Он успел снять джинсы в избушке садовника - в сером саване было привычнее и удобнее, - но куртку он оставил себе. Ему понравилось иметь карманы.
Когда он ходил переодеваться, он взял в избушке садовника серп, и сейчас принялся косить им крапиву. Он яростно косил её и бросал в сторону, пока перед ним не остался голый кусок земли с остатками корней.
Тогда он достал из кармана стеклянное пресс-папье, переливающееся множеством цветов, и эмаль с кисточкой.
Он макнул кисточку в коричневую эмаль и аккуратно вывел на пресс-папье буквы: "Е. Х."
А чуть ниже написал: "Мы помним всё".
Наступало время ложиться спать. Пора было возвращаться - ему не стоило опаздывать ко сну в ближайшее время.
Он положил пресс-папье на землю, где были заросли крапивы - туда, где, по его мнению, должно было быть изголовье. Пару секунд он смотрел на то, что получилось, затем развернулся, проскользнул сквозь прутья и - уже увереннее - начал взбираться на холм.
- Недурно, - послышался голос за его спиной. - Совсем даже недурно.
Он оглянулся, но вокруг не было ни души.
Глава 5
Танец смерти
Вот-вот что-то должно было случиться. Ник был в этом уверен. Это чувствовалось в хрустальном зимнем воздухе, в звёздах, в ветре, в темноте. Это читалось в ритмах долгих ночей и мимолётных дней.
Миссис Иничей выпроваживала его из маленькой гробницы Иничеев.
- Давай-давай, иди, побегай, - приговаривала она. - У меня и без тебя куча дел.
Ник жалобно посмотрел на мать.
- Там же холодно, - сказал он.
- Ну конечно, - сказала она. - Это же зима. Ты только посмотри, - продолжила она, обращаясь скорее к себе, чем к Нику, - в каком состоянии ботинки. А платье! Его надо заштопать. И смести паутину - тут всё безобразно заросло паутиной. Так что давай-ка, марш отсюда, - повторила она. - У меня столько дел, а ты под ногами путаешься.
И она стала напевать себе под нос песенку, которую Ник раньше не слышал:
- Богачи и бедняки
Пляшут смертень у реки.
- Что это ты поёшь? - спросил Ник и тут же об этом пожалел, потому что лицо миссис Иничей стало мрачнее тучи. Ник поспешил убраться из гробницы, пока она не дала волю гневу.
На кладбище было холодно и темно. В небе уже загорелись звёзды. На Египетской аллее Ник встретил матушку Слотер. Она щурилась на зелень.
- Мальчик, у тебя глаза посвежее моих, - сказала она. - Ты не видишь, там что-нибудь цветёт?
- Разве что-нибудь цветёт зимой?
- А что ты на меня так уставился? - возмутилась она. - Всё цветёт в свой черёд. Сперва зачатки, потом цветочки, затем всё вянет. Всему своё время, - она поёжилась, кутаясь в свою накидку и поплотнее натягивая чепец, и продолжила:
- "Пой, танцуй и веселись, смертень всех уносит ввысь". Да, мальчик?
- Я не понимаю, - признался Ник. - Что такое смертень?
Но матушка Слотер уже нырнула в заросли плюща и исчезла из вида.
- Странно, - сказал Ник вслух. Он надеялся погреться и поговорить с кем-нибудь в людном мавзолее Бартелби, но никто из всего семейства - из всех семи поколений - не нашёл для него времени. Они занимались чисткой и уборкой, все до единого, от мала (ум. 1690) до велика (ум. 1831).
Фортинбрас Бартелби, который умер, когда ему было десять лет (от чахотки, как он сообщил Нику, и тот был страшно разочарован, потому что раньше почему-то думал, что мальчика съели львы или медведи, а оказалось, что тот просто скончался от болезни), вышел к нему извиниться.
- Не получится сегодня поиграть, мистер Ник, - сказал он. - Завтрашняя ночь не за горами. Разве такое часто бывает?
- Каждую ночь, - сказал Ник. - Каждая завтрашняя ночь приходит за каждой сегодняшней.
- Только не эта, - сказал Фортинбрас. - Эта бывает так же редко, как синяя луна или семь воскресений в неделю.
- Это же не ночь Гая Фокса, - сказал Ник. - И не Хеллоуин. И не Рождество, и не Новый год…
Фортинбрас весело улыбнулся. У него было совершенно круглое лицо, усыпанное веснушками.
- Конечно нет, - кивнул он. - Это совсем особенная ночь.
- А как она называется? Что будет завтра?
- Самый лучший праздник, - ответил Фортинбрас, и Ник видел, что он собирался договорить, но его бабушка, Луиза Бартелби (которой было всего двадцать лет), подозвала его к себе и что-то сердито прошептала ему на ухо.
- Я не говорил, - сказал Фортинбрас. Затем повернулся к Нику и сказал: - Извини, у меня дела.
Затем он взял тряпку и принялся натирать ею свой пыльный гроб.
- Пум-пум, пум-пурум, - запел он. - Пум-пум, пум-пурум.
С каждым "пурум" он делал живописный взмах тряпкой.
- А чего ты не поёшь эту песню?
- Какую?
- Которую все остальные поют.
- Некогда, - сказал Фортинбрас. - И потом, завтра ещё не наступило.
- Нам некогда, - сказала Луиза, которая умерла при родах, рожая близнецов. - Иди, займись своими делами.
Затем она запела своим звонким голосом:
- Ночь настанет - и пляши,
Смертень - танец для души
Ник подошёл к полуразрушенной церкви, проскользнул между камнями и спустился в склеп, где устроился ждать возвращения Сайласа. Ему было холодно, но он не боялся замёрзнуть: кладбище оберегало его, а жителям кладбищ не страшен холод.
Наставник вернулся утром с большим полиэтиленовым пакетом.
- Что там?
- Одежда. Для тебя. Примерь, - Сайлас достал из пакета свитер цвета савана Ника, джинсы, нижнее бельё и бледно-зелёные кроссовки.
- Зачем мне всё это?
- Чтобы носить. А вообще, ты уже повзрослел - тебе сколько? Десять лет, да? Обычно живые люди носят одежду. Ты один из них, так что тебе пригодится привычка одеваться. И ещё можешь считать, что это камуфляж.
- Что такое камуфляж?
- Когда что-нибудь прикидывается чем-нибудь другим, так чтобы люди не знали, что на самом деле перед ними находится.
- А, кажется, понятно, - сказал Ник и оделся. Под конец он запутался в шнурках, и Сайласу пришлось учить его шнуровать ботинки. Эта процедура далась Нику нелегко, поэтому он завязывал и развязывал шнурки много раз подряд, пока наставник не решил, что достаточно. Тогда Ник задал ему давно заготовленный вопрос.
- Сайлас, что такое смертень?
Сайлас вскинул брови и наклонил голову.
- Где ты о нём услышал?
- Да всё кладбище только о нём и говорит. Похоже, он наступит завтра ночью. Так что такое смертень?
- Это такой танец, - ответил Сайлас.
- "Ночь настанет - и пляши", - вспомнил Ник. - А ты тоже танцуешь смертень? Что это за танец?
Его наставник внимательно посмотрел на него чёрными безднами глаз и ответил:
- Не знаю. Я знаю много вещей, Ник, поскольку я путешествую по миру уже много тысяч ночей, но я не знаю, что за танец смертень. Нужно быть живым или мёртвым, чтобы его танцевать. А я - ни то, ни другое.
Ник поёжился. Ему хотелось обнять наставника крепко-крепко и сказать, что он никогда его не покинет, но решиться на такое было немыслимо. Обнять Сайласа было нельзя, как нельзя обнять луч луны. Не потому, что его наставник был бесплотен, а потому, что это было бы неправильно. В его жизни были существа двух видов: те, кого можно было обнять, и Сайлас.
Наставник задумчиво посмотрел на Ника, стоявшего перед ним в новой одежде.
- Неплохо, - сказал он. - Выглядишь так, будто всю жизнь провёл по ту сторону кладбища.
Ник польщённо улыбнулся, но затем улыбка спала с его лица. Помрачнев, он спросил:
- Сайлас, но ты же всегда будешь здесь, да? И мне можно всегда быть рядом с тобой, если захочу?
- Всему своё время, - ответил Сайлас.
Больше той ночью он не произнёс ни слова.
На следующий день Ник проснулся рано. Солнце было похоже на серебряную монетку, повисшую высоко в сером зимнем небе. Краткие дневные часы было легко проспать, и тогда зима превратилась бы в одну сплошную ночь, длинный сезон без солнца. Так что каждый раз перед сном Ник обещал себе, что обязательно проснётся, когда ещё будет светло, чтобы выйти из гробницы Иничеев и погулять.
Воздух был напоён каким-то резким цветочным запахом. Этот запах увлёк Ника вверх по холму, к Египетской аллее, где зимний плющ свисал зелёными колтунами, кутая псевдоегипетские стены, статуи и иероглифы своим вечнозелёным покровом.
Здесь аромат был особенно густым. Нику показалось, что выпал снег, потому что среди зелени виднелись ярко-белые островки. Приглядевшись к ним, он понял, что островки - это пучки маленьких цветов. Он зарылся лицом в один из пучков, чтобы поглубже вдохнуть их запах, и тут услышал шаги.
Ник спрятался в плюще и затих. Три мужчины и женщина - все живые - поднимались к Египетской аллее. У женщины на шее было узорное ожерелье.
- Здесь? - спросила женщина.
- Да, миссис Каравей, - ответил один из её спутников, порядком запыхавшийся седой толстяк. У него, как и у других мужчин, была с собой пустая плетёная корзина.
Женщина выглядела удивлённой и скептичной.
- Ладно, как скажете, - сказала она. - Хотя лично я ничего не понимаю. - Она посмотрела на белые цветы. - Так что я должна сделать?
Самый невысокий из её спутников достал из своей корзины пару серебряных ножниц.
- Возьмите ножницы, госпожа мэр, - сказал он ей.
Она взяла ножницы и принялась срезать цветы, которые они все вчетвером стали складывать в корзины.
Через некоторое время миссис Каравей, оказавшаяся мэром, сказала:
- По-моему, всё это ужасно глупо.
Толстяк сказал:
- Такова традиция.
- Ужасно глупая традиция, - повторила миссис Каравей, но продолжила срезать белые цветы и складывать их в корзины. Когда первая корзина наполнилась, она спросила:
- Может, уже хватит?
- Нужно заполнить все четыре корзины, - сказал ей тот, что покороче. - Затем нужно будет вручить цветок каждому жителю Старого города.
- Ничего себе традиция! - воскликнула миссис Каравей. - Я спрашивала о ней у моего предшественника, он сказал, что никогда о ней не слышал, - затем, помолчав секунду, она спросила:
- У вас нет ощущения, что нас кто-то подслушивает?
- Кто? - спросил третий мужчина, который до сих пор молчал. Это был бородач в чалме, и у него было сразу две корзины. - Вы имеете в виду привидений? Лично я не верю в привидений.
- Да какие привидения, - отмахнулась миссис Каравей. - Мне просто кажется, что здесь есть кто-то кроме нас.
Ник подавил желание отодвинуться поглубже в заросли плюща.
- Неудивительно, что прежний мэр не знал про эту традицию, - сказал толстяк, чья корзина была уже почти полна. - Зимний цвет расцвёл впервые за восемьдесят лет.
Бородач в чалме, который не верил в привидений, теперь стоял и беспокойно озирался.
- Каждому жителю Старого города достанется по цветку, - сказал коротышка. - Каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребёнку, - затем он сощурился, будто пытаясь вспомнить что-то, давно забытое, и медленно произнёс: - Ночь настанет - и пляши, смертень - танец для души.
- Чушь и глупость, - фыркнула миссис Каравей, продолжая срезать зимний цвет.
Сумерки наступили быстро. К половине пятого было уже темно. Ник бродил по тропинкам кладбища в поисках собеседников, но вокруг не было ни души. Он спустился к окраине кладбища, в надежде, что найдёт там Лизу Хемпсток, но там тоже было безлюдно. Тогда он вернулся к гробнице Иничеев, но даже она оказалась пустой: ни его отца, ни миссис Иничей нигде не было.
Ник почувствовал, как в нём зарождается паника. Животный страх одиночества. Впервые за десять лет он оказался совершенно один там, где всегда чувствовал себя в безопасности и в окружении своих. Он помчался вниз к старой церкви и стал ждать Сайласа.
Но Сайлас не пришёл.
"Может, я с ним разминулся?" - подумал Ник, но уже понимал, что дело не в этом. Тогда он поднялся на вершину холма и огляделся. Над ним, в морозном небе мигали звёзды. Под ним, у подножья холма, раскинулись затейливые узоры городских огней: фонари, вывески, фары машин. Там хотя бы происходило какое-то движение. Ник медленно спустился с холма и подошёл к главным воротам кладбища. Там он остановился.
Из города доносилась музыка.
Ник и раньше слышал музыку: он знал характерный перезвон фургончика с мороженым; узнавал излюбленные хиты работяг, которые крутили по радио; помнил мелодии, которые Кларетти Джейк играл мёртвым на своей пыльной скрипке. Но он никогда прежде не слышал такой музыки, как сейчас: последовательность торжественных раскатов, как будто прелюдия какой-нибудь симфонии или увертюра.
Он проскользнул сквозь запертые ворота, спустился по холму и оказался в Старом городе.
Первым делом он увидел женщину-мэра, которая стояла на перекрёстке. Она протянула руки и приколола булавкой белый цветок к лацкану проходившего мимо чиновника.
- Я не занимаюсь благотворительностью, - сказал чиновник. - Обратитесь к моему секретарю.
- Это не для благотворительности, - объяснила миссис Каравей. - Это просто местная традиция.
- Ах, вот оно что, - сказал тот и приосанился, выпятив грудь с белым цветочком на всеобщее обозрение, и, довольный, пошёл дальше своим путём.
Следующей оказалась девушка с коляской.
- Блин, а это зачем? - спросила она, подозрительно сощурившись, когда мэр подошла к ней поближе.
- Один для вас, один для вашей малышки, - сказала миссис Каравей.
Она приколола один цветок к пальто девушки, а другой приклеила скотчем на курточку ребёнка.
- Блин. Так это зачем? - повторила девушка.
- В Старом городе такая традиция, - немного рассеянно ответила ей мэр. - Какая-то вот такая традиция.
Ник пошёл дальше. Всюду ему попадались люди с белыми цветочками. На других перекрёстках он встретил мужчин, которые приходили на кладбище вместе с мэром, и сейчас они стояли с корзинами и раздавали цветы прохожим. Некоторые отказывались, но большинство принимало дар.
Музыка продолжала играть. В ней было что-то величественное и странное, на грани восприятия. Ник прислушался, пытаясь понять, откуда идёт звук, но тщетно. Он был повсюду, как будто сам воздух состоял из музыки. Её играло всё: трепещущие на ветру флаги, навесы витрин, шум транспорта вдалеке, стук каблуков по сухому булыжнику…
Ник наблюдал, как люди идут по домам, и заметил странность: они все шагали в такт музыке.
Корзина бородача в чалме почти опустела, когда Ник подошёл к нему.
- Извините, пожалуйста, - произнёс Ник.
Мужчина вздрогнул.
- Ох! Я тебя не заметил, - сказал он, немного сердясь.
- Простите, - сказал Ник. - Можно мне тоже цветок?
Мужчина в чалме посмотрел на Ника с недоверием.
- А ты здесь живёшь? - спросил он.
- Ну да, - ответил Ник.
Мужчина протянул ему цветок. Ник взял его и тут же вскрикнул, потому что его больно кольнуло в основание большого пальца.
- Осторожно, там булавка, - сказал мучжина. - Его нужно приколоть на одежду.
На большом пальце Ника образовалась алая капелька. Он слизнул её, пока мужчина прикалывал к его свитеру цветок.
- Что-то я раньше тебя здесь не видел, - сказал мужчина.
- Я правда здесь живу, - сказал Ник. - А зачем нужны цветы?
- В Старом городе есть такая традиция, - объяснил мужчина. - Она появилась задолго до того, как город разросся до нынешних размеров. Когда зимний цвет цветёт на кладбище, что на холме, его срезают и раздают всем жителям города - мужчинам и женщинам, старикам и детям, бедным и богатым.
Музыка становилась громче. Ник задумался, не потому ли он стал её лучше слышать, что на нём теперь был цветок. Как будто вдалеке барабаны отбивали ритм, а повторяющаяся мелодия как будто специально была создана, чтобы шагать ей в такт.
Ник никогда раньше не гулял вне кладбища просто так, глазея по сторонам. Он брёл по улицам и не помнил ни о запрете уходить с кладбища, ни о том, что сегодня мёртвые покинули свои места. Он был весь поглощён Старым городом, когда дошёл до сквера на площади перед зданием ратуши - теперь там находился музей и туристический центр, а городской совет переехал в гораздо более презентабельное (а также более серое и скучное) офисное здание в другом конце города.
По скверу прогуливались люди, хотя в это время года там не на что было смотреть, кроме газонов, кустиков и редких статуй.
Ник завороженно вслушивался в музыку. На площадь стекались горожане - поодиночке, парами и целыми семьями. Их были сотни, и каждый из них дышал и был живым, как Ник, и у каждого был белый цветок.
"Значит, вот что делают живые?" - подумал Ник. Но он знал, что сегодняшний вечер - особенный, не как всегда.
Девушка с коляской, которую он уже видел, остановилась рядом с ним, держа ребёнка на руках и покачивая головой в такт музыке.
- А долго будет играть музыка? - спросил её Ник, но она ничего не ответила, а только улыбнулась и продолжила раскачиваться. Нику показалось, что это какая-то странная улыбка. Он понял, что девушка его попросту не слышит - то ли потому что он растворился, то ли потому что ей не было до него дела. И тут она произнесла:
- Блин, прям как Рождество! Ваще!
Она говорила как будто во сне, точно наблюдала саму себя снаружи. И она продолжила говорить - таким особенным тоном, как будто она одновременно находилась и здесь, и не здесь:
- Помню бабулину сестру, тётю Клару. Как бабуля померла, мы стали к ней ездить в гости на Рождество. Она играла на пианине и пела. Блин, как мы там объедались конфетами и орешками! Ваще не помню, что она такое пела, но вот эта музыка - это как все её песни вместе взятые, сразу.
Ребёнок, похоже, спал, положив голову на её плечо, но даже он слегка размахивал ручонками в такт музыке.
Затем музыка умолкла. На площади воцарилась тишина, немного шуршащая, как тишина падающего снега. Ночь поглотила весь шум, люди стояли тихо, без движения, и как будто даже не дыша.
Где-то неподалёку часы пробили полночь. И тогда началось.
Они неспешно спустились с холма, ступая в ногу, и потекли по улице, по пятеро в ряду. Ник знал их всех - или, во всяком случае, большинство. В первом ряду шли матушка Слотер и Джосайя Вортингтон, а с ними - старый граф, который вернулся домой умирать покалеченным в одном из крестовых походов. Рядом шёл доктр Трефузис. Все выглядели очень торжественно.
На площади послышались возгласы. Кто-то принялся причитать:
- Господи милосердный, это же страшный суд над всеми нами!
Но по большей части люди просто стояли и смотрели. Они не выглядели удивлёнными, как если бы всё происходило во сне.
Мёртвые шли ряд за рядом, пока наконец не достигли площади.
Джосайя Вортингтон поднялся по ступенькам и подошёл к миссис Каравей. Он протянул ей руку и произнёс достаточно громко, чтобы услышали все:
- Разрешите вас позвать с нами смертень танцевать.
Миссис Каравей замешкалась. Она посмотрела на мужчину, стоявшего рядом с ней, за поддержкой. Он был в халате, накинутом поверх пижамы, и в тапочках. К отвороту халата был приколот белый цветок. Мужчина улыбнулся и кивнул миссис Каравей.
- Я согласна, - сказала она.