Рядом с рельсами сидят двое - парень и девушка. Мы проходим мимо, останавливаемся у колон. Девушка поглядывает на меня, и тогда я смущаюсь рваному платью - поправляю юбку, скрывая нескромный вырез на ноге, спиной прижимаюсь к стене, ледяные лопатки касаются ледяной плитки и тут же отстраняются от нее.
- Скоро подойдет, - шепчет Серафим и смотрит на рельсы.
- Где мы? Что это за здание? - интересуюсь я.
Метро раньше делали под землей, а если земли нет?
- Обычные здания из кирпичных блоков, - отвечает юноша. - Бывшие больницы, поликлиники, магазины. Все, что не стекло - уже хорошо. Между магазинами проложены мосты с рельсами.
Почему об этом месте так много недосказанности, почему о существовании его не упоминается ни в одном справочнике и ни в одной учебной литературе? Откуда столько секретов, если запрет на распространение сводящей с ума и недостоверной информации был выпущен сравнительно недавно, в соответствии с чем статьи про метро должны встречаться в первых публикациях, отпечатанных без проверки комиссии Нового Мира?
Нарастающий рокот от рельс и поезда заставляет всех присутствующих на станции содрогнуться.
Пара поднимается. Девушка еще раз смотрит на меня: дугой очерчивает мой силуэт и замирает на струящейся в пол юбке, как вдруг из туннеля появляется поезд, и все взгляды оказываются устремлены на него. Он тормозит, раскрывает свои двери и испускает еще один - более щадящий слух - гудок. Мы заходим и быстро занимаем свои места; я встаю у окна, ибо притрагиваться к грязным креслам не хочу вовсе, а Серафим спокойно ложится на одно из них.
- Присядь, - мотает он головой на место рядом с собой.
- Не думаю, что это хорошая идея…
- Не думай, - посмеивается он. - Но дорога долгая, и ты сотни раз передумаешь.
Не требую долгих уговоров: прохожу и сажусь рядом - поезд в этот момент трогается. Я оборачиваюсь на парочку: парень близко наклоняется к девушке и что-то шепчет ей на ухо, а она не только допускает это, но и учтиво роняет голову к нему на плечо в ответ. Беспризорники! - охает нечто внутри меня и заставляет отвернуться.
Что-то под поездом периодически постукивает - гляжу в окно. Вдруг грязные стены метро пропадают, и перед нами предстает соседний мост с рельсами: снизу его крепят деревянные, почти прогнившие палки, что на дрожащих конечностях с трудом удерживают транспортное средство - самого поезда нет. Ужасаюсь тому, ибо понимаю, что мы едем на ровно такой же опасной дороге. Туннель вновь поглощает нас.
Я пытаюсь расслабиться и прилечь, но голова упирается в твердую подушку. В ушах стоит стук колес, слышится шепот пары, иногда их смех. Серафим подергивается - спит уже; решаю вздремнуть сама.
День Седьмой
Вдруг мы подпрыгиваем - опять стук колес. Чувствую я себя значительно лучше, свежее, но мои мысли также путаются в голове: то, что было в начале недели, и то, что происходит сейчас - две параллели никак не укладываются, две Карамели рассуждают во мне.
Почему же так происходит?
Кто-то бубнит мое имя - резко привстаю и смотрю на Серафима. Он спит, но шепчет:
- … мель… нель… Карамель…
- Тебе снится сон? - восклицаю я, на что парень дергается и просыпается.
Затуманенный взгляд недолго пляшет по вагону, замирает на мне.
- Что случилось? - медля задается он и поправляет смятый пиджак, вытаскивая скукоженный воротник из-под разящей немного потом рубахи.
- Ты говорил во сне, - отвечаю я.
Серафим оглядывается - пары уже нет; опять смотрит на меня и, неуверенно качая головой, уточняет то, о чем он говорил. Не утаиваю:
- Повторял мое имя… Сон - это неправильно, сон - это расстройство.
- Для нормальных людей - нет, - посмеивается юноша и потирает затылок - мне кажется, он все еще не со мной: пребывает где-то во сне и видит собственные грезы, отчего еще больше машет крыльями, вставая на дыбы понапрасну. - Просто мы не принимаем лекарства, сдерживающие сны, чувства и уж тем более способность мыслить.
- Прости?
- Не видел, чтобы люди с поверхности думали.
Это серьезно бьет по моему самолюбию. Должно быть, он видел дурной сон, если так взъерошился, но пущенную стрелу не вернуть обратно, летящую пулю не вогнать обратно в дуло пистолета, а кинутый нож не схватить за рукоять вновь. Мое вмиг оторопевшее и быстро пропитавшееся недовольством лицо говорит само за себя.
- Хоть иногда, - продолжает юноша, - не видел, чтобы люди с поверхности думали. - Неужели он решил, что неоднократное повторение этой фразы укрепит наши отношения? - Женщин волнует то, сколько калорий они сожгут, если выпьют какую-нибудь дрянь, и в какое платье влезут, если пропустят пару завтраков, а мужчины думают о том, как бы их не поперли с работы и как бы отгрести побольше золотых карт, при этом не прилагая особые усилия.
Объяснения его ясны, аргументы просты и достоверны, информация лояльна, но вот заголовок - ударяет пощечину.
- Мы не принимаем лекарства от мыслей, - настаиваю я.
- Еще как принимаете, - роняет Серафим и начинает подниматься. - Вам дают другие названия, но умысел таков. Дурманят понемногу наркотиками, а вы и рады.
- Ложь! - перечу ему, и этим еще больше разжигаю костер ярости и недовольства.
- Самая умная девочка Нового Мира…
- Лекарства есть лекарства, они спасают нас от морального разложения и былого…
Я хочу избежать конфликта, посему отвечаю обыкновенной интонацией и понапрасну не извожусь.
- А почему, как ты думаешь, вам не разрешены чувства, Карамель? Только не начинай перечислять качества, которыми как бы должен обладать любой житель Нового Мира. Просто подумай! Человек с чувствами - уязвим! А вы, по общепринятому мнению, Боги.
- И только?
- Чтобы вы не плодились. Достигая возраста, когда можно рожать, - не рожаете. Почему? Работа! Вы начинаете работать, знакомиться с взрослой жизнью, и только потом делаете себе наследника, да и то, только потому, чтобы было кому передать накопленную власть. На пятьдесят умерших - десять родившихся. Это статистика, Карамель Голдман. - Твердый бас пускает волну холода по моим оголенным щиколоткам, ибо подол платья пришлось подобрать под сидение; а голос молодого человека передо мной способен вытащить дерево вместе с корнем из земли; я в первые вижу и слышу Серафима таким и, признаться, подобных сцен наблюдать более не желаю. - Вы сами себя истребляете, Карамель. Вы - потребители. А тот, кто поумнее вас, пользуется этим. Сбагривает вам пилюли, красивую одежду, все в этом духе - а вы принимаете, довольные этим. Потребители Вы.
- Они, - исправляю его. - Я больше не с ними.
Ухмылка посещает его лицо быстро и так же быстро покидает - юноша кивает и, кажется, остывает: верный ответ осушает его как капля воды, пущенная на мелкую разгорающуюся искру.
Замечаем, что поезд стоит. Спрашиваю где мы и выведаю сцены в окне: опять метро, опять грязные стены, опять грязный пол.
- Похоже, поезда сменили, - отвечает Серафим, и мы поспешно выходим.
- Что это значит?
- Мы на конечной станции, и поезда сменяют друг друга каждые сутки.
- То есть мы долго спали?
- Поезд прибывает на конечную каждые три часа, но нас могли не прогнать просто потому, что приняли за беглецов - жутко уставших беглецов.
- Разве таких не сдают?
- У нас нет.
Мы двигаемся по мраморным плитам, в бедре немного подвывает мышечная ткань, в такт подвывает ветер-сквозняк.
- Как нога? - слышу голос Серафима, когда сам он скрывается в густом темном пятне передо мной.
- Лучше, - отвечаю я, и нечто громыхает, невольно заставляя стены туннеля покачнуться.
Дверь открывается, освещая весь коридор, - я выхожу.
- Что это? - с восхищением спрашиваю я, хотя сама прекрасно знаю ответ. - Никогда не видела его…
Перед нами блестящая плетеная арка с цветами: дикие розы опоясывают ее основание и вздымаются по длине, обнимают, целуют… Она не соединена со стеной; ее присутствие - символ, знак. По центру арки - солнце; инородное - я не помню, чтобы наблюдала его за всю свою жизнь, но назвать старым другом посмею. Оно светит - так ярко и сильно, оно облепляет все тело и улыбается.
Улыбаюсь в ответ.
- Добро пожаловать в Острог! - встречают меня речи Серафима.
Я ощущаю дрожь в ногах, интерес в голове и волнение в животе - все сплетается, как та зелень по арке, что стоит на верхушке холма. Я не смею видеть, что за ней, делаю шаг и опускаю глаза - мы на каменных блоках, высеченных в разные геометрические формы. Вновь поднимаю свой взгляд и устремляю его на солнце, которое сводит с ума красотой. Что там - ниже? Строю воздушные замки, мечтаю, замираю. Вот момент, который бы я хотела запомнить навсегда, в котором бы хотела застыть словно насекомое в смоле, коих я видела в отделах на Золотом Кольце… это кажется чем-то неясным, чуждым. Нового Мира нет и не было. Существует только этот момент. Есть я, эта арка на холме, приветливое солнце и юноша, который привел меня и сейчас, затаив дыхание, наблюдает за мной.
Я задираю голову и наблюдаю только серое небо. Куда пропали дома?
Серафим понимает мою растерянность, подступает и, прижимаясь к уху губами, шепчет:
- Посмотри сюда.
Он, аккуратно взяв меня за плечи, поворачивает в сторону, после чего отстраняется - я разглядываю дома Восточного района и Центра - кажется, они невероятно далеко. Присматриваюсь: не видно, как сплетаются мосты; не видно всю ту жгучую паутину, которой я опасалась и которой восторгалась одновременно. Я не думала, что Новый Мир так велик. Веду глазами до солнца - многоэтажки постоянно скрывали его; утаивали в то время, как оно светило для всех живущих под колпаком, в то время, как оно пыталось растопить наши ледяные сердца и согреть наши холодные души; оно в действительности существовало, а не было частью легенды, слагаемой древними людьми.
Защитная стена накрывает нас словно купол, мы в гигантской коробке, из которой нет выхода - мы не близки к ней с этой точки, но все же ближе, чем я предполагала, сидя в кофейне на Золотом Кольце.
- Это мне нравится больше, - признаюсь я и опять смотрю в сторону солнца, отчего глаза застилает белыми облаками, и я зажмуриваюсь. - Идем?
- Карамель, - Серафим на выдохе произносит мое имя и соглашается: - Конечно, идем.
Он берет меня под руку, и мы взбираемся на холм. Я замираю от удивления на пару секунд и слабо улыбаюсь: берегу силы на десерт. Юноша подталкивает меня вперед, и тогда мы пересекаем арку - оказываемся у спуска вниз.
То, что я вижу, поражает меня; нет..! поражает - слишком просто и мягко сказано, ведь я не успеваю проследить за всем, предстающим взору, я хочу запомнить каждый миг, каждое действие, все, что дается мне; глаза разбегаются - картина ясна и расплывчата одновременно, словно я в фантазийном, вымышленном мире собственных грез, словно это очередной сон, но добрый, выстраданный и заслуженный. Я присаживаюсь - резко; из-под коленей толстым слоем пыли и песка вздымается облако, под ногами скрепит грязь. Я касаюсь земли - самой что ни на есть настоящей, реальной, я знаю, что она должна быть таковой - на запах и ощупь; набираю в руку немного песка и спускаю его по легкому, почти не ощутимому ветру, отчего на пальцах остаются непримечательные следы. Поверить не могу…
Дорога - выложенные плиты - обрывается перед аркой, а за ней - земля. Земля! Это слово снабжает энергией, эти слога вдыхают кислород в легкие, эти буквы сплетаются друг с другом, как кустарники и цветы, они приветливо машут своими озаренными солнцем ладонями и созывают к себе. Я дышу полной грудью, запрокидывая голову, и вижу живое дерево, что раскинуло ветви свои на красную кирпичную крышу, а корни пустило по небольшому дворику: его объятия падают на скромный дом в два этажа, за которым через деревянный низкий забор находится еще дом, за ним еще и еще. Я смеюсь, упав на колени, и подкидываю пригоршни песка, отчего те вздымаются в воздух и, пойманные потоком ветра, несутся от арки в сторону поселка. Этот мир для меня - этот Старый Новый Мир.
Мой смех подхватывает Серафим: он, спрятав руки в карманы брюк, вскидывает плечами, золотое лицо его украшает широкая улыбка, щетина блестит от солнца, а дикие волосы беспорядочно лежат на голове. И этого человека я хочу запомнить именно таким… он спас меня.
Поднимаюсь и встаю напротив юноши, ищу слова благодарности и даже как-то теряюсь от того; речи более не слагаются в моем сознании, слова не ложатся просто так на язык, мне не хочется заученных предложений, которые я могла часами репетировать перед зеркалом, мне хочется поделиться чем-то искренним и насыщенным - насыщенным, как кислород здесь.
- Я думала, я… - начинаю говорить, как вдруг запинаюсь, - прости, я не знаю, что могу сказать и надо ли вообще. Одним спасибо будет трудно восполнить все твои труды…
- Ты очень красива, Карамель Голдман, когда смеешься, - совсем об ином продолжает Серафим, и я понимаю его. - Это твой Мир. Не благодари меня за то, что итак принадлежит тебе.
- Ты спас меня. И я счастлива.
Нас обрывает заливистый хохот, на который мы синхронно оборачиваемся - небрежные волосы юноши рядом со мной переваливаются с бока на бок, мои волосы ударяют влажными концами о голое плечо. Мы видим, как по песчаной дорожке между домами бежит мальчишка - маленький, в смешных задранных зеленых шортах и в красных сапогах до колена, в руках у него ведро - ловко перескакивает с одной ладошки на другую. Мальчишка зовет кого-то и опять хохочет, в следующий миг перекидывает свое ведро через забор и под грохот его лезет следом. Вот и ребенок - дети, у которых нормальное, здоровое детство, у которых уютный дом и, думаю, поблизости семья.
Я оглядываюсь на свои былые многоэтажки - улица Голдман так далеко, но я не ощущаю от того страха или неловкости, я чувствую, что мой дом - здесь. Сама удивляюсь подобным мыслям, но не могу не радоваться в душе - я ликую! и улыбка вновь расцветает на моем лице.
- Твои первые впечатления, Карамель? - спрашивает Серафим - я молчу в ответ.
Молчу, и молчу не потому, что сдерживаю себя, а потому, что знаю - здесь слова не нужны, здесь правит миром несколько иное: качества - живые, человеческие; понимание. Люди из Острога знают цену вещам и умеют их беречь, я убеждена.
И вот взгляд мой опять падает на защитную стену - странно: прорастает зеленая трава - мягкая, средней длины, а за стеной черная грязь, смола, пепел, уродство. Улыбка падает в обратную сторону, и Серафим замечает это.
- Никогда не оглядывайся, Карамель, смотри только вперед, - говорит он и ловит мой взгляд, приподнимая уголки своих губ - я повторяю за ним, однако соглашаться не спешу.
Я переиначу его высказывание, ибо оглядываться следует лишь потому, что бы обратить внимание на друга или недруга, заносящего за твоей спиной нож.
Почему мне не удосужилось повстречаться с этим местом раньше? Люди счастливы, и мне не кажется это аморальным, их эмоции - открытые, чувства - открытые, речи - открытые: не отталкивают; магнитом приближают к себе и передают по частичкам Себя, восполняя целую картину Тебя. Я опять поднимаю глаза к небу, к солнцу и смеюсь, не понимая причин тому, кручусь на носках своих грязных, протертых туфель и громче прежнего смеюсь, отчего Серафим исходит на улыбку и с трепетом наблюдает за мной, гладя воротник пиджака и поправляя сбитую прическу. Арка роняет тень на мое лицо, но я спешу выйти к свету - обжигающему голую спину и открытые запястья, тайком пробирающемуся в разрез на платье - по щиколотке и к бедру: оно замирает, и дает мне волю движением.
- Этот мир чудесен, - роняю я одну из своих мыслей вслух, после чего возношу руки к небу - к солнцу, и ловлю лучи, прошу обнять меня крепче прежнего.
- И ты чудесна, - вполголоса отвечает Серафим, и поначалу мне кажется, что это шепчет ветер - так неслышно и аккуратно, боясь вспугнуть и прогнать.
Возглас извне отвлекает нас, возвращает обратно - как бы иронично прозвучало сравнение "с небес на землю", ибо последнее - то место, где я более всего хочу пребывать всю оставшуюся мне жизнь. На участке перед одним из домов - в один этаж, деревянного, со вставкой из кирпича бледно-желтого цвета, грохочет невиданное мной раньше существо - топот и рокотание его привлекают внимание нас двоих. Я приглядываюсь и признаю животное, не боюсь идти без моего друга и потому оказываюсь ближе - ноги сами скользят и проносят меня по выглаженной другими людьми тропинке вниз, с ухабами и камнями. Около поваленного подле пристройки дома сена стоит лошадь, тень от дерева падает на ее рыжий бок. Она пару раз ударяет себя мощным хвостом, отгоняя летающую мошкару, после чего поднимает свою огромную морду и смотрит на меня - бездумно смеюсь.
Из дома выходит мужчина и, облокотившись о забор, обращается ко мне:
- Понравилась? Это Руфина - моя любимая девочка.
Он кладет свою руку ей на спину, ведет к гриве, и пальцы его путаются в ней.
- Первый раз вижу лошадь, - признаюсь я, и тоже хочу погладить ее, однако волнение вмиг охватывает меня и победоносно укладывает на лопатки.
- Хороша, да? Тогда тебе еще коров нужно посмотреть, но их я уже загнал, - продолжает мужчина, и меня несколько смущает его обращение ко мне. - Если рано утром спаться не будет, можешь прийти - я выгоняю их на улицу.
- И они ходят прямо здесь? - Я мягко ударяю носком туфель о песчаную дорожку под собой.
- Прямо здесь, - соглашается незнакомец - на нем простая белая свободная рубаха и заправленные в высокие резиновые сапоги черные штаны. - Может, молока тебе принести?
Я замираю и оглядываю мужчину - вопрос его ставит меня в неловкое положение.
- Вы же не знаете меня, - спокойно, но не без кривого взгляда отвечаю я.
Принимать что-либо от чужаков ровно так же, как и предлагать им что-либо - нельзя. Мое лицо каменеет, а мужчина, накинув перевешанное через забор, тканевое пальтишко, встречает взглядом подбегающего Серафима.
- Она новенькая. - Кидается следом мой друг.
- Бестолковый, - шикает на него мужчина, - а ты думаешь, я не вижу? Сам погляди, какую принцессу привел.
Еще одно обращение - похлеще "ты" незнакомке. Проклинаю платье на себе, сбитые волосы и, небось, грязное лицо. Серафим посмеивается, хотя его только что прилюдно оскорбили, отчего я пребываю в недоумении: разве это не обидно?
- Все, кто к нам приходит, трогает землю. - Мужчина широко улыбается мне, как бы объясняя. - Живущим у нас такая традиция неведома, а вот только прибывшие первым делом падают на колени и хватаются за рассады.
- А много кто приходит? - интересуюсь я.
- В последнее время - нет. - Его улыбка скисает. - Тебе еще не рассказали? - Глаза его переплывают на Серафима - тот, переборов секундное недовольство, кивает и пытается выдавить улыбку, однако я вижу, с каким трудом она дается. - Тогда, думаю, недавняя случившаяся история в исполнении твоего друга еще впереди. Да?