В центре пустого пространства стоял дом, вознесенный бревенчатым фундаментом на шесть-восемь футов над землей. Двухэтажная конструкция казалась круглой, будто соединительные арки поставили друг на друга по мере уменьшения, так что все сооружение напоминало двухслойный свадебный торт. Это впечатление усиливалось куполом, венчавшим все здание.
От земли до парадного входа вела крепкая деревянная лестница, а над входом висела прямоугольная табличка с глубоко вырезанными и вполне различимыми буквами:
"СОБСТВЕННОСТЬ МАНФРЕДА БЛЭКВУДА. ВХОД ВОСПРЕЩЕН".
Едва ли когда-либо еще в своей жизни я ощущал в душе такое ликование. Это был мой дом, это был мой остров. Я нашел то, что другие считали всего лишь легендой, и все вокруг отныне принадлежало мне. Я нашел доказательство истинности легенды о Манфреде. Я увидел то, чего никогда не видел Уильям, чего никогда не видел Гравье, чего никогда не видел Папашка. Я здесь!
В жарком бреду я оглядел здание, почти неспособный здраво рассуждать, даже забыв о мольбе Ревекки, как и о глубоко засевшей внутри моей головы боли.
Пчелиный гул, шелест огромных пальмовых листьев, тихое поскрипывание гравия под ногами – все эти звуки мягко окутали меня, заворожили своим волшебством, словно я ступил в рай, предназначенный для другой человеческой судьбы.
Я также смутно сознавал, нужно сказать, невольно сознавал, что, хотя древние деревья, возможно, и создали эту поляну, она не могла оставаться свободной от растительности сама по себе. Болото давным-давно бы ее поглотило. Но на эту территорию посягала лишь дикая ежевика да зловредная высокомерная глициния, заглушившая собой всю поросль справа от дома, а позади него дотянувшаяся аж до самой крыши. Но кто-то здесь жил. Может быть. А может, и нет. Мысль о чьем-то незаконном вселении в нарушение права собственности привела меня в ярость, и я пожалел, что не захватил с собою пистолета. Нужно будет обязательно взять огнестрельное оружие, когда вернусь сюда в следующий раз. Впрочем, все зависело от того, что обнаружится в доме.
Тем временем позади дома я увидел еще одно сооружение, на первый взгляд очень массивное и прочное. Оно было наполовину скрыто глицинией. Солнце, искрясь, отражалось от оставшейся свободной поверхности, ослепляя глаза даже сквозь искривленные стволы тощего молодняка.
Именно туда я для начала и направился, с большой неохотой пройдя мимо лестницы в дом с твердым намерением узнать, что за массивная штука привлекла мое внимание.
Для себя я мог найти только одно объяснение: это какое-то надгробие. Четырехугольное по форме, с меня высотой, оно, видимо, было выполнено из гранита, если не считать вставленных со всех четырех сторон панелей, которые, как мне показалось, были из золота. Из чистейшего золота.
Я постарался очистить сооружение от плетей глицинии.
На металле были вырезаны греческие фигуры похоронной процессии, переходившей с одной панели на другую, охватывая кольцом всю конструкцию, у которой не было ни фасада, ни задней стороны, ни дверцы.
Я, наверное, обошел сооружение раз десять, проводя руками по фигурам, робко касаясь изумительно тонких профилей и складок одежды, и в конце концов пришел к выводу, что стиль изображения скорее римский, чем греческий, поскольку изображенные люди – стройные фигуры, распределенные по нескольким группам, – не были идеализированными, какими сделали бы их греки. На какую-то секунду мне показалось, будто вся композиция относится к эпохе прерафаэлитов, но в этом я не был уверен.
Скажу просто: фигуры были классическими и процессия – бесконечной. Некоторые ее участники, казалось, плакали, а другие рвали на себе волосы, но ни гроба, ни покойника я не увидел.
Внимательно все осмотрев, я попытался вскрыть сооружение, но безуспешно. Золотые панели – к этому времени я уверился, что они золотые, – оказались прочно вделанными в гранитные столбы по четырем углам конструкции. И гранитная крыша, остроконечная, какие часто встречаются на новоорлеанских надгробиях, была закреплена намертво.
Чтобы окончательно убедиться, что панели золотые, я выбрал краешек одной из них у соединения с гранитом и поскреб охотничьим ножом. Под верхним слоем не было другого металла, а само золото оказалось мягким. Да, это было золото, много золота. Открытие меня совершенно огорошило. Сооружение поражало своей величавостью, красотой, монументальностью. Но кому был возведен этот памятник? Не могла же это быть могила Ревекки!
Конечно, здесь не обошлось без Безумца Манфреда. Это вполне соответствовало байроническому образу создателя Блэквуд-Мэнор, его неуемной фантазии. Никто другой не стал бы забираться так далеко и строить золотое надгробие. А с другой стороны, разве это мог быть мавзолей Безумца Манфреда? Кто же тогда его воздвиг?
Мой мозг не выдерживал обилия вопросов.
Безумцу Манфреду было за восемьдесят, когда он написал свое завещание. Я видел собственными глазами дату под документом. А на болото он сбежал в восемьдесят четыре.
Кто или что ожидало его на этом острове? Разумеется, на надгробии, если я правильно угадал, что именно передо мной, не было ни имени, ни даты, ни какой-либо надписи. Как это все-таки странно... Кто-то соорудил мавзолей из чистого золота и никак не определил его принадлежность.
Я решил зайти в дом позже, не торопиться. Для начала обошел остров. Он оказался не очень большим. Значительная часть его берегов была недоступна из-за кипарисовых деревьев – таких огромных я еще не видел. Между ними, там, куда кое-как проникал свет, росли дикая нисса и яйцевидный эвкалипт, создавая непреодолимый барьер, а справа от того места, где я высадился на берег, виднелись заросли черного дуба, граба и глицинии, которую я уже описывал.
Фактически на берег можно было высадиться только на том маленьком участке, где я это и сделал. Какая удача! Сплошное везение! А может быть, мне помогли какие-то другие силы?
Было очень тихо, если не считать монотонного гула пчел и пульсирующего дыхания самих болот.
"Гоблин", – позвал я, но он не ответил, а потом я почувствовал, как он проскользнул мимо и мягко, словно котенок, коснулся моей шеи.
"Здесь плохо, Квинн. Ступай домой. Там о тебе беспокоятся", – зазвучал в голове его голос.
Я не сомневался в его правоте, но не желал ему подчиняться.
"Что это за место, Гоблин? Почему ты сказал, что оно плохое?" – спросил я.
Гоблин не ответил, а, выждав паузу, вновь велел отправляться домой. Потом добавил:
"Вернулась тетушка Куин".
Последнее заявление меня сильно заинтриговало. Прежде Гоблин никогда не сообщал мне о местонахождении других людей. Но я пока не был готов покинуть остров!
Я присел на ступени. Лестница оказалась крепкой, что меня совсем не удивило: ее, как и весь дом, построили из кипариса; а это дерево никогда не гниет.
"Ревекка, – вслух позвал я, – ты здесь?"
На меня вновь накатила дурнота. Плывя в пироге, я немного побаивался этих приступов, а теперь позволил себе расслабиться, закрыл глаза и лег на спину под зеленый полог листвы, пронзенный солнцем.
На меня нахлынула волна, в которой смешались голоса, шепот, проклятия, женский плач...
Снова плакала Ревекка: "...ты не можешь меня так мучить", а затем послышалось мужское бормотание и только одно ясно прозвучавшее слово: "проклятая".
Потом кто-то рассмеялся.
"А ты чего ждала от меня!" – спросил чей-то голос.
Начался взволнованный разговор на повышенных тонах, но совершенно неразборчивый. С каждой секундой голоса отдалялись и вскоре совсем затихли.
У меня осталось ощущение тошноты.
Я почувствовал ненависть к тому голосу, который только что спрашивал: "А ты чего ждала от меня!", – и эта ненависть, я чувствовал, была небезосновательной.
Я поднялся и сделал глубокий вдох. Меня тошнило. Тошнило от чертовой жары. К тому же все тело было искусано комарами, что только усугубляло отвратительное самочувствие.
В такие жаркие дни я обычно не выходил из дома.
Подождав, пока голова прояснится, я поднялся по лестнице и вошел в дверь, которую кто-то оставил открытой.
"До чего обнаглели бродяги, никакого страха", – подумал я и, увидев, что дверь сделана из большого прямоугольного куска свинцового стекла, чистого стекла, почему-то пришел в ярость. В то же время во мне жила уверенность, что в доме я один.
Что касается комнаты, куда я вошел, она была идеально круглой, а окна в виде арок зияли пустыми рамами. Лестница слева вела на этаж выше, а справа находился большой проржавевший железный камин, прямоугольный по форме, с дымовой трубой и открытыми железными дверцами. Он был доверху набит полусгоревшими дровами и пеплом, часть которого даже просыпалась на пол.
В центре комнаты я увидел самую поразительную вещь: огромный мраморный стол на железной станине и кожаное с золотом кресло в римском стиле. Такие кресла люди теперь называют "директорскими". На самом деле таким креслам столько же лет, сколько Риму.
Разумеется, я сразу подошел к этому чудному столу и увидел современные ручки в тяжелом золотом цилиндре, связку длинных толстых свечей, сплавленных вместе на золотой тарелочке, и книги в мягких обложках, сложенные в небрежную стопку.
Я разложил книги в ряд, просматривая названия. Там было все – от популярной беллетристики, как высокомерно о ней отзываются, до книг по антропологии, социологии и современной философии. Я увидел атлас мира, словарь, несколько словарей в картинках для детей, а также историю Древнего Рима, изданную в карманном формате.
Я посмотрел года издания, не забыв взглянуть и на цены. Все книги оказались новыми, хотя и разбухли от болотной сырости.
Фитильки на свечках были черные, а лужица разлившегося воска на золотой тарелочке указывала на то, что свечи горели довольно долго.
Я был заинтригован. Нет, я был в шоке. Какой-то бродяга приходит сюда, чтобы читать. Какой-то бродяга греется здесь у камина. При этом сидит в золотом кресле, таком красивом, обитом мягкой коричневой кожей, на скрещивающихся ножках и с резными подлокотниками. Одна небольшая проверка ножиком убедила меня, что остов кресла сделан из чистого золота – такого же, как и тарелка, и цилиндр, в котором стояли ручки.
"Такого же, как и мавзолей снаружи, – прошептал я.(Я всегда начинаю говорить сам с собою вслух, когда волнуюсь.) – Значит, этот бродяга любит золото".
Столешница была из темного многоцветного мрамора и всем своим весом опиралась на железную станину.
Бродяга со вкусом и интеллектуальными запросами! Но как он или она сюда добирались, и какое все это имеет отношение к приступам дурноты, которые накатывали на меня по дороге на остров? Судя по всему, я имел дело с обычным нарушителем прав владения.
Я осмотрелся, обвел взглядом пустые окна. На полу под ними остались следы дождя. За окнами шелестела зеленая листва, испещренная солнечными пятнами. Я вновь ощутил слабость и отмахнулся от комара, назойливо пищавшего под ухом.
"Только то, что этот тип не лишен вкуса, вовсе не означает, что он не засел в эту минуту наверху, чтобы убить тебя, – напомнил я себе и, направившись к лестнице на второй этаж, громко выкрикнул: – Здравствуй, дом!"
Сверху не донеслось ни звука. Я был уверен, что дом необитаем. Если бы таинственный читатель побывал здесь совсем недавно, то книги не разбухли бы так сильно.
Тем не менее я вновь выкрикнул: "Привет! Я Тарквиний Блэквуд" – и медленно начал подниматься, прислушиваясь, не послышится ли сверху какой-нибудь звук.
Второй этаж оказался гораздо меньше и теснее первого, однако он был построен из того же крепкого материала, а свет проникал туда не только сквозь голые арочные окна, но и через купол.
Я едва обратил внимание на все эти детали, потому что в этой комнате было одно заметное отличие от той, что располагалась ниже: здесь меня ждало омерзительное, чудовищное зрелище.
К одной стене, как раз напротив каминной трубы, были прикреплены ржавые цепи, предназначавшиеся явно только для одной цели: для пленения человеческого существа. На цепях я увидел кольца для рук и ног. Вся эта груда железа – безоговорочное свидетельство чьего-то зверства – лежала на обломках человеческого черепа, окруженного густым, темным и вязким на вид веществом.
Я испытал невообразимое отвращение. Меня чуть не вывернуло, но я взял себя в руки и принялся рассматривать черные останки, похожие на смолу, и череп. Только потом я разглядел беловатый порошок – останки разлагающихся костей. В этой же куче лежали обрывки сгнившей ткани и еще что-то яркое, блестящее, увязшее в темной смоле.
Меня обуяла холодная, тупая ярость. Давным-давно здесь произошло что-то неописуемое. А неизвестный обитатель этого дома не навещал его уже как минимум несколько месяцев, но мог вернуться в любой момент.
Я приблизился к черной вязкой лужице, опустился рядом на колени и подобрал блестящий кусочек, совсем не удивившись, что им оказалась одна из сережек, которые были на Ревекке, когда она ко мне приходила. Через несколько секунд мои дрожащие пальцы нашли этой сережке пару. Там же, в тошнотворном месиве, лежала камея Ревекки, которую та носила у горла. Камею я тоже забрал.
Я оцепенел от волнения, но все же не настолько, чтобы не заметить пятой цепи, висевшей отдельно от тех, что удерживали пленницу за руки и ноги, эта цепь тоже была закреплена на стене, а на другом ее конце болтался крюк. Он увяз в темной мерзости, где еще можно было рассмотреть лоскутки ткани и фрагменты волос.
Именно эта пятая цепь ужаснула меня больше всего остального.
По спине у меня пробежали холодные мурашки. Голова закружилась, меня начало качать, и я вновь почувствовал, что Ревекка говорит со мной, что-то шепчет, заливаясь слезами, а потом ее голос окреп и ясно прозвучал в гулкой тишине дома: "Ты не можешь так поступить, не можешь!"
"Только не Ревекка", – прошептал я. Но я знал, что она умерла здесь, я знал, что в течение века ее кости здесь тлели, я знал, что даже сейчас, прямо у меня на глазах, крошечные обитатели болот пожирали то, что от нее осталось, – я разглядел их за работой в отвратительном месиве. Еще немного – и останки исчезнут бесследно.
Это Ревекка меня сюда привела. Я посчитал себя вправе коснуться ее черепа, но, едва это сделал, череп тут же разрушился, превратившись в горстку белого порошка, как и все прочие кости. И зачем только я его трогал! Но сожалеть было поздно.
Внезапно на меня напала жажда действовать. Я поднялся, спрятал серьги и камею в карман, достал охотничий нож – кухонный остался в пироге – и развернулся лицом к лестнице. Никто так и не пришел, это было ясно, но в любую минуту здесь мог кто-то появиться.
И что это был за человек, если он мог сидеть за столом и читать при свечах, когда прямо над его головой находился такой ужас?
"Это место, этот дом был местом пыток, – рассуждал я. – Наверняка мой прапрапрадед Манфред доставлял сюда свои жертвы, и именно здесь Ревекка встретила свою кончину".
Но кто же знал обо всем и ничего не предпринимал? Кто привез сюда чудесный мраморный стол и золотое кресло? Кто был захоронен в том мавзолее без дверей? Все это не умещалось у меня в голове. Меня трясло от возбуждения, но предстояло выяснить еще кое-что.
Подойдя к окнам, я с изумлением обнаружил, что отсюда прекрасно просматривается болото. А еще я разглядел вдали стоявший на возвышении Блэквуд-Мэнор.
Кто бы ни жил в этом доме, кто бы его ни навещал, он мог при желании шпионить за фермой; видеть помимо всего прочего и окна моей комнаты, а также окна кухни. Имей он при себе телескоп или бинокль – а я не обнаружил здесь ни того ни другого, – он мог бы постоянно следить за нами.
Так отчетливо видя собственный дом, я почувствовал холодок страха, но тем не менее воспользовался открывшейся картиной, чтобы свериться по компасу. Я должен был вернуться на ферму, и как можно скорее.
Вновь угрожающе зазвучали голоса. На меня накатило головокружение, я закачался. Дикие крики птиц, казалось, слились с голосом Ревекки. Я был близок к обмороку, но все же из последних сил цеплялся за сознание.
Я спустился вниз, прошел большую комнату и покинул дом, чтобы осмотреть остров. Исследовал каждый доступный дюйм. Да, остров действительно создали кипарисы, посадив его на якорь своих корней. С запада и севера они росли так густо, что заметить его было невозможно. Только с восточного берега, где я высадился из пироги, можно было добраться до дома.
Что касается странного сооружения из гранита и золота, то ничего нового я выяснить не смог, разве что до конца очистил его от глицинии и обнарркил еще много прекрасных фигур. Золота здесь было на умопомрачительную сумму, рассуждал я, но его до сих пор никто не украл; никто, видимо, и не пытался.
Я так страдал от жары, так сильно взмок, так немилосердно был искусан комарами и напуган тоскливыми криками птиц, сливавшимися с едва слышными человеческими голосами, что должен был немедленно оттуда убраться и попасть туда, где мог почувствовать себя в безопасности.
Я прыгнул в пирогу, подхватил шест, оттолкнулся от берега и взял курс к дому.
12
Жасмин поджидала меня у пристани, вне себя от возмущения, что я никого не предупредил, никому не сказал, куда направляюсь, поэтому она места себе не находила; и даже Пэтси приехала – ей, видите ли, приснился сон, будто я в опасности, и она проделала весь путь из Нового Орлеана, чтобы только убедиться, что со мною все в порядке.
"Тетушка Куин ведь тоже здесь? – нетерпеливо поинтересовался я, направляясь вместе с Жасмин в кухню. – А что касается Пэтси, то она приехала из Нового Орлеана, скорее всего, потому, что у нее закончились деньги, так что жди сегодня вечером большой ссоры. Но у меня нет на это времени. Мне нужно рассказать о своей находке. А еще нам нужно немедленно послать за шерифом".
"За шерифом? Это еще зачем? – удивилась Жасмин. – Кстати, ты прав, твоя тетушка Куин действительно вернулась. Приехала с час назад, а тебя нигде не смогли найти, только увидели, что пирога исчезла". – И так далее, и все в таком же духе еще добрых три минуты.
Не успела она закончить свою обличительную речь, как появилась тетушка Куин и кинулась меня обнимать, хотя после поездки по болотам я был весь в грязи. Тетушка, как всегда, воплощала собой саму элегантность: идеально подвитые седые волосы, мягкие зеленые шелка. Если говорить о гардеробе тетушки Куин, то это всегда только шелк, и я не могу представить, что, обняв ее, почувствую под руками другую ткань.
В кухню явилась Пэтси и села за стол напротив меня, тетушка Куин заняла место справа, а Жасмин, поставив передо мной кружку с пивом, устроилась слева.
Я стянул грязные садовые перчатки и одним глотком осушил кружку наполовину.
Жасмин, покачав головой, поднялась, чтобы подлить еще пива.
"Что это за разговоры о шерифе? – спросила тетушка Куин. – Зачем тебе понадобился шериф?"
Я выложил на стол серьги, брошь и рассказал присутствующим обо всем увиденном. Я рассказал о черепе, рассыпавшемся у меня на глазах, и с уверенностью добавил, что шериф сумеет определить ДНК по белому порошку, оставшемуся от черепа, чтобы доказать, что это Ревекка и что для сверки ДНК можно использовать волоски из расчески, которой она пользовалась и которая до сих пор хранилась в сундуке с ее именем. В щетке тоже остались ее волоски.
Тетушка Куин взглянула на Жасмин, и та покачала головой.