Она пролистнула каталог и прочла: "Школа Уайт-хилл придерживается позиции, что каждый мальчик, желающий попробовать свои силы на экзамене, должен получить такую возможность, даже если его семья не в силах оплачивать полную стоимость обучения. Поэтому приемная комиссия каждый год отбирает из трех тысяч кандидатов 150 наиболее многообещающих и достойных абитуриентов, не обращая внимания на то, могут ли их родители целиком внести положенные 2200 долларов. Те, кто нуждается в материальной помощи, получают ее в необходимом объеме. В некоторых случаях оплачивается даже проезд и покупка одежды".
- По-моему, замечательно, - тряхнув головой, сказала Сильвия. - Жаль, многие и знать не знают, что в Уайтхилл может поступить даже сын простого шофера!
- При условии, что он достаточно умен, - указал доктор.
- И благодаря Ременцелям, - с гордостью добавила его жена.
- А также массе других людей.
- "В 1799 году Илай Ременцель заложил фундамент для нынешнего фонда поощрительных стипендий, пожертвовав школе сорок акров земли в Бостоне. Двенадцатью школа владеет по сию пору, стоимость их составляет три миллиона долларов", - опять прочитала вслух Сильвия.
- Илай! - прикрикнул доктор. - Да сядь же ты ровно! Что с тобой творится?
Илай снова выпрямился, но почти тут же стек обратно, как снеговик на жаре. Раскис он не просто так. Больше всего на свете ему хотелось умереть или исчезнуть без следа. Он никак не мог заставить себя признаться, что его не взяли в Уайтхилл, что он провалил экзамен. Родители не имели об этом ни малейшего понятия, потому что ужасную новость Илай узнал из письма, которое тут же разорвал на кусочки.
Доктор Ременцель с женой просто не представляли, что их сын будет учиться где-то кроме Уайтхилла. Им и в голову не приходило, что его могут не принять, потому-то они даже не поинтересовались, как он сдал экзамен, и не удивились, что из школы не пришло никаких результатов.
- А как Илай будет записываться? Что для этого нужно? - спросила Сильвия, когда "роллс-ройс" пересек границу штата Род-Айленд.
- Понятия не имею, - отозвался доктор. - Сейчас все так усложнили: анкета в четырех экземплярах, потом все эти перфокарты, машины - сплошная бюрократия. А уж вступительный экзамен! В мое время вполне хватало собеседования с директором. Несколько вопросов - и добро пожаловать в Уайтхилл!
- Неужели все слышали только "добро пожаловать"?
- Конечно, нет. Что поделаешь, если мальчик туп как пробка? Надо ведь поддерживать какой-то уровень. К примеру нынешние африканцы наверняка сдавали тот же экзамен, что и остальные. Никто не примет их в школу только потому, что министерству иностранных дел приспичило укрепить дружеские связи. Мы заявили об этом совершенно недвусмысленно. Экзамен - и точка.
- И сдали?
- Думаю, да. Во всяком случае, я слышал, что все приняты, а экзамен был тот же, что у Илая.
- Трудный, сынок? - спросила Сильвия. Раньше ей и в голову не приходило об этом справиться.
- М-м-м, - промычал Илай.
- Что-что?
- Да.
- Как я рада, что у вас такие высокие требования! - воскликнула Сильвия и тут же, поняв, что сморозила глупость, поспешила исправиться: - Разумеется, у вас высокие требования. Потому и школа так известна, а ученики многого добиваются в жизни.
Сильвия вновь уткнулась в буклет. На сей раз она развернула карту "Поляны", как по традиции назывался учебный городок, и с выражением прочла сперва имена Ременцелей, в честь которых было названо то или иное здание - птичий заповедник имени Сэнфорда Ременцеля, каток имени Джорджа Маклеллана Ременцеля, общежитие имени Илая Ременцеля, - а потом и четверостишие, напечатанное в углу карты:
Спускается ночь
На темнеющий сад.
Уайтхилл! К тебе
Наши мысли летят.
- Когда читаешь школьные гимны, они кажутся такими наивными! Но стоит услышать, как эти самые слова поет школьный хор - и слезы на глаза наворачиваются, настолько это трогательно.
- О! - буркнул доктор Ременцель.
- Стихи тоже написаны кем-то из Ременцелей?
- Вряд ли. Погоди-погоди… Это же новая песня. Ее сочинил вовсе не Ременцель, а Том Хайлер.
- Тот самый, на старой машине?
- Именно. Я даже помню, как он ее писал.
- Стипендиат написал песню? Какая прелесть! Ведь Том получал стипендию, я права?
- Его отец был простым автомехаником в Северном Марстоне.
- Представляешь, Илай, какая у тебя демократичная школа!
Через полчаса Бен Баркли остановил лимузин у "Остролиста" - приземистой сельской гостиницы, на двенадцать лет старше самой Республики. Она стояла на самом краю уайтхиллской "Поляны", крыши и шпили школы проглядывали сквозь густые заросли заповедника имени Сэнфорда Ременцеля.
Бена отпустили на полтора часа. Доктор провел Сильвию и Илая в знакомый ему с самого детства мир низких потолков, оловянной посуды, часов, старого дерева, дружелюбных официантов и превосходного угощения.
Илай, неловкий в ожидании катастрофы, которая вот-вот должна была разразиться, задел локтем напольные часы, отчего те жалобно зазвенели.
Сильвия на минуту отлучилась. Доктор с Илаем прошли в обеденный зал, где хозяйка приветствовала обоих по именам и провела к столику под портретом одного из трех выпускников Уайтхилла, ставших впоследствии президентами Соединенных Штатов.
Зал быстро заполнялся другими семьями - в каждой непременно имелся мальчик, ровесник Илая. Большинство уже носили форменные блейзеры школы - черные с бледно-голубым кантом и эмблемой Уайт-хилла на нагрудном кармане. Некоторые, как Илай, только должны были когда-нибудь одеться в форму.
Доктор заказал мартини и повернулся к сыну:
- Мама без конца твердит о том, что ты должен получать тут какие-то поблажки. Надеюсь, ты так не считаешь.
- Нет, сэр, - ответил Илай.
- Я бы сгорел со стыда, - высокопарно продолжил доктор, - узнав, что ты используешь наше имя, чтобы добиться привилегий.
- Знаю, - почти прошептал мальчик.
- Что ж, прекрасно, - заключил доктор.
Посчитав, что разговор с сыном окончен, он коротко помахал знакомым и заинтересовался длинным банкетным столом, стоявшим вдоль одной из стен. Поразмыслив, доктор решил, что его накрыли для прибывающей вскорости спортивной команды. Тем временем подошла Сильвия, и он раздраженно зашипел Илаю, что принято вставать, когда женщина подходит к столу.
Сильвия так и сыпала новостями. Длинный стол, оказывается, накрыли для мальчиков из Африки.
- Уверена, этот зал еще никогда не видел столько цветных сразу. Да и поодиночке тоже. Как все поменялось в наше время…
- Меняется все - это верно, - ответил ей муж. - А вот насчет цветных ты не права. Когда-то "Остролист" был важным узлом Подземной железной дороги.
- Надо же! - воскликнула Сильвия и коротко, как птица, завертела головой. - Как здесь интересно! Жаль только, Илай пока без формы.
Лицо доктора начало наливаться краской.
- Ему не положено!
- Знаю, знаю.
- Надеюсь, ты прямо сейчас не кинешься просить, чтобы Илаю разрешили надеть пиджак?
- Вовсе нет, - ответила Сильвия, на этот раз уже немного обиженно. - Почему ты все время ждешь, что я тебя опозорю?
- Извини. Не обращай внимания.
Лицо Сильвии просветлело при взгляде на человека, который как раз в ту минуту входил в обеденный зал.
- А вот и мой самый любимый мужчина - после мужа и сына, конечно, - взяв Илая за плечо, объявила она.
Сильвия имела в виду доктора Дональда Уоррена, директора школы Уайтхилл. Худощавый, лет шестидесяти, Уоррен явился в зал вместе с работником гостиницы, чтобы оглядеть приготовления к приезду африканцев.
Тут-то Илай и сорвался с места. Обеденный зал он пролетел бегом, пытаясь как можно быстрее оставить позади преследующий его кошмар, грубо толкнул в дверях доктора Уоррена, хотя они были давно знакомы и тот окликнул его по имени. Директор печально посмотрел ему вслед.
- Черт, да что это с ним! - воскликнул доктор Ременцель.
- Может, плохо стало? - встревожилась Сильвия.
Не успели они обсудить выходку сына, как Уоррен нашел их глазами, быстро подошел, поздоровался - несколько смущенно, учитывая поведение Илая, - и попросил разрешения присесть.
- Разумеется, - несколько нервозно воскликнул доктор Ременцель. - Почту за честь. О Господи…
- Я на пару слов, - сказал доктор Уоррен. - Обедать буду вон за тем длинным столом с новичками. - Он заметил на столе пять приборов. - А вы кого-то ждете?
- Встретили по дороге Тома Хайлера с сыном. Они вот-вот должны подъехать.
- Прекрасно, прекрасно, - рассеянно пробормотал Уоррен, озабоченно поглядывая в ту сторону, куда убежал Илай.
- Его мальчик тоже поступает в Уайтхилл? - осведомился доктор Ременцель.
- Что? О да-да. Поступает.
- Будет получать стипендию, как и отец? - заинтересовалась Сильвия.
- О таких вещах не спрашивают, - оборвал ее муж.
- Простите.
- Нет-нет, интересуйтесь чем угодно, - разрешил доктор Уоррен. - Подобные сведения давно перестали считаться секретными. Мы гордимся стипендиатами, а у них есть все основания гордиться собой. Сын Тома получил высший балл за всю историю вступительных экзаменов. Мы почли за честь принять его в школу.
- А мы даже и не спрашивали, как сдал Илай, - сказал доктор Ременцель с усмешкой, подразумевающей, что особо блестящих успехов он от сына не ожидает.
- Думаю, он где-нибудь в крепких середняках, - предположила Сильвия, основываясь на том, что в младшей школе отметки Илая колебались от посредственных до ужасных.
- Разве я не сообщил вам результаты? - удивленно спросил директор.
- Мы не виделись с момента экзамена, - напомнил доктор Ременцель.
- А письмо? - недоверчиво уточнил доктор Уоррен.
- Какое письмо? Нам?
- Конечно. И ни одно послание не давалось мне так тяжело, как это.
- Мы ничего не получали, - покачала головой Сильвия.
Доктор Уоррен с потемневшим лицом откинулся на спинку стула.
- Я отправил его собственными руками. Две недели назад.
- Почта в нашей стране работает прилично, - пожал плечами доктор Ременцель. - Но иногда, конечно, что-нибудь теряется.
Доктор Уоррен обхватил голову руками.
- О Боже мой. О Господи. А я-то не мог понять, что здесь делает Илай. Решил, что он просто приехал с вами, за компанию.
- Почему за компанию? - удивился Ременцель. - Он приехал записываться в школу.
- Что было в письме? - спросила Сильвия.
Доктор Уоррен поднял голову и скрестил руки на груди.
- В письме было следующее - и ни одни слова я не писал с таким трудом, как эти: "На основании оценок в младшей школе и по результатам вступительных экзаменов должен с сожалением сообщить, что ваш сын и мой добрый друг Илай не может быть принят в Уайтхилл". - Голос Уоррена окреп, затвердел и его взгляд. - Принять Илая в школу и заставить его нести ту же нагрузку, что и остальных, будет неоправданно и жестоко.
Тридцать мальчиков-африканцев в сопровождении работников школы, представителей министерства и дипломатов из родных стран вошли в обеденный зал.
Следом за ними появился Том Хайлер с сыном. Они оживленно поздоровались, не подозревая, что Ременцелям сейчас вовсе не до дружеских бесед.
- Если хотите, потом поговорим поподробней, - предложил доктор Уоррен, вставая. - Сейчас я должен идти, а вот позже…
- Ничего не понимаю, - пробормотала Сильвия. - В голове пустота. Полная пустота.
Том Хайлер с сыном сели за стол. Хайлер поглядел на меню и потер руки:
- Что тут вкусного? Я проголодался. А где ваш мальчик?
- Отошел на минутку, - ровным голосом ответил доктор Ременцель.
- Нужно немедленно его найти, - сказала Сильвия мужу.
- Потом, все потом, - отозвался доктор.
- Илай наверняка знал о письме, - продолжала Сильвия. - Получил его и порвал!
При мысли о ловушке, в которую загнал себя сын, на глаза у нее накатились слезы.
- Сейчас не важно, что натворил Илай, - проговорил Ременцель. - Сейчас важнее, как поведут себя другие люди.
- О чем ты?
Доктор Ременцель вскочил.
- Я намерен поглядеть, - разъяренно объявил он, - насколько быстро тут умеют менять свои решения.
- Первым делом, - уговаривала Сильвия, пытаясь удержать и хоть немного успокоить мужа, - нам надо разыскать Илая.
- Первым делом, - довольно громко возразил доктор, - нам надо записать Илая в Уайтхилл. После этого мы найдем его и приведем обратно.
- Но, дорогой… - начала было Сильвия.
- Никаких "но". Здесь как раз собралось большинство членов правления. И все это мои близкие друзья. Или друзья отца. Если они скажут, что Илая надо принять, Уоррену некуда будет деваться. Раз тут хватает места для всякого непонятного народа, его, черт возьми, хватит и для Илая.
Он решительно перешел к соседнему столику, тяжело опустился на стул и заговорил с величественным и суровым пожилым человеком - председателем попечительского совета.
Сильвия извинилась перед озадаченными Хайлерами и побежала искать Илая.
Расспрашивая всех, кого встретила по пути, она наконец нашла его во дворе одиноко сидящим на скамье под готовой вот-вот расцвести сиренью.
Услыхав, как под ногами матери заскрипел гравий, Илай устало спросил:
- Уже знаете? Или объяснять?
- О том, что с тобой случилось? - уточнила Сильвия. - Что тебя не взяли? Доктор Уоррен рассказал.
- Я разорвал письмо.
- Я так и подумала. Зря мы с папой вечно твердили, что ты не можешь учиться нигде, кроме Уайтхилла. Другого почему-то и представить не могли.
- Знаешь, а мне легче, - попытавшись улыбнуться, сообщил Илай. - Теперь, когда все позади. Я собирался сказать вам заранее - и не смог. Не получалось.
- Это я во всем виновата. Ты ни при чем.
- А где папа?
Сильвия так спешила найти и успокоить сына, что даже не задумалась, что собрался предпринять муж. Только тут она осознала, что доктор Ременцель намерен совершить непростительную ошибку. Теперь, когда стало понятно, как трудно пришлось бы Илаю в Уайтхолле, она совсем не хотела отдавать мальчика именно сюда.
Не зная, как объяснить ему, чем занят отец, Сильвия пробормотала:
- Думаю, скоро появится. Не бойся, он все поймет. Хочешь, подожди здесь, а я его приведу.
Но ей не пришлось бежать за доктором Ременцелем. В эту самую минуту его величественная фигура появилась у выхода из гостиницы и направилась к жене и сыну. Вид у доктора был ошеломленный.
- Ну что? - спросила жена.
- Они все сказали "нет". Все до единого! - подавленно сообщил доктор.
- Ну и хорошо. Я даже рада. Нет, в самом деле рада!
- Кто сказал "нет"? Про что? - допытывался Илай.
- Члены совета, - ни на кого не глядя, объяснил доктор Ременцель. - Я попросил их сделать для тебя исключение и принять в школу.
Лицо Илая исказили недоверие и стыд.
- Что? - переспросил он, и в его голосе не осталось ничего детского. - Это ведь не положено! - со злостью крикнул он отцу.
- Мне так и ответили, - кивнул доктор Ременцель.
- Тогда зачем? Как ты мог? Невероятно…
- Ты прав, - пробормотал отец.
- Какой позор, - сказал Илай, и видно было, что это сказано от души.
Пристыженный доктор не нашелся что возразить.
- Простите меня, - проговорил он наконец. - Зря я все это затеял.
- Теперь все знают, что Ременцель может требовать привилегий, - ответил Илай.
- Бен, полагаю, пока не появился? - продолжил доктор, хотя всем было понятно, что время подавать машину еще не пришло. - Давайте подождем его здесь. Не хочется возвращаться.
- Ременцель попросил о поблажке, - не унимался Илай. - Словно он не такой, как все!
- Боюсь… - начал доктор Ременцель и осекся.
- Боишься - чего? - озадаченно переспросила жена.
- Боюсь, мы больше никогда не вернемся в Уайт-хилл.
1962
Налегке
Перевод. Андрей Криволапов, 2012.
Боюсь, старики - те из нас, кто с рождения не живет с этим, никогда так до конца и не привыкнут быть амфибиями. Амфибиями в новом смысле слова. Я и сам нередко ловлю себя на том, что скучаю по вещам, которые теперь уже не имеют никакого значения.
Например, я по сей день беспокоюсь о своем бизнесе - или о том, что когда-то было бизнесом. В конце концов, я угробил на него тридцать лет, поднял с нуля, а теперь оборудование ржавеет и зарастает грязью. И хотя я прекрасно знаю, что глупо беспокоиться о былом деле, все равно частенько одалживаю в хранилище тело, возвращаюсь в свой старый городишко и пытаюсь хоть что-то почистить и смазать.
Само собой, когда-то оборудование давало возможность зарабатывать деньги, но сейчас один Господь знает, сколько их разбросано повсюду. Хотя, конечно, не так много, как раньше, потому что по первости кое-кто так развеселился, что швырял их направо и налево, а дальше уж их разносил ветер. Были и такие, кто собирал деньги в стога, а потом перепрятывал куда-то. Стыдно признать, но я и сам собрал и спрятал около полумиллиона. Даже периодически доставал их и пересчитывал, но это было много лет назад. Сейчас я вряд ли даже вспомню, где они.
Но все мои заботы о былом бизнесе просто чушь по сравнению с тем, как моя жена Мадж беспокоится о нашем бывшем доме. Ему она посвятила те тридцать лет, что я отдал бизнесу. И едва мы наконец окончательно достроили и привели его в божеский вид, как все, кому до нас было дело, превратились в амфибий. Мадж раз в месяц берет из хранилища тело и протирает в доме пыль, хотя единственное, для чего сейчас годится дом, - не дать мышам и термитам схватить пневмонию.
Каждый раз, когда приходит моя очередь надеть тело и заступить на дежурство по местному хранилищу, я снова и снова убеждаюсь, насколько женщине труднее быть амфибией. Мадж пользуется телами намного чаще меня, и то же самое можно сказать обо всех женщинах. Чтобы удовлетворить их потребности, приходится держать в хранилищах в три раза больше женских тел, чем мужских. Время от времени женщине позарез нужно тело, чтобы нарядить его словно куклу и посмотреть на себя в зеркало. Я не думаю, что Мадж, благослови ее Господь, успокоится, пока не перепробует все тела из всех хранилищ на земле.
Впрочем, для Мадж это просто здорово. Я над ней никогда не подшучиваю, ведь это имеет такое значение для ее личности. Ее старое тело, если уж начистоту, вряд ли кого могло привести в восторг, а его приходилось повсюду таскать за собой, - так что в старые времена она частенько была из-за этого не в духе. Бедняжка ничего не могла с собой поделать. Впрочем, мало кому нравится тело, с которым он родился, а я ее все равно любил.