических ящиках, расставленных вдоль стен гостиной. От прелестной старинной обстановки остался лишь двухместный викторианский диванчик посреди комнаты, напротив трех телевизионных экранов. Для остальных десяти человек, допущенных присутствовать, стояла длинная скамья. Телеэкраны демонстрировали - слева направо - пустыню, цель боевых ракет; корабли, назначенные на роль морских свинок, и тот участок алеутского неба, по которому должна была с ревом пролететь группа радиоуправляемых бомбардировщиков.
За полтора часа до часа X радио сообщило, что ракеты приведены в боевую готовность, корабли-наблюдатели отошли на сочтенную безопасной дистанцию, а бомбардировщики легли на заданный курс. Немногочисленные зрители в Виргинии расселись на скамье согласно чину, много курили и почти не разговаривали. Профессор Барнхауз оставался в своей комнате, а генерал Баркер носился по дому, точно хозяйка, хлопочущая в День благодарения над обедом на двадцать персон.
За десять минут до часа X генерал вошел в гостиную, мягко подталкивая перед собой профессора. Профессор был в удобных теннисных туфлях, серых фланелевых брюках, синем свитере и белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Бок о бок они сели на диванчик: генерал - потный от напряжения, профессор - бодрый и жизнерадостный. Он по очереди взглянул на экраны, закурил сигарету и откинулся на спинку.
- Вижу бомбардировщики! - крикнули наблюдатели с Алеутских островов.
- Пошли ракеты! - рявкнул радист в Нью-Мексико.
Все быстро взглянули на большие электронные часы над каминной полкой, а профессор с легкой улыбкой продолжал смотреть на экраны. Генерал глухим голосом повел обратный отсчет:
- Пять… четыре… три… два… один… сконцентрироваться!
Профессор Барнхауз закрыл глаза, поджал губы и принялся поглаживать пальцами виски. Так прошло около минуты. Изображения на экранах задергались, и статическое поле Барнхауза заглушило радиосигналы. Профессор вздохнул, открыл глаза и удовлетворенно улыбнулся.
- Вы сделали все, что могли? - недоверчиво спросил генерал.
- Весь выложился, - ответил профессор.
Изображения на экранах прекратили трястись, и по радио послышались восхищенные возгласы наблюдателей. Алеутское небо было исчерчено дымными следами объятых пламенем бомбардировщиков, с воем несущихся к земле. Одновременно над пустыней вспухли белые облачка и мы услышали отзвук далеких взрывов.
Генерал Баркер ошалело тряс головой.
- Чтоб меня! - закаркал он. - Черт, сэр, чтоб меня! Чтоб меня! Чтоб меня!
- Эй, смотрите! - воскликнул адмирал рядом со мной. - Флот не пострадал!
- Пушки вроде опускаются, - сказал мистер Катрелл.
Мы вскочили со скамьи и сгрудились возле экрана. Мистер Катрелл был прав. Корабельные орудия согнулись так, что стволы уперлись в стальную палубу. И тут мы подняли такой крик, что невозможно было разобрать сообщений по радио. Мы были настолько поглощены происходящим, что не хватились профессора, пока два коротких разряда статического поля Барнхауза не заставили радио замолчать.