- До чего же вы, люди, ангелов довели! Каким подлостям научили… Несмышленышами расплачиваться, своих подставлять, чужими руками жар загребать, перед высшими силами выслуживаться, взятки борзыми щенками давать. Ничего этого они не умели, поверь. А поглядели на людей - и научились. Теперь друг с другом воюют по вашим правилам. То есть вообще без правил. Когда ангелы молодых духов на нас натравили, я подумала: все, конец. И хорошо. Пусть они меня разорвут, живьем изжарят - мне не впервой. Умру. Лишь бы не видеть, как стихийные духи в Дикую Охоту превращаются. И тогда ангел луны обнажил меч за нас обоих.
- Цапфуэль бился… за тебя? - замерла Катя.
- Никто от него такого не ждал! - махнула лапой кошка. - Ни ангелы небес, ни ангелы ада. Не может ангел пойти против собственной природы. Не мог. До сих пор. И все-таки пошел. Увидал, как Харут и Марут молча на искушение человека смотрят - и пошел.
- Почему же Анджей ничего про искушение не помнит?
- Так Цапфуэль опасное знание запер. Зачем его человеку колдовать? Ты вот согласна, чтоб Дрюня ваш кимбандейро стал? Сделал бы себе котел, насажал туда духов-недорослей и принялся их мучить?
- Без этого никак нельзя? Мне в доме только черных вудуистов не хватало, - шутить Катерина не собиралась, но открывшиеся ее воображению картины были столь нелепы, что не высмеять их оказалось невозможно. А то и с ума съехать недолго: Дрюня в ритуальной раскраске пляшет вокруг столба-митана, квартира превращается в хунфор, уставленный черными свечами, кругом валяются безголовые куры и разгуливает могучий старик в обтрепанном канотье.
- Знаешь, - мягко сказала Катя обиженно молчащему демону, - мир все время меняется. Даже люди с их короткой жизнью видят, как он меняется, не поспевают за переменами, теряются, слепнут, а что делать? Живут вслепую.
- Люди слепнут по любому поводу: и когда им это выгодно, и когда им страшно, и когда им лень знать, что происходит, - мрачно заметил Анджей, заходя на кухню. Нет, не Анджей - Цапфуэль. Лунные блики, которым неоткуда взяться в кухне, освещенной медово-желтой лампой, текли по его лицу и одежде, изменяя их, делая благороднее, древнее и одновременно моложе.
Точно так же, с помощью хорошо поставленного света и умелого гримера земной человек выглядит красивее и значительнее, чем он есть, подумала Катерина. Все вокруг ахают: звезда, звезда! А это просто выгодное освещение жалкого комка пыли - прием, который мы переняли у ангелов. Или ангелы - у нас.
* * *
- О! Еда - это прекрасно, - ангел луны снял крышку с кастрюли и, кажется, считал глазами золотые кружочки жира на бульоне. - Моему новому телу давно пора поесть. Хотя приятель твой нипочем не признается, что голоден.
- Почему? - неприязненно спросила Катя, отчего-то злясь на снисходительный тон Цапфуэля. "Мое новое тело", "твой приятель"… А по имени нельзя? Для ангела слишком сложно запомнить имя человека, которого он использует как ездовую скотину?
- Во-первых, он стесняется своего положения непрошенного гостя, во-вторых, он стесняется своей бесцеремонной матери, в-третьих, он стесняется своего вычурного имени, в-четвертых, он стесняется своего тела - живота, залысин, ушей, члена и запоров, - вежливо ответил ангел.
Наама заржала совершенно по-жеребячьи, а Катерина недоуменно уставилась на собеседника. Понятно, что Цапфуэль в курсе всех интимных проблем Анджея - и не только Анджея. Но зачем приобщать к психоанализу первого встречного? Первую. Встречную. Первую встречную женщину, которая Дрюне нравится. Ну и сплетник же ты, ангел луны!
- Думаю, ты и сама знала, чего именно он стесняется. Просто тебе выгоднее жить вслепую, - сухо заметил Цапфуэль, так же сухо кивнул все еще хихикающей Нааме и присел в углу. - Не замечать, насколько он мягкотелый, забитый и бесполый тип. Такие у вас, немолодых женщин, считаются последним шансом.
Катя нехорошо усмехнулась. Провоцируем, значит, немолодых женщин? На грубость нарываемся? Хотя… Ангел луны сидел безмятежный, залитый светом из своего собственного источника, чуждый мимолетным человеческим забавам вроде политеса. Он резал правду-матку, не прикрываясь ни пафосом, ни приличиями. Он был - ангел, нездешнее и неприятное существо. Воистину Анджею не повезло: одержимость ангелом - проблема покруче одержимости демоном. Наама-то не пойдет к Дрюне сплетничать про то, какова ее хозяйка. Все равно Дрюня ни слова из ее речи не понимает. А то бы, может, и выведал нехитрые катины тайны.
Можно подумать, он не видит, что ты его двойник! - вздохнула про себя Катерина. Точно такой же: задавленный обстоятельствами, несексуальный, неконкурентоспособный. С юных лет тебе что-то мешало упражняться в сексапиле: то ли природная стеснительность, то ли наследственное ханжество, то ли неистребимая провинциальность. Ведь мама твоя, несмотря на десятилетия проживания в столице, так и осталась в глубине души деревенской девушкой, краснеющей при виде "срамоты" обнаженного Давида в Итальянском дворике. На словах восторгалась, истекала комплиментами титану Возрождения, а щеки тем временем покрывал отнюдь не восторженный, скорее стыдливый румянец.
Так же, как мама, Катя крепко-накрепко затвердила кодекс столичной продвинутости: радостями плоти не возмущаться положено, а восхищаться. Растить в себе эмансипированную женщину Запада. Хотя семечко, из которого ее полагалось растить, определенно было другой природы и содержало исключительно гены закабаленной женщины Востока.
- Тебя этот человек не столько любит, сколько жалеет. - Ох и язык у ангела луны! Без костей и тормозов. - Ему кажется, что ты сошла с ума и нуждаешься в постоянном присмотре. Поэтому он жалеет и твоего сына тоже, понимая, каково это - ходить за сумасшедшей матерью. А твой сын, в свою очередь, надеется, что вы понравитесь друг другу, займетесь собой и отвяжетесь от него. Мальчик занят сексом с замужней женщиной на двенадцать лет старше себя, секс без обязательств ему внове и очень нравится…
- Заткнись! - шандарахнула Катя ножом по столу. Лезвие звякнуло и отломилось у самой ручки.
* * *
О-о, эти женщины на двенадцать лет старше! О это племя снежных королев с повадками суккубов! Они входят в вашу семью не по-хорошему, через дверь, через порог, с дозволения хозяев - нет! - они входят незаконными путями, отворенными по глупости и молодечеству, как нечисти и положено. Ляпнет великовозрастный верзила: "Пусть Снежная королева только попробует сюда войти" - глядь, а она уже здесь, располагается в кресле напротив ею же разбитого окна и сообщает: "Мне вполне удобно", точно самую приятную новость.
Катя не была ханжой. Катя не была идеалисткой. Не воображала себе приторных любовных сценариев с участием сына-оболтуса: во-первых, Фрейд не одобряет игр воображения с участием подросших отпрысков; а во-вторых, Катерина и сама в некотором роде участница спектакля, поставленного по любовному сценарию. И где оно, спрашивается, обещанное сказкой happy even after? Катя не считала свой брак с Игорем катастрофой, хотя нечто катастрофическое в том союзе присутствовало. Лучше бы они нацеловались двадцать лет назад под лестницей, не сходя с шахматно-упорядоченной половины пола, да и разошлись бы каждый в свою сторону. Правда, тогда Витьки бы не было - ни в воспоминаниях, ни в проекте, нигде.
Зато теперь он, засранец, был. И вдобавок вымахал стоеросиной под два метра. Думает, теперь ему все позволено, в частности, связаться с бабой на дюжину лет старше!
- Merde, - чертыхнулась уже не Катя, а Китти, хладнокровная француженка из салона Мамы Лу.
Китти обладала всем, чего была лишена Кэт. Заведение Ма стало для Китти чашечкой Петри, в которой, невидимая для невооруженных глаз, мутировала и разрасталась ее ядовитая душа. Питательной средой служили вечные страхи Кэт и чутье уличной девки, безупречный инструмент для уловления запаха крови. Жаль, Кэт не родилась акулой - крови вокруг было много. Кровью пахли комнаты в подвале, куда, как в ад, сходили забеременевшие подопечные Мамы - и, бывало, не возвращались. Кровью пахли пристрастия некоторых "особых" клиентов. Кровью пахли деньги, оставленные на прикроватной тумбочке. Кровью пахли украшения Мамы Лу и кровяной отрыжкой несло из ее распяленного в любезной улыбке рта.
Кэт спятила бы в этой сладко-удушливой атмосфере, непременно спятила. В запахе распаленных тел ей уже начал чудиться аромат переваренной пасты, сдобренной дешевым пальмовым маслом, крепко пованивающей сыром и кусочками омара, недоеденного вчерашними гостями. Причудливая смесь отвращения и удовольствия уже раздергивала сознание Кэт на волоконца, как черномазая ведьма Абойо раздергивала куриное мясо, прежде чем начинить им пирог… Быть девчонке начинкой для дьявольского пирога, кабы не демон, великодушно взявший опеку над ее душой, демон-хранитель по имени Наама. Это он создал Китти, которую простушка Кэт выставляла впереди себя, словно щит, почуяв, что очередной клиент не просто животное, а животное опасное, разозленное жизнью, будто неотвязным облаком гнуса.
Китти легко давалось то, чего совсем не умела Кэт - внушать почтение. Рожденное демоном альтер-эго вело себя так, словно привыкло к рабскому подчинению окружающих. Китти произносила свое "хочу!" тоном приказа, а не каприза - и на расстоянии целой Атлантики от якобы родного булонского поместья она повелевала, а не клянчила. Разумеется, мнимое дворянство здесь, на дне жизни, имелось у каждого третьего. Графини и маркизы в рванье, сверкая щербатыми ухмылками на простецких физиономиях, просили накинуть цену - за бла-ародное происхождение! Над ними потешались, зная: каждый тысячный, а может, и каждый сотый из этих, в рванье - не самозванец. Что делало потеху еще более захватывающей. Удовольствие при мысли: гляньте, как простой контрабандист насмехается над урожденным виконтом! - обжигало волной адреналина. Мнимые и истинные аристократы сильно рисковали, объявляя себя потомками древних, славных и оттого особо ненавистных фамилий.
Но альтер-эго Кэт было невозможно сломать, не то что дрянной дешевый нож. Чаще всего человек ломается, пытаясь выбрать добро и все глубже увязая в зле. А Китти доподлинно знала, какого рода зло требуется ей для достижения поставленной цели. Оттого и не тратила времени на пустые угрызения, и не считала людей за препятствие, как если бы действительно усвоила от рождения: ее право - божественное.
Китти и Наама быстро нашли общий язык, ведь у них имелась общая задача - помочь выжить Кэт. Теперь они боролись за выживание Кати.
- А чего ты, собственно, боишься? - деловито спросил чуть картавящий голос в катиной голове. - Ему двадцать лет, охламону. Если он сейчас не начнет трахать всех подвернувшихся баб, то через пару лет свихнется на национальной идее. Моральный урод, делающий политическую карьеру, будет раздавать предвыборные листовки медсестрам у твоего смертного одра. Ты этого хочешь?
- Нет, - твердо ответила Катерина, борясь с Китти, точно с навалившимся кошмаром, - этого я не хочу. Но речь вообще не обо мне, не о моем одре и не о том, что у мальчика потребности. Речь о НЕЙ.
- А чем тебе не потрафила ОНА?
Ну нет, подумала Катя. Привыкла, французская стерва, чтобы все подавали. А не изволите ли, ваша пиратская светлость, оглядеться в моем подсознании, где вы, собственно, и окопались? Авось и найдете ответ, чем мне не потрафила таинственная незнакомка, число двенадцать и межвозрастные романы. Сама-то я ничего, кроме чаячьих воплей ужаса, по этому вопросу издать не могу.
* * *
Отчего-то именно двенадцатилетняя разница в возрасте между мужчиной и женщиной с детства казалась Кате береговой зоной, по обе стороны которой мирно или немирно существовали либо суша, либо море, среда со своими законами, правдой и кривдой, в то время как здесь… здесь энергия волн, накопленная в открытом море, лупила в песок и камни, рассеиваясь, распадаясь. Умирая. И походя убивая тех, кто, не будучи достаточно силен, чтобы выдержать удар, не сбежал от греха подальше.
Через год они угомонятся, эти снежные королевы с безумной жаждой тепла! - злорадно повторяла про себя Катерина. Научатся пить из своих чаш потихонечку, повторяя, будто опьяневший от зелена вина викарий: "Multum nocet, multum nocet" перед каждым глотком. Грезы о безвозвратно ушедшем лете и благодарность судьбе за теплую осень смирят ярость прибоя. А там и до кризиса среднего возраста недалеко, до бесприютно сухого и твердого мира, где, точно кистеперая рыба в аду палеозоя, иссохнет твоя душа, зрелая женщина.
А те, что на год моложе, даже не замечают, как судьба дает им отступного - последнюю страсть, по-молодому бешеную и по-молодому же мимолетную… В них еще звучит глупо-слащавое "А знаешь, все еще будет!", крутится, словно поставленное на ротацию, утешает, обнадеживает. Врет.
Но пройдут каких-то жалких двенадцать месяцев - и откроется истина: это она, полоса прибоя с кривыми зубами волноломов, место угасания энергии волн, рассеяния надежд и распада иллюзий. Четвертый десяток. Он все-таки пришел. Как в матерном анекдоте: ну и что? - да вот, пришел.
Предчувствия жалят, будто комары, мучительно звенят в опустевшей голове: Витька и замужняя тридцати-с-лишним-летняя женщина, секс без обязательств, наслаждение без вины, оплата в кредит, кредит на всю жизнь, проценты грабительские. Обычная практика судьбы. Прикоснись к ее подарку - и тот обернется дорогим товаром. Сколько же всяких "а если" приходит на ум: а если любовь, а если ребенок, а если муж ревнивец, а самое страшное "если" - сама эта женщина, неведомая опасность, непредсказуемая страсть.
Она возникла из ниоткуда и сразу воцарилась на кухне - на ее, катиной, кухне. Легкая, гибкая - нет, не гибкая - эластичная. Такая нигде не пропадет. Женщина-змея, женщина-хлыст, женщина-удавка. Даже в компании ангела и демона она ухитрялась быть главнее (по крайней мере для Кати). Дамочки вроде нее и в борделе строят из себя цариц - а клиент им верит!
Не думать, приказала себе Катерина, не вспоминать. Если в твой внутренний монолог вступит Китти с ее богатым опытом дешевой проститутки, ты сорвешься. Только не Китти! Заткнись, Шлюха с Нью-Провиденса!
Хватит бороздить пиратские моря! - приказала себе Катя. Стану думать о наших днях, о цивилизованном мире современных людей, легко сходящихся и легко расстающихся. Взять хоть ее саму, Катю. Был же в ее собственной жизни мальчик Яша, прощальный подарок лета.
- Девушка-змея! Девушка-змея! - голос за катиной спиной был таким настойчиво-торжествующим, что, по мнению Катерины, никоим образом не мог относиться к ней - хмурой тетке, по уши погруженной в раздумья: можно ли оставить "на хозяйстве" Витьку с его пубертатными закидонами - или, вернувшись с дурацкого корпоративного уикенда, она обнаружит вместо квартиры бесприютное пепелище. Но голос пел, как… как скрипка. И явно намекал на катеринины штаны, песочно-желтые, в серых чешуйчатых разводах, нежно светящиеся в лиловых весенних сумерках. Тогда ведь тоже была весна, помнишь?
Помню, сказала Катя. Была весна, от пруда тянуло холодом, я напялила кофту поверх футболки и вышла подышать, уверенная, что ни одной мужской душе в подобном виде не приглянусь. Не знаю, отчего мальчишка, опьяненный лиловым вином майской ночи, обратил внимание на мою персону.
Конечно, отвечать, заигрывать - и даже польщенно улыбаться - Катерина не собиралась. Кто он был для нее? Подросток, лишь немного постарше Витьки, свистящий вслед любой женщине из петушиного, актерского самохвальства. Жизнь неумолимо катилась под уклон, огрызок, оставшийся от былого богатства, следовало посвятить сыну, не отвлекаясь ни на какие обманки и наживки судьбы. Не оборачивайся! - строго сказала себе Катя. И обернулась.
Глава 7
Бабочка в плафоне
Красивых мужчин Катерина всегда боялась. И легко отказывалась от надежды. Эти вещи, на первый взгляд никак не связанные, определили катины отношения с миром мужчин.
Есть упрямые люди, которым судьба устала доказывать, что она сильнее. Они не опускают рук, даже если по этим рукам бьют что есть силы: младенцев - мягкой материнской ладонью, школьников - учительской линейкой, взрослых - бейсбольной битой… Они верят, будто последний удар, добивающий противника, все равно остается за ними. Они не сдаются. Никогда не сдаются, нацелившись на видимое им одним нечто. Они живут так, словно внутренний навигатор рисует им на роговице красные кружки и стрелки, указатели истинной жизненной цели, недоступной невооруженному глазу. По велению незримых огненных словес они ходят по жизни прямыми путями, непохожими на окольные тропы сомневающихся и безвольных.
Катя и завидовала, и пугалась подобной целеустремленности. Сама-то она предпочитала ждать на обочине, когда рядом притормозит одышливый, неспешный автобус, подхватит ее вместе с остальными недотепами и отвезет туда, где таким, как она, пребывать положено. Например, в ранний брак, стихийно протестующий против родительского "Вы что, с ума сошли?". Или в непрестижный "женский" вуз, вяло откусывающий и меланхолически пережевывающий лучшие куски юности. Или в развод, похожий на ДТП: кто-то из целенаправленных решил подрезать колымагу, везущую мирную чету в бесцветное завтра из бесцветного сегодня.
И все это, будто из дуб из желудя, росло из детства, в котором Катерине не досталось ни одного из тех узкоплечих и нахальных мальчишек, что числятся Реттами Батлерами дворов и школ. Кто и почему поднял их на школьно-дворовый Олимп в двойном статусе Ареса-Аполлона, не ведали ни сами кадыкастые Ретты Батлеры, ни их исполненная важности свита. Как бы то ни было, в детстве и юности Катерине оставалось лишь издалека любоваться на красавчиков, стесняясь лишний раз стрельнуть глазами в угол, на нос, на предмет и утешаясь надеждами на внезапное прозрение очередного Батлера. Вдруг среди них окажутся открыватели новой породы Скарлетт - Скарлетт застенчивой? Не оказалось.
Годы шли, половодье чувств слилось в законный брак, точно в море. С годами и море пересохло, но осталось убеждение: все-таки она, Катя, была счастлива - у нее же есть Витька, есть воспоминания о счастливых днях совместной жизни с Игорем… Ну, там, обильная незнакомыми родственниками свадьба, гомонящая толпа у роддома, упоительное зрелище кривоватых стен новой квартиры, не то романтические, не то семейные поездки в санатории - всё как один "Жемчужные" да "Сосновые", на крайняк - "Воровского", с произвольно-ерническим ударением. Обычная жизнь обычного человека - в советских фильмах такую в показывали нарезкой из черно-белых фотографий, сплошь из улыбок и восторженно округленных глаз.