Она решила проверить, так ли это, сверившись с химическими часами собственного тела - то есть ущипнув себя за бедро. Оно по-прежнему ничего не чувствовало.
Билли велел ей забраться наверх по железным кольцам, торчавшим из влажной каменной кладки. Наверху белел кружок болезненного света: оказалось, лунного, - который сочился сквозь пластиковые многоугольники огромного геодезического купола. Нэнси не пришлось задавать традиционный вопрос жертвы похищения: "Где я?" Такой купол был лишь у одного здания на Кейп-Коде: оно находилось в Хайаннис-Порте и венчало собой старинную резиденцию Кеннеди.
Это был музей той жизни, которой жили люди в давние, свободные от контроля рождаемости времена. Музей не работал. Он открывался только на лето.
Лаз, из которого вышли Нэнси и Билли, был проделан в большом участке цемента, крашенном в зеленый цвет, - на этом самом месте когда-то зеленела лужайка Кеннеди. На зеленом цементе перед древними деревянными домами стояли четырнадцать представителей рода Кеннеди, в разное время бывшие президентами США или мира. Они играли в тач-футбол.
Президентом мира на момент похищения Нэнси, кстати, была бывшая администратор ФАГС Мама Кеннеди. Ее статуя никогда бы не стала частью этой инсталляции. Да, фамилия у нее была Кеннеди, тут уж не поспоришь, но никто не принимал ее всерьез. Люди жаловались, что Маме не хватает стиля, считали ее вульгарной. На стене в ее кабинете висели таблички с такими надписями: "НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО БЫТЬ СУМАСШЕДШИМ, ЧТОБЫ ЗДЕСЬ РАБОТАТЬ, НО ЭТО ПОМОГАЕТ", "ДУМАЙ!" и "КОГДА-НИБУДЬ НАМ ПРИДЕТСЯ НАВЕСТИ ТУТ ПОРЯДОК".
Кабинет президента находился в Тадж-Махале.
До самого прибытия в Музей Кеннеди Нэнси Маклюэн была убеждена, что рано или поздно ей представится случай переломать все косточки в жалком тельце Билли Поэта, а если повезет - застрелить мерзавца из его собственной пушки. Нэнси очень хотелось это сделать. Билли внушал ей такое же отвращение, как насосавшийся крови клещ.
Однако с этим планом пришлось повременить, и вовсе не потому, что она вдруг прониклась к Билли теплыми чувствами. Оказалось, что у него есть сообщники, целая банда: вокруг лаза стояло по меньшей мере восемь человек, мужчин и женщин поровну, головы и лица которых скрывали черные чулки. Женщины схватили Нэнси и велели ей не шуметь. Все они были высокие, подтянутые и держали ее за весьма чувствительные места - чтобы при необходимости причинить чудовищную боль.
Нэнси закрыла глаза, но это не спасло ее от ужасного осознания: эти испорченные женщины были ее сестрами по ФАГС. Она так расстроилась, что не выдержала и прошипела:
- Как же вы посмели нарушить клятву?
Ей тут же сделали так больно, что она согнулась пополам и зарыдала.
Выпрямившись, Нэнси решила помалкивать, хотя ей было что сказать. Какие блага и соблазны могли заставить администраторов ФАГС попрать все моральные устои современного общества? Одной безголовостью этого не объяснишь. Должно быть, их накачали наркотиками.
Нэнси прокрутила в уме все ужасные препараты, о которых ей рассказывали в университете. Вероятно, эти женщины приняли самый страшный из них. Действие препарата было настолько мощным, что даже человек, ничего не чувствующий ниже пояса, готов был с радостью вступать в многочисленные половые акты, выпив всего один стакан. Да-да, наверняка причина крылась в этом: сообщницы Билли (и, вероятно, сообщники) пили джин.
Они завели Нэнси в деревянный дом, где стояла такая же темнота, как и везде, и сообщили Билли новости. Именно тогда в Нэнси проснулась надежда: похоже, скоро придет подмога!
Полицию им удалось одурачить: непотребный стишок по телефону читал вовсе не Билли Поэт, а один из членов банды. Это, конечно, плохо. Полиция пока не знала, что Нэнси похищена: преступники отправили Мэри Крафт телеграмму от ее имени, в которой сообщили, что Нэнси вызвали в Нью-Йорк по срочному семейному делу.
И вот тут-то в ней проснулась надежда: Мэри не поверит телеграмме. Мэри знает, что у Нэнси нет семьи в Нью-Йорке. Ни один из 63 000 000 жителей не приходился ей родственником.
Банде удалось снять сигнализацию со всего музейного комплекса. И еще они разрезали канаты и цепи, защищавшие ценные старинные вещи от рук посетителей. Нэнси сразу поняла, кто это сделал: у одного из мужчин был огромный секатор.
Нэнси провели в спальню для прислуги и уложили на узкую койку (человек с секатором предварительно разрезал ограждающий канат). Двое мужчин схватили ее за руки, а женщина вколола снотворное.
Билли Поэт куда-то исчез.
Пока Нэнси засыпала, женщина, сделавшая укол, спросила, сколько ей лет.
- Шестьдесят три, - прошептала она.
- И каково это - быть девственницей в шестьдесят три?
Собственный ответ донесся до Нэнси как сквозь бархатный туман и очень ее удивил, она попросту не могла такого сказать:
- Чувствуешь себя никчемной.
В следующий миг, едва выговаривая слова, она спросила женщину:
- Что вы мне вкололи?
- Что я тебе вколола, лапушка? Ах ты, моя лапушка, это называют "сывороткой правды".
Когда Нэнси проснулась, луна уже ушла с неба, однако утро еще не наступило. На окнах висели тяжелые шторы, в комнате горела свеча. Нэнси прежде никогда не видела горящей свечи.
Ее разбудил сон о комарах и пчелах. Комары и пчелы давно вымерли. Птицы тоже. Но Нэнси приснилось, что миллионы насекомых роятся вокруг ее бедер и ног. Они не кусались. Они ее обдували. Нэнси стала сорвиголовой.
Она снова провалилась в сон, а когда очнулась, ее вели в ванную комнату три женщины - по-прежнему в чулках на голове. В ванной уже клубился пар: кто-то мылся до нее. На полу виднелись влажные следы босых ног, и в воздухе стоял запах хвойного одеколона.
После того как Нэнси выкупали, надушили и одели в белую ночную сорочку, воля и разум наконец вернулись к ней. Женщины немного отступили, чтобы полюбоваться делом своих рук, и тогда Нэнси тихо сказала:
- Пусть я теперь тоже из сорвиголов, но это не значит, что думать и действовать я должна, как они.
Никто не стал с ней спорить.
Нэнси спустили на первый этаж и вывели из дома. Она уже подумала, что снова придется лезть в люк, - а что, ничего удивительного: если Билли решил изнасиловать ее в канализации, обстановка вполне подходящая.
Но нет, ее провели по зеленому цементу, затем по желтому - на месте пляжа - и, наконец, вывели на синий, где раньше находилась пристань. Здесь стояло двадцать шесть яхт, некогда принадлежавших разным Кеннеди, - по ватерлинию в синем цементе. Нэнси повели в самую древнюю из этих яхт, "Марлин", хозяином которой был Джозеф П. Кеннеди.
Наступил рассвет. Из-за высоких многоквартирных домов вокруг Музея Кеннеди солнце проникло бы в этот микрокосм под геодезическим куполом лишь через час, не раньше.
Нэнси подвели к пяти ступенькам, ведущим в носовую каюту, и жестами велели спуститься туда одной.
Она на мгновение замерла, женщины тоже. На мостике яхты помещалось две статуи: за штурвалом стоял Фрэнк Виртанен, капитан "Марлин", а рядом - его сын и старпом Карли. Они не обращали никакого внимания не бедную Нэнси. Они смотрели сквозь стекло на голубой цемент.
Нэнси, босая и в тонкой ночной сорочке, храбро спустилась в носовую каюту, которая была залита светом свечей и запахом хвои. Люк над ее головой тут же закрылся.
Переживания Нэнси и старинная обстановка яхты были такими замысловатыми, что она не сразу различила Билли Поэта среди красного дерева и стекла в свинцовом переплете. Наконец она увидела его: он стоял в дальнем конце каюты, спиной к двери, ведущей на передний кокпит. На Билли была фиолетовая шелковая пижама с воротником-стойкой, красным кантом и золотым драконом на груди. Дракон изрыгал пламя.
Совершенно не увязываясь с антуражем, на носу у Билли сидели очки. Сам он держал в руках книгу.
Нэнси встала в боевую стойку на второй ступеньке снизу, крепко ухватилась за поручни и оскалила зубы. По ее подсчетам, только десять мужчин размером с Билли могли уложить ее на лопатки.
Между ними стоял огромный стол. Нэнси ждала, что в каюте главным предметом мебели окажется постель - в форме лебедя, возможно, - однако "Марлин" была прогулочной яхтой. Каюта не тянула на сераль. Она наводила на непотребные мысли не больше, чем среднестатистическая столовая в Акроне, штат Огайо, году эдак в 1910-м.
На столе горела свеча. Там же стояли ведерко для льда, два стакана и бутылка шампанского. Шампанское было запрещено законом, как и героин.
Билли снял очки, смущенно улыбнулся и сказал:
- Добро пожаловать!
- Я ни на дюйм не сдвинусь с этой ступеньки.
Он не стал возражать.
- Ничего, ты и там очень красивая.
- И что мне полагается говорить? Что ты дьявольски обворожителен и я испытываю непреодолимое желание утонуть в твоих мужественных объятиях?
- Ну, если бы ты захотела меня осчастливить, это был бы прекрасный способ, - скромно ответил Билли.
- А о моем счастье ты подумал?
Вопрос как будто озадачил его.
- Нэнси… ведь ради него все это и задумано.
- А если твои представления о счастье не совпадают с моими?
- И каковы же, по-твоему, мои представления о счастье?
- Я не подумаю кидаться в твои объятия и пить этот яд не подумаю! По собственной воле я не сдвинусь с этого места! - убежденно воскликнула Нэнси. - Так что твои представления о счастье, по-видимому, сводятся к тому, чтобы кликнуть сюда восемь человек, велеть им распластать меня на столе, храбро приставить дуло к моему виску и сделать свое дело! Иначе тебе это не удастся, так что вперед, зови свою шайку, и покончим с этим!
Так он и поступил.
Билли не причинил ей боли. Он лишил ее девственности с таким хирургическим мастерством, что Нэнси пришла в ужас. А когда все закончилось, он отнюдь не выглядел надменным или гордым. Наоборот, Билли охватило страшное уныние, и он сказал Нэнси:
- Поверь, если бы был другой способ…
Она ответила на это ледяным взглядом - и безмолвными слезами унижения.
Его сообщники откинули койку, крепившуюся к стене, - она оказалась шириной чуть не с книжную полку и держалась на цепях. Нэнси позволила уложить себя на койку, и их с Билли вновь оставили наедине. Крупная и высокая, она чувствовала себя как контрабас на книжной полке - жалкой и глупой вещью. Ее укрыли колючим армейским одеялом. Она взяла один уголок и прикрыла им лицо.
По звукам Нэнси догадывалась, что делает Билли, - впрочем, он почти ничего не делал. Сидел за столом, иногда шмыгая носом, и листал книгу. Потом он закурил сигару, и под одеяло проник вонючий дым. Билли затянулся, и его тут же разбил приступ кашля.
Наконец кашель затих, и Нэнси презрительно сказала сквозь одеяло:
- О, ты такой сильный, такой властный, такой могучий! Наверное, хорошо быть таким здоровым и мужественным!
Билли только вздохнул.
- Я не такая, как вы, - сказала Нэнси. - Мне ни капельки не понравилось, это было ужасно, хуже некуда!
Билли шмыгнул и перевернул страницу.
- Наверно, все остальные женщины были в восторге, никак не могли насытиться?
- Не-а.
Она сняла с лица одеяло.
- Что значит "не-а"?
- Они все вели себя точно как ты.
От удивления Нэнси села и уставилась на Билли.
- И женщины, которые тебе сегодня помогали?..
- Да?
- Ты с ними так же обошелся?
Он ответил, даже не подняв головы:
- Ну да.
- Тогда почему они не убили тебя, а, наоборот, встали на твою сторону?
- Потому что все поняли, - ответил Билли. И мягко добавил: - Они мне благодарны.
Нэнси встала с койки, подошла к столу, оперлась на его край и наклонилась к Билли.
- Я тебе не благодарна! - прошипела она.
- Скоро будешь.
- Кто или что, позволь узнать, сотворит со мной это чудо?
- Время, - ответил Билли.
Он закрыл книгу и встал. Нэнси подивилась его мощному магнетизму: он вдруг снова стал хозяином положения.
- Нэнси… Через то, что ты пережила сегодня, раньше проходила каждая невеста - даже в семьях с самыми пуританскими нравами. Жених, правда, обходился без помощников, поскольку невеста обычно не хотела его изничтожить, но общий дух события почти ничем не отличался. Эту пижаму надел мой прапрадедушка в свою первую брачную ночь на водопаде Ниагара. Если верить его дневнику, невеста рыдала всю ночь, и ее дважды вырвало. Но со временем она стала большой любительницей плотских утех.
Пришел черед Нэнси отвечать гробовым молчанием. Она поняла, что он хочет сказать, и пришла в ужас при мысли, что сексуальное влечение может расти и расти, как бы отвратителен ни был первый опыт.
- Если ты отважишься подумать об этом, то поймешь: ты злишься, потому что я плохой любовник и на вид больше похож на смешную креветку. Теперь все твои мысли будут о достойном партнере, таком же красивом и статном, как ты. И ты найдешь его, поверь: высокого, сильного и нежного. Движение сорвиголов растет не по дням, а по часам.
- Но… - хотела возразить Нэнси и умолкла. Сквозь иллюминатор она увидела восходящее солнце.
- Что "но"?
- Мир погряз в этом хаосе именно из-за сорвиголов. Ты что, не понимаешь? Люди больше не могут позволить себе секс!
- Что ты, секс всегда можно себе позволить. Вот размножение надо прекращать, это да.
- Зачем тогда придумали законы?
- Это неправильные законы, - сказал Билли. - Если вспомнить историю, то люди, которые больше всего хотели властвовать, создавать законы, насаждать их и рассказывать остальным, как на самом деле всемогущий Господь устроил жизнь на Земле, - эти люди спускали себе и своим друзьям любые преступления. Но естественное влечение простых мужчин и женщин друг к другу отчего-то всегда внушало им ужас.
Почему это так, мне непонятно до сих пор. Хорошо бы кто-нибудь задал этот вопрос - в числе многих других - машинам. Но вот что я знаю наверняка: сегодня ужас и отвращение почти победили. Практически все женщины и мужчины на планете чувствуют себя никчемными уродинами. Единственную красоту мужчина видит в лице убивающей его женщины. Секс - это смерть. Вот оно, короткое и поистине страшное уравнение: секс равно смерть, что и требовалось доказать.
- Теперь ты понимаешь, Нэнси, - продолжал Билли, - что я провел эту ночь и много ей подобных в попытке вернуть хотя бы малую толику чистого удовольствия нашему миру, в котором почти не осталось удовольствий.
Нэнси сидела молча, склонив голову.
- Давай я расскажу тебе, что сделал мой дедушка на рассвете после брачной ночи, - сказал Билли.
- Я не хочу слушать.
- Но в этом нет ничего плохого или грязного. Это… очень нежно.
- Может, потому я и не хочу слушать.
- Он прочел своей жене стихотворение. - Билли взял со стола книгу, раскрыл на нужной странице. - В его дневнике написано, какое именно. Хоть мы с тобой не жених и невеста, да и вряд ли еще когда-нибудь увидимся, я хочу прочесть тебе эти строки, чтобы ты поняла, как я тебя любил.
- Прошу… не надо. Я не выдержу.
- Хорошо, я оставлю книгу здесь - на случай если ты все-таки захочешь его прочесть. Стих начинается так:
Как я тебя люблю? Люблю без меры,
До глубины души, до всех ее высот,
До запредельных чувственных красот,
До недр бытия, до идеальной сферы.
Билли поставил на книгу маленький пузырек.
- Еще оставляю тебе эти таблетки. Если принимать по одной в месяц, детей у тебя не будет, но ты по-прежнему останешься сорвиголовой.
С этими словами он ушел. Все ушли, кроме Нэнси.
Она подняла голову и увидела на пузырьке этикетку с надписью: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБЕЗЬЯННИК".
1968
Долгая прогулка в вечность
Перевод. Екатерина Романова, 2012.
Они росли по соседству, на окраине города, а рядом расстилались поля, леса и сады. Из окон их домов виднелась красивая колокольня, принадлежавшая школе для слепых.
Недавно им обоим исполнилось по двадцать. Они не виделись около года. Им всегда было радостно, тепло и уютно в компании друг друга, но ни о какой любви и речи не шло.
Его звали Ньют. Ее - Кэтрин. Как-то ранним утром Ньют постучался в дверь ее дома.
Открыла сама Кэтрин. В руках она держала толстый глянцевый журнал, целиком посвященный невестам.
- Ньют! - изумленно воскликнула она.
- Прогуляемся? - с ходу предложил он.
Вообще-то Ньют был очень застенчивый, даже с Кэтрин. Свою застенчивость он скрывал за отсутствующим тоном, как будто мысли его витали где-то высоко-высоко: у собеседников складывалось впечатление, что они разговаривают с тайным агентом, находящимся при исполнении некоего важного и благородного задания. Ньют всегда так разговаривал, даже если живо интересовался предметом беседы.
- Прогуляемся? - переспросила Кэтрин.
- Ну да. Шаг один, шаг второй, по лесам и долам, по мостам…
- Я не знала, что ты вернулся.
- Да вот сию минуту прибыл.
- Служба еще не кончилась? - спросила Кэтрин.
- Семь месяцев осталось, - ответил Ньют. Он служил рядовым первого класса в артиллерии. Мятая форма, пропыленные насквозь сапоги, щеки заросли щетиной. Он потянулся к журналу: - Какой красивый журнальчик, дай посмотрю.
Кэтрин дала.
- Я выхожу замуж, Ньют, - сказала она.
- Я понял. Пойдем гулять.
- У меня страшно много дел, Ньют. Свадьба уже через неделю.
- Прогулки - это полезно. Придешь веселая и румяная. Будет у твоего жениха румяная невеста. - Он принялся листать журнал, показывая на фотографии невест: - Как эта… и вот эта… и эта.
При мысли о румяных невестах Кэтрин залилась краской.
- Это будет мой свадебный подарок Генри Стюарту Чейзенсу, - продолжал Ньют. - Сходив с тобой погулять, я подарю ему румяную невесту.
- Откуда ты знаешь, как его зовут?
- Мама написала. Из Питсбурга, значит, приехал?
- Да. Он бы тебе понравился.
- Может быть.
- Ты… ты придешь на свадьбу, Ньют?
- Вряд ли.
- Такая короткая побывка?
- Побывка? - переспросил Ньют, любуясь разворотом с рекламой столового серебра. - Я не на побывке.
- Как? - удивилась Кэтрин.
- Это называется "самоволка", - пояснил Ньют.
- Ой, Ньют, что ты такое говоришь? Я тебе не верю! - воскликнула Кэтрин.
- Я сбежал из армии, - сказал он, все еще листая журнал.
- Зачем, Ньют?
- Хотел узнать, как называется узор на вашем столовом серебре. - Он стал читать названия узоров из журнала: - "Альбемарль"? "Хизер"? "Легенда"? "Рэмблер-роуз"? - Он поднял глаза и улыбнулся. - Хочу подарить вам с мужем ложечку.
- Ньют, Ньют, я серьезно!
- Давай погуляем, очень тебя прошу.
Она заломила руки в шуточном гневе.
- Ах, Ньют, да ты просто дурачишься, ни в какой ты не в самоволке!
Ньют тихо изобразил вой полицейских сирен и поднял брови.
- Откуда… откуда ты сбежал?
- Из Форт-Брэгга.
- Это в Северной Каролине? - спросила она.