На одной коктейльной вечеринке (в деревне, кстати, много пьют) отец Николсон долго пытался объяснить католику и иудею причину столь крепкого духовного единения местных жителей. В конце концов он нашел объяснение. "Мы друиды", - сказал он.
1964
Гаррисон Бержерон
Перевод. Екатерина Романова, 2012.
Был год 2081-й, и в мире наконец воцарилось абсолютное равенство. Люди стали равны не только перед Богом и законом, но и во всех остальных возможных смыслах. Никто не был умнее остальных, никто не был красивее, сильнее или быстрее прочих. Такое равенство стало возможным благодаря 211, 212 и 213-й поправкам к Конституции, а также неусыпной бдительности агентов Генерального уравнителя США.
Однако в мире по-прежнему не все ладилось. Апрель, к примеру, до сих пор сводил людей с ума отнюдь не весенней погодой.
Именно в этот ненастный месяц уравнители отняли у Джорджа и Хейзел Бержерон их четырнадцатилетнего сына Гаррисона. Трагедия, конечно, но Джордж и Хейзел не могли долго переживать на этот счет. У Хейзел был безупречно средний ум - то есть думала она короткими вспышками, - а Джордж, умственные способности которого оказались выше среднего, носил в ухе маленькое уравнивающее радио. Закон запрещал его снимать. Радио было настроено на единственную, правительственную, волну, которая каждые двадцать секунд передавала резкие громкие звуки, не позволяющие людям вроде Джорджа злоупотреблять своим умом.
Джордж и Хейзел смотрели телевизор. По щекам Хейзел текли слезы, но она на какое-то время забыла почему.
По телевизору показывали балерин.
В ухе Джорджа сработал сигнал. Мысли тут же разбежались в разные стороны точно воры от сработавшей сигнализации.
- Очень красивый танец, - сказала Хейзел.
- А?
- Танец, говорю, красивый.
- Ага, - кивнул Джордж и попытался подумать о балеринах. Танцевали они не очень-то хорошо - да и любой другой на их месте станцевал бы точно так же. На руках и ногах у них висели противовесы и мешочки со свинцовой дробью, чтобы никто при виде изящного жеста или хорошенького лица не почувствовал себя безобразиной. Джорджу пришла в голову смутная мысль, что уж балерин-то не стоило бы уравнивать с остальными. Но как следует задуматься об этом не получилось: очередной радиосигнал распугал его мысли.
Джордж поморщился. Две из восьми балерин поморщились вместе с ним.
Хейзел заметила это и, поскольку ее мысли ничем не уравнивали, спросила Джорджа, какой звук передали на этот раз.
- Как будто стеклянную бутылку молотком разбили, - сказал Джордж.
- Вот ведь здорово: все время слушать разные звуки, - с легкой завистью проговорила Хейзел. - Сколько они всякого напридумывали!
- Угу, - сказал Джордж.
- А знаешь, что бы я сделала на месте Генерального уравнителя? - Хейзел, кстати, была до странности похожа на Генерального уравнителя - женщину по имени Диана Мун Клэмперс. - Будь я Дианой Мун Клэмперс, я бы по воскресеньям передавала только колокольный звон. Из религиозных соображений.
- Да ведь с колокольным звоном всякий сможет думать, - возразил Джордж.
- Ну… можно сигнал погромче сделать. Мне кажется, из меня бы вышел хороший Генеральный уравнитель.
- Не хуже других, уж точно, - сказал Джордж.
- Кому, как не мне, знать, что такое норма!
- Ну да.
В голове Джорджа забрезжила мысль об их анормальном сыне Гаррисоне, который теперь сидел в тюрьме, но салют из двадцати одной салютной установки быстро ее прогнал.
- Ух, ну и грохот был, наверное! - воскликнула Хейзел.
Грохот был такой, что Джордж побелел и затрясся, а в уголках его покрасневших глаз выступили слезы. Две из восьми балерин рухнули на пол, схватившись за виски.
- Что-то у тебя очень усталый вид, - сказала Хейзел. - Может, приляжешь на диван? Пусть мешок полежит немного, а ты отдохни. - Она имела в виду сорокасемифунтовый мешок с дробью, который с помощью большого замка крепился на шее Джорджа. - Я не возражаю, если мы с тобой чуточку побудем неравны.
Джордж взвесил уравнивающий мешок на ладонях.
- Да ладно, - сказал он, - я его и не замечаю вовсе. Он давно стал частью меня.
- Ты последнее время ужасно усталый… как выжатый лимон, - заметила Хейзел. - Вот бы проделать в мешке маленькую дырочку и вынуть несколько дробинок. Самую малость.
- Два года тюремного заключения и две тысячи долларов штрафа за каждую извлеченную дробинку, - напомнил ей Джордж. - По-моему, игра не стоит свеч.
- Ну, мы бы незаметно их вытаскивали, пока ты дома… ты ведь ни с кем тут не соперничаешь, просто отдыхаешь, и все.
- Если я попробую что-нибудь такое провернуть, остальные люди тоже начнут пытаться - и скоро все человечество вернется к прежним смутным временам, когда каждый соперничал с другим. Разве это хорошо?
- Ужасно, - ответила Хейзел.
- Вот видишь, - сказал Джордж. - Когда люди начинают обманывать законы, что происходит с обществом?
Если бы Хейзел не сумела ответить на вопрос, Джордж бы ей не помог: в голове у него завыла сирена.
- Наверное, оно бы развалилось на части, - сказала Хейзел.
- Что? - непонимающе переспросил Джордж.
- Ну, общество, - неуверенно протянула его жена. - Разве мы не об этом говорили?
- Не помню.
Телевизионная программа вдруг прервалась на срочный выпуск новостей. Невозможно было сразу понять, что хочет сказать ведущий, поскольку все ведущие на телевидении страдали серьезными дефектами речи. С полминуты он пытался выговорить "Дамы и господа", но наконец отчаялся и протянул листок балеринам.
- Ничего страшного, - сказала Хейзел о ведущем. - Он хотя бы попробовал, а это уже много значит - пытаться превозмочь свои силы. Я считаю, его должны повысить.
- Леди и джентльмены! - прочитала балерина. Видимо, она была необычайно красива, потому что ее лицо скрывала отвратительная маска. А по большим уравнивающим мешкам - такие надевали только на двухсотфунтовых здоровяков - было ясно, что она сильнее и грациознее остальных танцовщиц.
Ей тут же пришлось извиниться за голос - ему могли позавидовать многие женщины. Не голос, а теплая нежная мелодия.
- Простите… - выдавила она и продолжила читать каркающим хрипом: - Несколько часов назад из тюрьмы сбежал четырнадцатилетний преступник, Гаррисон Бержерон, который строил заговор по свержению существующего правительства. Он не носит уравнивающих приспособлений, чрезвычайно умен, силен и крайне опасен.
На экране появилась фотография Гаррисона из полицейского участка - сначала ее показали вверх ногами, потом перевернули набок, потом наконец выровняли. На фотографии Гаррисон был запечатлен в полный рост рядом с масштабной линейкой. Ростом он был ровно семь футов.
Вся остальная внешность Гаррисона была сплошной свинец и маскарад. Никто еще не носил столько уравнивающих мешков и масок, сколько Гаррисон, никто не вырастал из них быстрее, чем сотрудники из Генерального уравнивающего бюро успевали придумать новые. Вместо крошечного ушного радио он носил огромные наушники, а на глазах у него были очки с толстыми волнистыми линзами: они предназначались не только для того, чтобы испортить Гаррисону зрение, но и чтобы вызвать неутихающие головные боли.
Все его тело обвесили железом и свинцом. Обычно уравнивающие приспособления выглядели симметрично, по-военному строго и аккуратно, но Гаррисон смахивал на ходячую свалку. В гонке жизни он вынужден был носить на себе триста фунтов лишнего веса.
Чтобы никто не догадался, как он привлекателен, уравнители надели ему на нос красный клоунский шарик, сбрили брови, а на ровные белые зубы в случайном порядке нацепили черные колпачки.
- Если вы встретите этого юношу, - сказала балерина, - не пытайтесь - повторяю, не пытайтесь - его вразумить!
Раздался скрип и лязг сорванной с петель двери.
В телевизоре испуганно закричали. Фотография Гаррисона Бержерона на экране запрыгала, словно танцуя под музыку землетрясения.
Джордж Бержерон правильно установил причину этого катаклизма: его собственный дом не раз сотрясала та же сокрушительная мелодия.
- О Боже… - выдавил он, - да ведь это, верно, Гаррисон!
Радостную мысль немедленно выдуло из головы оглушительным грохотом автомобильной катастрофы.
Наконец Джордж открыл глаза: фотография Гаррисона исчезла с экрана. Зато в нем появился живой, самый настоящий Гаррисон.
Огромный, лязгающий, в клоунском наряде, его родной сын стоял посреди студии, все еще сжимая ручку сорванной с петель двери. Балерины, технические специалисты и ведущие съежились у его ног, готовясь к смерти.
- Я император! - взревел Гаррисон. - Слышали? Я император! Вы все должны мне подчиняться! - Он топнул ногой, и стены студии содрогнулись. - Даже сейчас, пока я стою здесь покалеченный, хромой и жалкий, я - самый могущественный властелин из когда-либо живших на Земле! А теперь следите за моим преображением!
Легко, точно мокрую туалетную бумагу, Гаррисон сорвал с себя уравнивающую сбрую, способную выдержать груз в пять тысяч фунтов.
Железные грузила рухнули на пол.
Гаррисон запустил пальцы под дужку амбарного замка, которым крепились к шее головные уравнивающие приспособления, и дужка треснула, точно стебелек сельдерея. Он сорвал с себя наушники с очками и разбил их о стену, затем отшвырнул в сторону красный клоунский нос.
Посреди студии стоял юноша, красоте которого мог бы преклоняться сам Тор, бог грома и бури.
- А теперь я выберу себе императрицу! - заявил Гаррисон, оглядывая съежившихся на полу людей. - Первая женщина, которая осмелится встать на ноги, да станет законной владычицей моего сердца и трона!
В следующий миг, покачиваясь, точно ива на ветру, с пола поднялась одна балерина.
Гаррисон вынул уравнивающее радио из ее уха и с поразительной нежностью убрал с плеч уравнивающие мешки. В последнюю очередь он снял с балерины маску.
Она была ослепительно красива.
- А теперь, - сказал Гаррисон, беря за руку свою избранницу, - мы покажем этим людям, что значит танцевать! Музыку! - скомандовал он.
Музыканты поспешно заняли свои места, и Гаррисон снял с них уравнивающие приспособления.
- Играйте на всю катушку, - велел он музыкантам, - и я сделаю вас баронами, князьями и графами.
Заиграла музыка. Поначалу она была самая обыкновенная: дешевая, глупая, фальшивая. Но Гаррисон схватил в руки по музыканту, замахал ими, точно дирижерскими палочками, и пропел нужную мелодию. Потом водрузил музыкантов на место.
Музыка зазвучала снова - гораздо бойчее.
Гаррисон и императрица сначала просто слушали ее - с серьезным сосредоточенным видом, точно подстраивая сердцебиение под музыкальный ритм.
Затем встали на цыпочки.
Гаррисон обхватил ручищами тонкую талию девушки, давая ей в полной мере прочувствовать свою новую легкость.
А потом грянул взрыв радости и красоты - бах! - и они взлетели в воздух, нарушая не только все законы страны, но и законы физики.
Они порхали, кружились, качались, летали, резвились, прыгали и выделывали коленца.
Они скакали точно лунные лани.
Студия была высотой тридцать футов, но каждый прыжок приближал танцоров к потолку.
Они явно вознамерились его поцеловать.
И поцеловали.
А потом, силой собственной воли и любви уничтожив гравитацию, они зависли под потолком и долго, долго целовались.
Именно в это мгновение Диана Мун Клэмперс, Генеральный уравнитель США, вбежала в студию с двуствольным дробовиком десятого калибра в руках. Она сделала два выстрела, и император с императрицей умерли еще до того, как упали на пол.
Диана Мун Клэмперс перезарядила дробовик, прицелилась в музыкантов и дала им десять секунд на то, чтобы снова надеть уравнивающие мешки.
Тут телевизор Бержеронов выключился.
Хейзел хотела сказать Джорджу, что отключили электричество, но его не оказалось рядом: он ушел на кухню за пивом.
Джордж вернулся с банкой в руке и на секунду замер от громкого сигнала в ухе. Затем наконец сел.
- Ты плакала? - спросил он Хейзел.
- Угу.
- Почему?
- Забыла… По телевизору что-то очень грустное показывали.
- А что?
- В голове все перемешалось, не вспомнить, - ответила Хейзел.
- Ну и славно, грустное надо забывать, - сказал Джордж.
- Я так и делаю.
- Умница моя! - похвалил ее Джордж и весь съежился: в голове у него прогремел ружейный выстрел.
- Ух… ну и грохот, я вам скажу! - воскликнула Хейзел.
- Можешь сказать еще раз.
- Ух… ну и грохот! - повторила Хейзел.
1961
Кто я теперь?
Перевод. Екатерина Романова, 2012.
"Клуб парика и маски Северного Кроуфорда" - любительский драмкружок, в котором я состою, - проголосовал за то, чтобы весной поставить "Трамвай "Желание"" Теннесси Уильямса. Дорис Сойер, наш бессменный постановщик, неожиданно отказалась от участия: у нее разболелась мама. Еще она заявила, что кружку давно пора воспитывать новых постановщиков, ведь она не вечна, пусть и благополучно дожила до семидесяти четырех.
Так я стал постановщиком, хотя до сих пор ставил только противоураганные окна и заслоны, которыми сам же и торговал. Да-да, я продавец противоураганных окон, дверей и иногда - душевых кабин. Что же касается театральной сцены, самой моей важной ролью до сего дня был либо дворецкий, либо полисмен - не знаю, кого из них играть престижней.
Прежде чем согласиться на должность постановщика, я выдвинул кружку немало собственных условий, ключевым из которых было позвать на главную роль Гарри Нэша, единственного настоящего актера "Клуба парика и маски". Чтобы вы получили какое-то представление о многогранном таланте Гарри Нэша, перечислю вам его роли за один только прошлый год: капитан Куигг в "Трибунале над бунтовщиком с "Кейна"", Эйб Линкольн в спектакле "Линкольн в Иллинойсе" и, наконец, молодой архитектор в "Синей луне". В этом году Гарри сыграл Генриха VIII в "Тысяче дней Анны", Дока в "Вернись, малышка Шеба", а теперь еще я прочил ему роль Стенли, которую в фильме Элии Казана играет Марлон Брандо. Гарри не явился на собрание кружка и потому не мог согласиться или отказаться. Он никогда не посещал собрания - и вовсе не из-за важных дел, а потому что стеснялся. Гарри не был женат и даже не ходил на свидания, близких друзей у него тоже не было. На собрания он не приходил, поскольку без сценария не мог выдавить из себя ни слова.
Словом, на следующий день мне пришлось отправиться в скобяную лавку Миллера, где Гарри работал продавцом, и спросить его лично, согласен он на роль или нет. По дороге я зашел в контору телефонной компании, откуда мне почему-то прислали счет за звонок в Гонолулу, хотя я никогда в жизни в Гонолулу не звонил.
За окошком сидела дивной красоты девушка, которая вежливо объяснила мне, что компания установила новую машину для выписывания счетов, которая пока не отлажена и иногда ошибается.
- Вряд ли хоть один житель Северного Кроуфорда когда-нибудь позвонит в Гонолулу, - заметил я.
Пока девушка делала перерасчет, я спросил ее, местная ли она. Девушка ответила, что нет: телефонная компания прислала ее обучить местных сотрудниц обращаться с новой машиной. Закончит с этой - отправится в какой-нибудь другой город, обучать других сотрудников.
- Что ж, пока вместе с машинами присылают людей, за мир можно не опасаться.
- Простите? - не поняла девушка.
- Вот если машины начнут приезжать сами, тогда пиши пропало.
- А-а, - равнодушно протянула девушка. Видимо, тема ее не очень интересовала, да и все остальное как будто тоже. С виду она была какая-то деревянная - сама почти машина, генерирующая вежливые ответы от имени телефонной компании.
- И долго вы здесь пробудете? - спросил я.
- В каждом городе я провожу ровно два месяца, сэр, - ответила девушка. У нее были прекрасные голубые глаза, но в них не горело ни намека на любопытство или надежду. Она рассказала мне, что ездит из города в город уже два года - и везде чужая.
Мне пришло в голову, что из нее могла бы получиться отличная Стелла, жена героя Марлона Брандо, жена персонажа, на роль которого я хотел взять Гарри Нэша. Словом, я рассказал ей о нашем драмкружке и заверил, что все мы будем очень рады, если она придет на пробы.
Девушка очень удивилась и даже немного оттаяла.
- Знаете, мне еще никогда не предлагали поучаствовать в каком-то общем деле.
- Посудите сами: нет лучше способа быстро познакомиться со множеством хороших людей, чем сыграть с ними в спектакле.
Девушка сказала, что ее зовут Хелен Шоу, и - к нашему обоюдному удивлению - согласилась прийти на пробы.
Вам может показаться, что Северный Кроуфорд был по горло сыт игрой Гарри Нэша, раз он сыграл в стольких спектаклях. Но на самом деле публика могла любоваться Гарри вечно, потому что на сцене он переставал быть собой и полностью вживался в роль. Когда в актовом зале районной средней школы бордовый занавес взмывал к потолку, Гарри душой и телом перевоплощался в того, кем ему полагалось быть по сценарию.
Однажды кто-то сказал, что Гарри следует обратиться к психиатру - мол, это поможет ему добиться успехов и в настоящей жизни. Глядишь, женится и найдет себе работу получше, чем торговать железками в лавке Миллера за пятьдесят долларов в неделю. Лично я не представляю, что бы такого мог разузнать о нем психиатр, чего уже не знал весь город. Беда с Гарри в том, что его младенцем оставили на ступенях унитарианской церкви, и ему так и не удалось найти своих родителей.
Когда я сказал Гарри, что меня выбрали постановщиком и что я хочу пригласить его на роль в новом спектакле, он задал мне тот же самый вопрос, который задавал всем, кто предлагал ему роль, - и это довольно грустно, если задуматься:
- А кто я теперь?
Наконец пришло время проб. Я устроил их в обычном месте: в аудитории на втором этаже публичной библиотеки. Дорис Сойер, наш бессменный постановщик, пришла поделиться со мной богатым театральным опытом. Мы с ней уселись наверху и стали по одному вызывать к себе кандидатов, собравшихся на первом этаже.
Гарри Нэш тоже явился на пробы, хотя то была напрасная трата времени. Сдается мне, он просто хотел еще немножко поиграть.