- Большие Циклы. Ведь век странных зверей и впрямь грядет на нас. А также век героев и полубогов.
- Я встречал только странных зверей.
- Тут сказано: "В ЭТОЙ ПОСТЕЛИ СПАЛ КАРАГИОЗИС". Выглядит она удобной.
- Удобная и есть. Видишь?
- Да. Мне оставить табличку?
- Если хочешь.
Я двинулся к проскениону. У лестницы начиналась рельефная лепка, представляющая эпизоды из жизни Диониса. Все экскурсоводы и все экскурсанты должны были, по изданным мною правилам, "…иметь при себе на время пути не меньше трех магниевых бомбочек на человека". Я вынул чеку из одного такого цилиндрика и бросил его на землю. Ослепительная вспышка внизу не будет видна: она сокрыта горным склоном и каменной кладкой.
Я не вглядывался в яркое пламя, а смотрел наверх, на очерченные серебром фигуры. Там Гермес представлял Зевсу юного бога, в то время как по обе стороны трона корибанты отплясывали фантастический пиррихий; потом шел Икар, которого Дионис научил выращивать виноград, - он готовился к закланию жертвенной козы, в то время как его дочь предлагала богу лепешки (сам бог стоял в стороне, обсуждая с сатиром ее прелести); и пьяный Силен, пытавшийся держать на плечах небо, словно Атлант, да только не так хорошо; и все другие боги разных городов, гостившие в этом театре: я заметил Гестию, Тесея и Эйрену с рогом изобилия…
- Ты возжигаешь огонь как подношение богам, - раздалось заявление из-за моего правого плеча, но я не обернулся, потому что знал этот голос.
- Наверно, - согласился я.
- Давно уж ты не хаживал по этой стране, по этой Греции.
- Это верно.
- Наверное потому, что никогда не было бессмертной Пенелопы - терпеливой, как горы, уповающей на возвращение своего калликанзара, ткущей в ожидании клубки пряжи, необъятные, как горные вершины.
- Ты нынче стал деревенским сказителем?
Он тихо рассмеялся.
- Я пасу многоногое стадо овец на горных пастбищах, где персты Авроры раньше всего красят небо розовым.
- Да, ты сказитель. Почему же ты сейчас не на горных пастбищах, разлагая молодежь своими песнями?
- Из-за снов.
- Да? - Я обернулся и вгляделся в древнее лицо - в его морщины, такие же черные, как рыбачья сеть, пропавшая на дне моря, в бороду, такую же белую, как приносимый с гор снег, в глаза, такие же голубые, как стягивающая ему виски налобная повязка, в ослепительном свете догорающего магния. Он опирался на свой посох не более, чем воин опирается на свое копье. Я знал, что ему больше столетия и что он никогда не обращался к курсу Спранга - Сэмсера.
- Не так давно мне приснилось, что я стою посреди черного храма, - сказал он мне. - И вошел владыка Аид и встал рядом со мной, он схватил меня за запястье, повелевая мне идти с ним. Но я сказал "нет" и проснулся. Это встревожило меня.
- Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?
- Не смейся, пожалуйста. Потом, в другую ночь, мне приснилось, что я стою в краю песков и тьмы. На меня снизошла сила древних героев, и я бился с Антеем, сыном Земли, и уничтожил его. А затем ко мне снова явился владыка Аид и, взяв меня за руку, молвил: "Идем теперь со мной". Но я снова отказал ему и проснулся. Земля дрожала.
- И это все?
- Нет. Потом, совсем недавно, не ночью даже, а когда я сидел под деревом, охраняя свое стадо, мне пригрезился сон наяву. Подобно Фебу, я бился с чудовищем Пифоном и чуть было не погиб в схватке. На сей раз владыка Аид не являлся, но когда я обернулся, то увидел Гермеса - его прихлебателя, тот улыбался, наставив на меня, словно винтовку, свой кадуцей. Я покачал головой, и он опустил его. А затем снова поднял, и я взглянул туда, куда он указывал.
Передо мной лежали Афины - это место, этот Театр, ты, и здесь сидели старухи. Та, что отмеряет нить жизни, морщилась, так как твоей она обернула горизонт, и ей не было видно конца. Но та, что прядет, разделила ее на две очень тонкие ниточки. Одна прядь тянулась за моря и снова пропадала из виду. А другая вела в эти горы. На первой горе стоял Мертвец, сжимавший твою нить в своих белых-пребелых руках. За ним, на следующей горе, она лежала на горящем камне. На горе за камнем стоял Черный Зверь, и он мотал и терзал твою нить своими зубами.
И вдоль всей этой пряди шагал великий иноземный воин - желтыми были глаза его и обнаженным меч в руках его, и он несколько раз угрожающе вздымал этот меч.
И поэтому я спустился в Афины - встретиться с тобой здесь, в этом месте, и посоветовать тебе возвращаться за море, предупредить тебя не заходить в горы, где тебя поджидает смерть. Ибо когда Гермес поднял свой жезл, я понял, что сны эти принадлежали не мне, что они предназначались для тебя, о отец мой, и что я должен найти тебя здесь и предупредить. Уезжай тотчас же, пока еще можешь, возвращайся. Пожалуйста.
Я сжал ему плечо.
- Ясон, сын мой, я не поворачиваю назад. Я принимаю всю ответственность за свои действия, правильные или нет, включая, если понадобится, и собственную смерть - и я должен на этот раз отправиться в горы, на вершины неподалеку от Горячего Места. Благодарю тебя за предостережение. В нашей семье всегда бывали подобные сновидения, и зачастую они обманывали. У меня тоже бывают сны наяву - сны, в которых я вижу глазами других людей, иногда ясно, а иногда и не очень. Спасибо тебе за все. И сожалею, что должен не внять твоему совету.
- Тогда я вернусь к своему стаду.
- Пойдем со мной в отель. Завтра мы вылетаем и сможем подбросить тебя до Ламии.
- Нет, я не сплю в огромных зданиях и не летаю.
- Тогда, вероятно, тебе самое время начать, но я готов подыграть тебе. Мы можем сегодня переночевать здесь. Этим памятником заведую я.
- Я слыхивал, ты снова занимаешь важный пост в Большом Правительстве. Будут новые убийства?
- Надеюсь, нет.
Мы нашли ровное место и развалились на его плаще.
- Как ты истолковываешь эти сны? - спросил я его.
- Твои дары являются нам каждый сезон, но когда ты в последний раз сам посещал эти края?
- Примерно девятнадцать лет назад, - припомнил я.
- Значит, ты не знаешь о Мертвеце?
- Нет.
- Он массивней большинства людей - выше и толще, с кожей цвета рыбьего брюха и зубами, как у зверя. Он нем начали поговаривать лет пятнадцать тому назад. Выходит он только ночью. Пьет кровь. И смеется, словно ребенок, когда бродит повсюду в поисках свежей крови - людской, звериной, это не имеет значения. Поздно ночью он улыбается, заглядывая в окна спален. Он сжигает церкви. Створаживает молоко. Вызывает выкидыши от страха. Днем, как говорят, спит в гробу, охраняемый племенем куретов.
- Он кажется таким же скверным, как калликанзар.
- Он действительно существует, отец. Некоторое время назад что-то убивало моих овец. Чем бы это ни было, оно частично съедало их и выпивало у них много крови. Поэтому я выкопал себе потайное убежище и накрыл его ветвями. Той ночью я не спал. После долгого ожидания он явился, но я слишком испугался, чтобы вложить камень в свою пращу, ибо он был именно такой, каким я описал его: массивный, даже массивней чем ты, толстый и цветом похожий на свежевыкопанный труп. Он сломал шею овцы голыми руками и выпил кровь у нее из горла. Я плакал, глядя на это, но боялся что-нибудь сделать. На следующий день я перегнал стадо в другое место, и больше он меня не тревожил. Этим рассказом я обычно пугаю своих правнуков - твоих праправнуков, когда те плохо себя ведут. И он поджидает, там, в горах.
- М-м-да… Если ты говоришь, что видел его, то это, конечно, правда. Из Горячих Мест являются-таки странные существа. Уж мы-то знаем.
- …Где Прометей пролил слишком много огня творения!
- Нет, где какой-то ублюдок раскокал кобальтовую бомбу, а восторженные мальчики и девочки кричали "Элои", радуясь дождику. А что насчет Черного Зверя?
- Тоже, уверен, не вымысел. Хотя я ни разу не видел его. Размером со слона, очень быстрый и, говорят, питается мясом. Он бродит по долинам. Наверное, в один прекрасный день он встретится с Мертвецом, и они уничтожат друг друга.
- Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, но мысль приятная. Это все, что ты о нем знаешь?
- Да. Я не знаю никого, кто бы видел его больше чем мельком.
- Ну, я постараюсь соприкоснуться с ним еще меньше.
- …И потом, я должен рассказать тебе о Бортане.
- Бортан? Знакомое, вроде, имя.
- Твой пес. Бывало, я ездил на нем, когда был мальчишкой, и колотил пятками по его громадным бронированным бокам. Он тогда рычал и хватал меня за ногу, но осторожно.
- Мой Бортан умер так давно, что даже не стал бы грызть собственные кости, если бы откопал их в нынешнем воплощении.
- Я тоже так думал. Но через два дня после того, как ты уехал в последний раз, он вломился в хижину. Очевидно, шел по твоему следу через пол-Греции.
- Ты уверен, что это был Бортан?
- Разве был когда-нибудь подобный пес, размером с небольшого коня, с боками, покрытыми бронированными пластинками, и челюстями, словно капкан на медведей?
- Нет, думается не было. Вероятно, потому-то этот вид и вымер. Если собаки хотят болтаться около людей, то им нужно бронированное покрытие, а отрастить его достаточно быстро они не смогли. Если Бортан все еще жив, то он, скорее всего, последний пес на Земле. Знаешь, мы с ним вместе были щенками так давно, что больно даже думать об этом. В тот день, когда он пропал во время охоты, я думал, что с ним произошел несчастный случай. Я разыскивал его, а потом решил, что он погиб. В то время он был уже невероятно стар.
- Наверное, его ранили, и он бродил в том краю много лет. Но в тот раз он снова стал самим собой и пошел по твоему следу. Увидев, что ты исчез, он завыл и снова отправился в путь - искать тебя. С тех пор больше мы ни разу его не видели. Хотя иногда, поздно ночью, я слышу в горах его охотничий вой…
- Этот глупый щенок должен бы знать, что не стоит так волноваться из-за чего бы то ни было.
- Собаки были странными созданиями.
- Да, странными.
А затем ночной ветер, несущий прохладу сквозь многовековые арки, явился утешить меня. Он коснулся моих глаз, и те устало закрылись.
* * *
Греция кишмя кишит легендами, переполнена угрозами. Большинство районов материка около Горячих Мест исторически опасны. Это потому, что хотя Управление номинально и представляет власть на Земле, осуществляет оно ее, на самом деле, только на островах. На большей части материка сотрудники Управления порядком напоминают сборщиков налогов двадцатого века в определенных горных селениях. Они - законная дичь в любое время года. Во время Трех Дней острова пострадали значительно меньше, чем остальной мир, и вследствие этого стали логичными аванпостами окружных управлений мира, когда тейлерцы решили, что нам не помешает какая-никакая администрация. Исторически жители материков всегда были против этого. Однако в регионах, связанных с Горячими Местами, не всегда проживают истинные люди. Это соединяет историческую антипатию с ненормальными стереотипами поведения. Вот потому-то пребывание в Греции и чревато неприятностями.
Мы могли бы спокойно проплыть вдоль побережья до Волоса. Могли бы и спокойно долететь до Волоса - или почти до куда угодно, если уж на то пошло. Однако Миштиго хотел идти до Ламии пешком, идти и наслаждаться бодрящим изобилием легенд и диковинных пейзажей. Вот потому-то мы и оставили скиммеры в Ламии. Вот потому-то мы и отправились до Волоса, как в турпоход.
Вот потому-то мы и столкнулись с легендой.
Я распрощался с Ясоном в Афинах. Он поплыл вдоль побережья. Мудро.
Фил настоял на нелегком для него участии в походе, предпочитая скорей вынести его, чем лететь вперед и встретить нас где-то на другом участке маршрута. Может, оно и к лучшему. К тому же, в некотором роде, в каком-то смысле…
Дорога в Волос проходит через море растительности - и густой, и скудной. Она петляет среди огромных валунов, изредка попадающихся скоплений лачуг, маковых полей; пересекает небольшие речушки, теряется среди холмов, иногда переваливая их, расширяясь и сужаясь без всякой видимой причины.
Стояло еще раннее утро. Небо чем-то походило на голубое зеркало, потому что солнечный свет, казалось, исходил отовсюду. В тенистых местах последние капли росы все еще цеплялись за траву и нижние листья деревьев.
Вот на одной такой живописной поляне по дороге в Волос я и встретил полутезку.
В этом местечке некогда стояло какое-то святилище, давно еще, в Настоящие Старые Времена. В юности я навещал его довольно часто, потому что мне нравилось присущее ему очарование - полагаю, вы бы назвали это "покоем". Иногда я встречал там полулюдей или нелюдей, или видел хорошие сны, или находил древнюю керамику, или головы статуй, или другие подобные вещи, которые можно было продать в Ламии или Афинах.
Никакой тропы к нему не вело. Требовалось просто знать, где оно находится. Я бы, конечно, не повел их туда, если бы Фил не шел с нами, а я знал, что ему нравится все, отдающее святостью, уединенной значительностью, намеками на минувшие тайны и т. д. и т. п.
Примерно в полумиле от дороги, если пройти через небольшой лесок, не ставший менее уютным из-за хаотичного нагромождения зелени и теней и разбросанных где попало куч живописных камней, вы внезапно оказываетесь на склоне и, спустившись, обнаруживаете, что путь вам преграждают густые заросли; прорываетесь сквозь них, а затем натыкаетесь на глухую скальную стену. Если пригнуться, держаться поближе к ней и двигаться направо, то можно выйти на прогалину, где неплохо сделать остановку, прежде чем следовать дальше.
На этой прогалине есть невысокий, но крутой обрывчик, а под ним - яйцеобразная поляна - метров пятидесяти в длину и двадцати в поперечнике, и острый конец этого яйца упирается в выбоину в скале, которая ведет в неглубокую пещеру, обычно пустующую. По всей поляне в кажущемся беспорядке разбросаны несколько наполовину ушедших в землю, почти квадратных камней. По краям поляна заросла диким виноградом, а в центре ее стоит огромное и древнее дерево, ветви которого, словно огромный зонтик, скрывают почти весь этот уголок леса, поддерживая на нем в течение всего дня приятный полумрак. Крона этого дерева может скрыть все что угодно, особенно если смотреть с обрыва.
И мы-таки углядели посреди поляны принюхивающегося к чему-то сатира. Я увидел, как рука Джорджа опустилась на рукоять висевшего у него на поясе пистолета с усыпляющими зарядами. Схватив его за плечо, я перехватил его взгляд и покачал головой. Он пожал плечами, кивнул и убрал руку с пистолета.
Вытащив из-за пояса выпрошенную мной у Ясона пастушью свирель и сделав остальным знак пригнуться и оставаться на месте, я проделал еще несколько шагов вперед и поднес сирингу к губам.
Первые звуки были, скорее, для пробы. Я уже забыл, когда в последний раз брал свирель в руки.
Сатир навострил уши и огляделся по сторонам. Он сделал несколько быстрых движений в трех разных направлениях, словно застигнутая врасплох белка, не знающая, на какое дерево удирать.
А затем он замер, дрожа, когда я поймал старую мелодию и начал сплетать из нее узоры в воздухе. Я продолжал играть, вспоминая и вспоминая свирели, мелодии - и горькие, и сладкие - и пьянящие мотивы, которые я на самом деле знал всегда. Все вернулось на круги своя, в один миг, когда я стоял там, играя для этого паренька в мохнатых легинах.
Перебирая пальцами лады и регулируя ток воздуха, я думал, что эти нежные рулады, эти тернии звуков могут по-настоящему передать только свирели. Я не могу играть в городах, но внезапно я вновь стал собой, и увидел новые лица среди листьев, и услышал цокот копыт.
Я не спеша двинулся вперед.
Словно во сне, я сознавал, что стою, прислонившись спиной к дереву, а они обступают меня со всех сторон. Они переминались с копыта на копыто, ни на миг не оставаясь недвижимыми, а я играл для них так, как столь часто наигрывал прежде, много лет тому назад, не зная, действительно ли они те же, кто слушал меня тогда, да по-настоящему и не интересуясь этим. Они скакали вокруг меня и радостно смеялись, обнажая белые-пребелые зубы, а глаза их так и сверкали, и они кружились, бодая рожками воздух, высоко вскидывая козлиные ноги, пригибаясь к самой земле, подпрыгивая ввысь и топая о землю.
Я остановился и опустил свирель.
Из этих диких темных глаз на меня взирал нечеловеческий разум, когда они все застыли, как статуи, и просто стояли там, вглядываясь в меня.
Я снова медленно поднес свирель к губам. На этот раз я заиграл последнюю из когда-либо сочиненных мною песен. Я ведь так хорошо ее помнил. Эту песнь, похожую на погребальную, я сыграл в ту ночь, когда решил, что Карагиозис должен умереть.
Я понял ошибочность самой идеи Возвращения. Они не вернутся, не вернутся никогда. Земля умрет. Я спустился в Сады и сыграл эту последнюю мелодию, которой научился у ветра, а может, даже, и у звезд. На следующий день большой огнеход Карагиозиса разлетелся от взрыва на мелкие кусочки в бухте Пирея.
Они уселись на траве. Время от времени кто-либо из них касался своих глаз неописуемым жестом. Они окружали меня со всех сторон и слушали.
Уж не знаю, долго ли я играл. Завершив мелодию, я опустил свирель и замер сам. Через некоторое время один из них протянул руку, легко коснулся свирели и быстро отдернул ее. И поднял на меня взгляд.
- Уходите, - сказал я, но они, казалось, не поняли, поэтому я поднял сирингу и снова отыграл последние несколько тактов.
Умирает Земля, умирает. Совсем скоро умрет она… Ступайте домой, окончен бал. Уже поздно, уже поздно, уже слишком поздно…
Самый рослый из них покачал головой.
Ступайте, ступайте, ступайте прочь. Цените безмолвие. После самого нелепого гамбита жизни цените безмолвие. Что надеялись выиграть Боги? Ничего. Это было всего лишь игрой. Ступайте, ступайте, ступайте прочь. Уже поздно, уже поздно, уже слишком поздно…
Они, по-прежнему, сидели не двигаясь, тогда я встал и, хлопнув в ладоши, крикнул: "Вон!" - и быстро ушел.
Собрав своих спутников, я направился обратно к дороге.