О любом из ваших вассалов, попавших в плен, вам следует при первой возможности сообщать властям Шлезвига или Гамбурга, дабы те без проволочек могли начать процедуру его выкупа. Если требовать выкуп станут непосредственно с вас, по возможности заплатите что следует и отошлите выкупленных пленников обратно в Германию. Вам дано право настаивать на возвращении всех подданных короля Оттона, выкраденных из ему подвластных земель. Если же в крепости Лиосан случится какое-нибудь несчастье, весть о том немедленно должна дойти до королевского магистрата с пояснением, что на самом деле произошло, и поименным перечнем всех погибших. Если понадобится подкрепление сверх того, что в скором времени к вам прибудет, сообщите, сколько людей вам надобно и почему. Лишь в случае массовой вспышки какого-либо заразного заболевания вы не должны никого посылать в магистрат, дабы не распространять вредные испарения. Любое нарушение этого указания приведет к немедленной казни гонца, а также к уничтожению всего вашего поселения, даже если кому-то там посчастливится выжить. Все, что вам дозволяется, это вывесить желтые флаги, дабы возможные путники обходили вас стороной. Вы также обязаны прекратить любую внешнюю деятельность, как торгового, так и религиозного толка до полного исчезновения заразных испарений. Только уверившись в их отсутствии, вы можете составить отчет о понесенных утратах и с соответствующими предосторожностями отправить его в магистрат. Но и тогда не надейтесь на скорое восполнение ваших потерь, ибо ужасающие миазмы могут вернуться и надобен срок, дабы мы убедились, что ничего подобного не произойдет. Судя по некоторым знамениям, Саксонии грозит чума, а потому мы советуем вам с большой настороженностью относиться даже к самым обыденным заболеваниям.
То же, что происходит на море, отнюдь не ваша забота. Любые споры по этому поводу должны, разрешаться в Хедаби или в Любице, и вам надлежит способствовать пользе любого из этих портов. Не вам судить о правах мореплавателей, однако помните, что люди, пытающиеся нажиться на кораблекрушениях, будут рассматриваться как воры, каковыми они и являются по существу. Засим во имя благоденствия нашего короля и сохранения целостности Саксонии я лично желаю вам и вашим вассалам доброго здравия и молюсь, чтобы все мы благополучно пережили грядущую зиму. Защитники границ королевства несут особенную ответственность перед королем и будут вознаграждены за верную службу. Прошу также засвидетельствовать мое почтение вашей невестке и вверяю ее вашему особому попечению ради нее самой и ее батюшки, находящегося в Лоррарии. Благоденствие той, чей супруг удалился от мира, должно стать одной из самых неотложных наших забот.
Маргерефа Элрих (подпись).
Исполнено рукой Брата Эрнаста".
ГЛАВА 4
Третьи сутки шел дождь, и все попытки возвести новые хижины в маленькой деревеньке были приостановлены. Груды бревен валялись в грязи, а крестьяне толпились вокруг костров и проклинали старых богов, наславших на них столь продолжительное ненастье. Еще более досадовали лесорубы. Дождь не нравился никому, и на перекрестке у родника была брошена связка мелких костей - знак недовольства, упрекающий тех, кто заправляет погодой. Кто-то, впрочем, положил рядом ветки боярышника и остролиста в надежде, что старые боги смягчатся, ибо новые избы нуждались в достройке, а все остальные - в ремонте. Несколько кровельщиков пытались работать, но дело не ладилось. Один из них, поскользнувшись на мокрой крыше, рухнул вниз и сломал ногу.
Обитатели крепости также пребывали в пасмурном настроении: камень стен спасал от ветра, но не от сырости, с какой не мог справиться даже жар, исходящий от дымных пылающих очагов в общем зале и в главных помещениях башен. Мужчины занимались точкой оружия или починкой кольчуг, с особенным тщанием натирая их воском. Женщины, как и всегда, пряли, ткали, чесали лен. В конюшне ветеринар осматривал лошадей; двум он назначил горячую кашицу из овса, перемешанную с горчицей и маслом, чтобы выгнать глистов, ибо бока несчастных животных неимоверно раздулись. Повара запасали на случай голодных времен говядину и оленину, щедро пересыпая мясо солью. Остатки овощей укладывали в темные погреба - на соломенные подстилки; возле жаровен сушили горох, а ячмень, пшеницу и рожь перемалывали в муку и засыпали в бочки под полками, на которых медленно доходили до зрелости молодые сыры. Одни рабы закрепляли в окнах листы пергамента, другие носили в подвалы мешки с древесным углем, третьи раскладывали перед очагами дрова, чтобы как следует просушить поленья.
Брат Эрхбог стоял на коленях в часовне и усердно молился. Истощенный двухдневным постом, он походил на мертвеца и пребывал в состоянии бездумной восторженности. Вооруженные обитатели крепости посматривали на него с опаской и трепетом, все прочие - с наигранным восхищением, не выказывая, впрочем, особенного желания ему подражать. И все же время от времени кто-нибудь приходил помолиться с ним, и тогда его рвение словно удваивалось: голос монаха делался громким, а сам он начинал с особым усердием раскачиваться взад-вперед.
- По-моему, его бьет лихорадка, - высказалась Пентакоста.
- Это от вдохновения. Господь открылся брату Эрхбогу и наделил его даром прозрения, - ответила Ранегунда. - По крайней мере, он так говорит.
Они вошли в башню, обращенную к морю, и встали у лестницы. Шумы и стуки, доносившиеся снаружи, явственно говорили, что приготовления к зиме еще далеко не завершены.
- Он сходит с ума, - упорствовала Пентакоста. - А виной тому, безусловно, Христос Непорочный, доводящий мужчин до потери рассудка. - Она окинула Ранегунду жестким, порицающим взглядом и ехидно добавила: - А также… некоторых женщин. Те тоже вдруг отрешаются от мирской суеты - такие вещи нередки. В Лоррарии, например, постоянно толкуют о них. - Красавица говорила язвительно, пытаясь задеть собеседницу: - Это совсем не похоже на то, когда женщины удаляются в обители, населенные подобными им монахинями, - тут все по-другому. Все, ибо эти отшельницы начинают жить в своей воле, подчиняясь лишь собственным правилам и уставам. Несомненно, ты слышала о таких. - Расширив глаза, Пентакоста перекрестилась. - Конечно, слышала. Об этих подвижницах, своевольных, упорных. О них судачат во всем королевстве. Буквально везде… кроме наших краев. - Она явно наслаждалась намеком на то, что крепость Лиосан страшно удалена от внешнего мира. Настолько, что в ней нет ни мало-мальски пристойного общества, ни музыкантов. В глушь эту не забредают ни менестрели, ни даже подражающие им побродяжки, разносящие любопытные сплетни. - А есть ведь еще и другие монастыри. Такие, в которых и женщины, и мужчины проживают бок о бок, работая как товарищи и вместе молясь. Говорят, там нет греха.
Ранегунда молча оглядела невестку, потом бесстрастно сказала:
- Так принято в вашей Лоррарии. Здесь, в Саксонии, женщинам не разрешается вступать в мужские монастыри. - Она помолчала и продолжила: - Кто знает, грешат ли они, обретаясь под одной кровлей с мужчинами, но возможность такая имеется и сбрасывать ее со счета нельзя. А раздельное проживание хорошо тем, что ни братьям, ни сестрам не надо растрачивать силы на борьбу с искушением.
- Так почему бы Христу Непорочному просто-напросто не оберечь от греха своих слуг?! - воскликнула Пентакоста, обнажая в улыбке великолепные зубы. - Интересно, задается ли этим вопросом мой муж?
Ранегунда понимала, что над ней опять издеваются, но не дала втянуть себя в перепалку.
- Если хочешь узнать ответ, отправляйся с нами, когда мы повезем в монастырь козлятину, и сама спроси у него, - заявила она. - Бочки будут готовы дня через три. Ты поедешь?
Она знала, что Пентакоста никуда не поедет, ибо ту ужасали густые леса, а точнее - их жуткие, беспощадные обитатели.
- Нет, - мрачно буркнула Пентакоста, облизнув пересохшие губы. - Мне нет резона появляться в монастыре, не имея возможности прикоснуться к супругу. Раз ему более мил Христос Непорочный, мне там нечего делать. - Она резко повернулась и уже стала взбегать вверх по узким ступеням, но, внезапно остановившись, оглянулась назад. - Думаешь, ты сумела меня одурачить? Не заблуждайся.
- У меня нет ни малейшего намерения дурачить тебя, Пентакоста, - отозвалась Ранегунда, ощущая приступ сильной усталости. - И никогда не было, хочешь верь, хочешь нет.
Перекрестившись в знак подтверждения искренности своих слов, она двинулась к двери, выходящей во внутренний двор.
- Тебе со мной не совладать, - заключила невестка и исчезла за лестничным поворотом.
Ранегунда с минуту стояла, хмуро глядя на то место, где только что находилась рыжеволосая бестия, потом тяжко вздохнула, понимая, что их постоянные столкновения ничего хорошего никому не сулят. Она собиралась уже толкнуть дверь и направиться в кухню, но тут за спиной ее кто-то мягко сказал:
- Она вас не понимает, и я не думаю, что вы в состоянии что-либо ей объяснить.
Ранегунда резко повернулась и стала падать, проклиная свое больное колено и тщетно цепляясь рукой за гладкую влажную стену. Конфуз, казалось, был неизбежен, но ее поддержали и с поразительной легкостью вернули в прежнее положение. Она, неожиданно оробев, закраснелась, отчего оспины на ее лице словно бы углубились, и, чтобы скрыть смущение, грубо спросила:
- О чем это вы?
- Собственно, ни о чем. А впрочем, о том, что ей чужды все ваши понятия, особенно когда речь заходит о чести, - спокойно сказал Сент-Герман. - И дело тут вовсе не в вас. Ваша невестка отнюдь не уверена, что честь как таковая вообще существует, и считает, что это всего лишь предмет, о котором все любят порассуждать. Она имеет некое представление о чувстве долга, но и его воспринимает без особого удовольствия, как, скажем, обузу.
Удостоверившись, что собеседница вновь крепко держится на ногах, Сент-Герман отступил на шаг.
Она уязвленно кивнула.
- Вы, значит, все слышали?
- Думаю, да.
Он стоял перед ней в простом, черной шерсти, камзоле и грубых лосинах. Ранегунда знала, что все это ему продали крестьянки из деревушки, те, что, отринув дурные предчувствия, польстились на чужеземное золото. Она знала также, что блузу из тонкого матового полотна ему сшили жены местных солдат, а высокие римские сапоги стачал здешний шорник. Фасон их был столь необычен, что на работу ушло много дней, и Сент-Герман, ожидая, ходил в опорках, одолженных у Ульфрида, имевшего самые маленькие ступни в гарнизоне. Неделю назад он купил старый ржавый кинжал, сам его вычистил, заточил лезвие и побрился. Чужеземец все еще выглядел изможденным, но большая часть синяков уже побледнела, а остальные приобрели цвет пергамента, не слишком заметный в полумраке башни. Постель ему была теперь не нужна, но он все равно день-деньской сидел в своей комнате, лишь изредка забираясь на башню или обследуя ее нижние помещения, а гулять выходил только в сумерках и часами кружил по просторному внутреннему двору.
- Меня бы все это не тревожило, если бы Пентакоста оставалась такой же, что и сейчас, а не противилась своей участи, - морщась от внутреннего напряжения, продолжила Ранегунда. - Я молю Господа даровать мне мудрость в отношениях с нею, однако она ярится все больше. Брат не считает, что мне удастся смирить нрав упрямицы. Его предупреждали, что женщины ее рода блудливы.
- Странно тогда, почему он решился на брак, - осторожно проговорил Сент-Герман.
- Сватовство затеял маргерефа Элрих, он все и устроил. Союз рассматривался как очень удачный, а отец невесты не настаивал, чтобы Гизельберт взял в наложницы остальных его дочерей, да и выкуп за Пентакосту просили довольно умеренный. Вельможам Лоррарии нужна была древесина, а королю - друзья на границе. К тому же Пентакоста - красавица. - Ранегунда вздохнула. - Если бы Гизельберт не убил Изельду, все было бы по-другому. Но прошлого не вернуть.
Сент-Герман уже знал кое-что о смерти первой жены Гизельберта, но не в подробностях, однако решил проявить осмотрительность и задал нейтральный вопрос:
- Как давно это случилось?
Темные глаза были столь дружелюбны, что погасили огоньки недоверия в серых.
- Давненько, - ответила Ранегунда. - Прошло уж пять лет. Изельда разрешилась от бремени в разгар лета, но младенец родился мертвым. - Она прикусила губу. - Это был мальчик. Если бы родилась девочка, Изельде, возможно, сохранили бы жизнь.
- Ваш брат убил свою жену лишь потому, что она родила мертвого ребенка? - потрясенно прошептал Сент-Герман.
- Все сочли, что она задушила его в утробе. Иногда матери так поступают. Он появился на свет вперед ножками - с высунутым изо рта язычком и с пуповиной, обкрученной вокруг шеи. Крошечное личико было почти черным. - Ранегунда вздохнула еще раз. - Приметы то предвещали, я сама видела их, но до сих пор плохо верю в виновность Изельды. Глядя на нее, всегда думалось, что она воплощение всего самого доброго на земле. И все же бедняжка сильно мучилась во время родов - говорят, в наказание за убийство. Что Гизельберт мог тут поделать?
- Он поступил так, как повелевают обычаи? - спросил Сент-Герман, не ожидая ответа.
"Мир все таков же, - думал он опечаленно. - Мир по-прежнему дик".
- День, когда он утопил ее, был самым ужасным в его жизни. Гизельберт так не страдал даже после смерти отца. Он пребывал в полном смятении и двигался как человек, охваченный жуткими сновидениями и тщетно пытающийся пробудиться. Брат Эрхбог опасался, не вселились ли в него бесы. - Ранегунда раздумчиво пошевелила бровями. - Но реальность была много хуже, чем самый ужасный кошмар. Гизельберту пришлось бить Изельду до потери сознания - ему это разрешили. Чтобы все поскорее закончилось - без лишних мук и возни. Маргерефа и епископ проявили к ней снисходительность, но Гизельберт все равно содрогался, погружая ее голову в воду. Пеню за убийство, конечно, не стребовали. Пеня не взимается, когда вершишь праведный суд.
- Праведный ли? - пробормотал Сент-Герман.
- Ее обвинителем являлось ее же дитя, день рождения которого оказался и днем его смерти. Никто не мог выступить против такого свидетельства, даже отец и родня, - заявила с вызовом Ранегунда. - А ведь были еще и дурные предзнаменования. Рыбацкая лодка села на мель у самого берега за месяц до разрешения роженицы, и белая свиноматка сожрала всех своих поросят.
Сент-Герман мысленным взглядом окинул сонм дичайших обычаев, с какими ему приходилось сталкиваться в своей долгой жизни, и нашел в них немало сравнимого с тем, о чем шел разговор, а потому новый вопрос его прозвучал почти безучастно:
- Скажите мне, если бы свиноматка не сожрала поросят, или если бы лодка не села на мель, с преступницей обошлись бы иначе?
- Нет, - с мрачным видом ответила Ранегунда. - Просто мы не пытались бы ничего изменить. Но приметы насторожили нас, и под подушку Изельды мы стали подкладывать руту и сухую полынь, а сама она простаивала по три часа в день на коленях, в молитвах. Брат Эрхбог сек ее розгами, чтобы изгнать бесов, но все эти меры мало на что повлияли.
- Понимаю, - кивнул Сент-Герман, глядя сквозь дверь на унылое, тусклое небо. - Приближается новая буря, - сказал он, помолчав.
- Согласно приметам, - откликнулась Ранегунда, постепенно успокаиваясь и отходя от тяжелого разговора. - Вскоре пойдет первый снег, но не завтра. Через неделю, не раньше.
- Похоже, - сказал Сент-Герман.
- Вижу, вы поправляетесь.
Она помолчала, сверля его взглядом, затем резко отвернулась, натянула на голову капюшон и шагнула под дождь.
Сент-Герман, наблюдая, как она удаляется, ощутил прилив неожиданной горечи. Почему ему взбрело в голову, что глоток ее крови установил между ними какую-то связь? Он поморщился и уже собирался уйти, как вдруг обнаружил, что на него кто-то смотрит. Это была Пентакоста, стоявшая на ступенях над ним и державшая в руке клочок пряжи.
- Иноземец, - сказала красавица с придыханием. - Иноземец, взгляни на меня.
Он промолчал, но слегка передвинулся в тень.
- Она не дает нам узнать друг друга получше. - Пентакоста позволила клочку пряжи выскользнуть из ее пальцев и улыбнулась. - Это можно переменить.
Сент-Герман не сделал попытки поймать золотистый клочок и не промолвил ни слова, но, когда Пентакоста повернулась, чтобы возвратиться в прядильню, чуть наклонился и сузил глаза. Грубую пряжу, лежащую у его ног, сплошь покрывали мелкие узелки, напоминавшие почки на голой весенней ветке. Прутик боярышника, привязанный к ней, был вымазан чем-то желтым. В краю, где любое явление рассматривалось как предзнаменование или примета, это явно должно было что-нибудь означать.
В шестиугольном складском помещении хранились остатки оборудования, последний раз применявшегося при возведении крепости - более полувека назад. Какое-то время тут был арсенал, но потом он перекочевал в бревенчатое строение за кузней, и склад с той поры никого не интересовал. В нем в одну огромную груду были свалены и свитые в бухты канаты, и многопудовые противовесы, и грубой конструкции тали, и длинные, с изношенными полозьями волокуши. В последнее время Сент-Герман частенько наведывался сюда и уже испытывал к этим громоздким вещам нечто вроде приязни. У него были виды на заброшенный склад: он рассчитывал использовать помещение для своих нужд, заручившись согласием Ранегунды. Если та позволит ему здесь обосноваться, жизнь станет достаточно сносной. У него будет хотя бы занятие на те долгие месяцы волокиты, без какой не проходят любые переговоры о выкупе. Конечно, хотелось бы их максимально ускорить. Но как?
"По крайней мере, - сказал он себе, глядя на заплесневелые стены, - у тебя есть земля родины. Пускай изрядно подмокшая, но способная поддержать твои силы с куда большим проком, чем кровь поросят".
К закату охрана нижних этажей башни успела смениться дважды, и Карагерн, последний из караульных, проклинал свою участь. Новый пост, который он должен был занять, сильно ему не нравился, и Сент-Герман даже через толстую дверь слышал его причитания:
- Я не имею ничего против караульной службы, герефа, я просто не хочу там торчать.
- Тебе отдан приказ, - отозвалась Ранегунда голосом, пробудившим в каменных помещениях эхо.
- Прикажи Ульфриду, или Эварту, или кому-то еще, - не сдавался Карагерн. - Им все равно, где находиться, мне - нет. - В голос его вплелись визгливые нотки. - Это вообще не дело - следить за морем, и особенно по ночам. Там подчас происходят вещи, о каких людям лучше не знать.
- Таков мой приказ. Он действителен до середины зимы. Пока не сменится караульное расписание. - Ранегунда была непреклонна. - Если откажешься нести службу, ступай за ворота. К утру ты доберешься до монастыря Святого Креста или - день на третий - до Лаберика.
- Вороний бог! - выбранился Карагерн. - Только подумай, что ты мне предлагаешь! Да меня через десять лье не будет в живых!
- Я всего лишь велю тебе приглядеть за огнем, указывающим путь кораблям, - ответила Ранегунда. - Король желает, чтобы свет на башне не гас. Мы обязаны повиноваться. Ничего не поделаешь, это наш долг.
- Долг? - взвизгнул юноша. - Ты так говоришь, потому что мало что знаешь!
- Ошибаешься, - возразила ему Ранегунда. - Тут нечего знать. Ты и Уолдрих просто боитесь. Боитесь, что этот огонь привлечет к берегу призраков утонувших. Я тоже слышала подобные бредни, но не стану из-за такой ерунды навлекать на нас гнев короля.
- А навлекать на нас демонов лучше? - взъярился Карагерн. - Ты сходишь с ума! И нас заставляешь! Ты сама уже стала как демон!