"Нет. Но ты решила держать язык за зубами. "В конце концов, это не мое дело", - говорила ты себе. Но тебя мучила совесть. Ты колебалась. А все вокруг понукали: "Скорее, скорее! Ты с нами или нет?" И ты улетела вместе со всеми".
Она продолжала смотреть в дымчатую даль: "Примерно так оно и было. Я знала, что ты спас мне жизнь, но на Магараке жизнь ничего для меня не значила, и поэтому я ничего не была тебе должна. Теперь я понимаю, что обязана тебе свободой, теперь моя жизнь и моя свобода драгоценны". Она повернулась и встретилась с ним глазами. Барч с любопытством наблюдал за движениями ее бровей.
"Теперь я готова отблагодарить тебя, чего бы это ни стоило".
Барч улыбнулся: "Как называется эта стилизация?"
Комейтк-Лелианр гневно поджала губы: "Я говорю то, что думаю!"
Барч покачал головой: "Ты ничего мне не должна. Я пытался охранять тебя и готовил побег с Магарака, руководствуясь исключительно эгоистическими побуждениями".
"Тем не менее - благодаря тебе я многое приобрела, а ты многое из-за меня потерял. Я обязана возместить тебе потери".
"Возместить? - Барч вопросительно взглянул ей в глаза. - О каком возмещении идет речь?"
"Я могла бы дать тебе денег".
Барч кивнул: "Разумеется. Мне это почему-то не пришло в голову".
Комейтк-Лелианр взглянула туда, где молодой исполняющий обязанности комиссионера совещался с высоким, величественным лектваном в винно-красном плаще: "Если бы ты согласился прилететь на Лектву - чтобы учиться или просто из любопытства - ты мог бы гостить у меня и у моих родственников столько, сколько захочешь".
"Нет уж, спасибо! С меня хватит космических авантюр. Я рад возможности оставаться дома".
Ее золотистая кожа приобрела красновато-медный оттенок: "Обязательства обременяют. Я должна избавиться от этого бремени!"
"И какой еще способ избавления от бремени ты могла бы предложить?"
Она взглянула прямо ему в глаза: "Если хочешь, я стану твоей подругой, твоей женой". Видно было, что она заставила себя произнести эти слова, они словно прорвались сквозь препону.
Барч крякнул: "Пять лет тому назад горький опыт научил меня не предаваться таким надеждам".
"Это было на Магараке, у меня не было другого выбора".
"Какая разница? Если бы я хотел жениться, я хотел бы жениться на женщине, а не на существе, которого я не понимаю и никогда не пойму. Мы не можем быть счастливы, мы думаем по-разному. Ты презираешь земную расу. Здесь, на Земле, мы пытаемся справиться с предубеждениями, но лектваны все еще считают свое превосходство чем-то очевидным и не подлежащим обсуждению. Как, по-твоему, я чувствовал бы себя, сопровождая женщину, которой было бы стыдно представить меня своим друзьям?"
Комейтк-Лелианр внимательно следила за ним: "Ты во многом изменился, Рой".
"Это не удивительно".
"Но в некоторых отношениях ты такой же, как всегда".
"В каких?"
"Когда мы впервые встретились, ты не любил лектванов".
"Нет, - перед внутренним взором Барча пронеслись картины прошлого. - Я подозревал, что, претендуя на превосходство, лектваны были в чем-то правы, и это уязвляло мое самолюбие. Теперь я знаю, что это не так. Я все еще не преклоняюсь перед лектванами, но теперь я не имею ничего против лектванов. Все мы - люди… О да, я изменился!"
"Может быть, я тоже изменилась".
"Ты все еще лектванка, а я как был землянином, так и остался".
"Но для тебя, судя по всему, это обстоятельство важнее".
Барч начал было возражать, но прервался на полуслове. Действительно, за все эти годы он, пожалуй, изменился меньше, чем ему хотелось бы.
"Человеческий ум - чертовски сложная штука!" - ни с того ни с сего выпалил он.
Комейтк-Лелианр пожала плечами - похоже было, что она потеряла интерес к разговору.
Барч напряженно спросил: "Как долго ты останешься на Земле?"
"Примерно пару дней. Я приехала, чтобы забрать вещи отца".
"И что дальше?"
"Что дальше? Я вернусь на Лектву, - равнодушно сказала она. - Но Лектва уже не такая, какой я ее помню. На Магараке я заразилась щемящей тревогой. Мне все время хотелось с тобой поговорить". Она задумчиво взглянула ему в лицо.
Барч отвернулся: "Я возьму свои вещи и поеду домой".
Она молчала. Он отступил на шаг: "Прощай!"
"Прощай, Рой".
Барч торопливо прошел в помещения, которые он когда-то делил с Клодом Дарраном. Там было пусто. "Все равно мне все это не нужно!" - подумал Барч.
Он вернулся на террасу. Комейтк-Лелианр по-прежнему стояла, облокотившись на балюстраду. Она обернулась к нему, излучая влечение - его словно подталкивала к ней непреодолимая сила. Барч сделал к ней один шаг, остановился. Она смотрела на него со странным выражением, не приглашающим и не отвергающим. Барч глубоко вздохнул: "Прощай, Эллен".
"Прощай, Рой".
Барч подбежал к вертолету, вскочил в кабину. Пилот перелистывал какой-то журнал.
"Поехали!" - сказал Барч.
Пилот лениво потянулся: "Вы уже закончили?"
"Закончил? - пробормотал Барч. - В жизни ничто не кончается, пока не кончается жизнь".
"Мне ваша философия не под силу", - признался пилот.
"Поехали!" - суховато повторил Барч.
Пилот взглянул на террасу: "Ваша золотистая знакомая хочет еще что-то сказать".
Барч медленно спустился из кабины. Комейтк-Лелианр тяжело дышала, ее губы плотно сжались и побледнели.
"В чем дело?"
"Я не хочу, чтобы ты уезжал".
"Но…"
"Рой, я готова рискнуть. Готова, если ты не против".
Он не стал притворяться, что не понимает: "Риск велик. Ты станешь чужой среди чужих".
"Может быть - а может быть и нет… Ты боишься?"
Барч смотрел на нее несколько долгих секунд. Внутри у него что-то сломалось, что-то потеплело: "Нет. Не боюсь".
Кларджес
I
1
Кларджес, последний мегаполис Земли, простирался на пятьдесят километров вдоль северного берега реки Чант - там, где она только начинала превращаться в широкую дельту.
В древнем Кларджесе нередко встречались сооружения, монументы, усадьбы, видавшие виды таверны, причалы и склады двух- или даже трехтысячелетнего возраста. Граждане Предела высоко ценили эти напоминания о прошлом, бессознательно приносившие им успокоение, внушавшие мистическое ощущение отождествления с непрерывностью бытия. Тем не менее, единственная в своем роде система свободного предпринимательства, в условиях которой они жили, побуждала их к изобретательности. Таким образом, Кларджес представлял собой любопытное хаотическое сочетание седой старины и дерзкой новизны, а его обитатели - как в этом, так и в других отношениях - испытывали постоянные напряжения, вызванные непоследовательностью и даже несовместимостью их эмоций.
Ни один город никогда не мог сравниться с Кларджесом величием и мрачной красотой. Башни Мерцанта возвышались, как гигантские кристаллы турмалина, утопая вершинами в плывущих облаках. Их окружали огромные торговые центры, театры и многоквартирные комплексы, а ничем не примечательные индустриальные окраины скрывались за горизонтом. Самые престижные жилые районы - Баллиасс, Эрдистон, Вандун, Храмовый Сонм - расположились на склонах холмов к северу и к югу от центра, откуда открывались прекрасные виды на реку. В Кларджесе все было в движении, все пульсировало жизненной энергией, стремлением к новым достижениям. Миллионы окон блестели в солнечных лучах, бульвары полнились потоками машин, стаи летательных аппаратов сновали по воздушным проспектам. Мужчины и женщины ходили по улицам бодро и целенаправленно, не теряя времени.
За рекой находилось Разводье - плоская, серовато-бурая пустошь, необжитая и бесполезная, где ничто не росло, кроме скрюченных низкорослых ив и красновато-желтого тростника. Разводью вообще незачем было бы существовать, если бы не тот факт, что двести пятьдесят гектаров этой пустоши занимал Карневал.
На гнетущем фоне Разводья Карневал пламенел подобно цветку на отвале шлака. На его двухстах пятидесяти гектарах сосредоточилось разнообразие разноцветных огней и полотнищ, пышных зрелищ и процессий, изумительных изобретений и приспособлений - развлекавших, потрясавших воображение, приносивших покой и облегчение.
Собственно в городе распорядок жизни определялся деловой активностью. Но Карневал существовал в своем, особом ритме. Утром здесь царила тишина. В полдень можно было слышать шуршание и гудение уборочных и моечных машин, но лишь изредка - шаги случайного прохожего. После полудня Карневал мало-помалу просыпался, содрогаясь и прихорашиваясь, как бабочка, появившаяся из куколки. С заходом солнца наступало кратковременное затишье, тут же сменявшееся безудержной волной эмоций и наслаждений, превосходивших всякое представление о самозабвении.
По периферии Карневала мчались пассажирские "кометы" фирмы "Гранд-Пиротек": "Сангреаль Раблун", "Золотая Глориана", "Таинственный изумруд", "Меланхтон" и "Ультралазурь" - каждая особой окраски, каждая с огненным хвостом особого оттенка. Павильоны переливались призматическими отражениями, с пагод ниспадали огненные каскады, воздух искрился мириадами искусственных светлячков. По широким проспектам, по бульварам и аллеям теснилась непрерывными встречными потоками толпа. С грохотом механических аттракционов, шипящим ревом проносившихся над головой "комет", выкриками зазывал и барышников, переборами струн лютен и цитр, хрипловатыми арпеджио аккордеонов, колокольным перезвоном зовелл, жалобными напевами лемурок и блестящими пассажами эктринов смешивались шуршание сотен тысяч подошв, гул возбужденного бормотания, испуганные, удивленные и радостные восклицания.
С наступлением ночи опьянение Карневала становилось вещью в себе. Празднующие во всевозможных костюмах, масках и головных уборах проталкивались сквозь шумовую завесу гудков, песен и наигрышей, вдыхая душистые туманы и облачка ароматизированной пудры. Диктуемые сдержанностью условности превращались в хрупкие препоны, преодолеваемые с наслаждением; все странное и необычное привлекало пристальное внимание, ощущения обострялись и нагнетались до головокружения и пароксизмов, испытывались границы интенсивности и спектра человеческого восприятия.
В полночь буйство Карневала достигало кульминации. Стыдливость больше не существовала, добродетель и порок не имели значения. Безудержный смех то и дело сменялся исступленными рыданиями, но эти приступы быстро проходили, будучи не более чем проявлениями психического оргазма. Мало-помалу ночь тускнела и мрачнела, уверенный энтузиазм толпы истощался, беспорядочное движение замедлялось, под ногами валялись маски, сорванные людьми в растрепанных нарядах. Сонливые, обессиленные, ошалевшие мужчины и женщины спускались, пошатываясь, на платформы скоростного подземного транспорта, развозившие их по домам - одних в Баллиасс, других в Ослиную слободу, одних в усадьбы, других в однокомнатные квартиры. Карневал посещали представители всех пяти фил - расплода, дебютантов, аспирантов, кандидатов и амарантов - а также, разумеется, гларки. Здесь, в Карневале, они смешивались без расчета, без зависти, чтобы забыть о заботах и огорчениях, чтобы разрядить повседневное напряжение соревнования. Здесь они тратили деньги и - что гораздо важнее денег - драгоценные мгновения своей жизни.
2
Человек в бронзовой маске стоял в будке перед Дворцом Жизни и зазывал толпу. Вокруг его головы порхали искусственные светлячки в форме символов вечности; над ним красовалось изображение идеального графика жизни - яркая линия, плавной половиной параболы устремлявшаяся ввысь через уровни пяти фил.
Человек в бронзовой маске говорил с тревожной настойчивостью: "Друзья мои! Какого бы уровня вы ни достигли, выслушайте меня! Неужели ваша жизнь не стóит одного флорина? Суждены ли вам бесчисленные годы? Войдите во Дворец Жизни! Вы благословите дидактора Монкюра и его непревзойденные методы!"
Зазывала прикоснулся к переключателю; из скрытого источника послышался низкий голос, хрипловатый и пульсирующий - мало-помалу голос становился все выше, все напряженнее: "Подъем! Подъем! Придите во Дворец Жизни и поднимайтесь, фила за филой! Дидактор Монкюр проанализирует ваше будущее! Вы узнáете, в чем заключается его знаменитая методика! Всего лишь один флорин - за вход во Дворец Жизни!"
Странный голос повышался октава за октавой, внушая нарастающее ощущение беспокойства и неустойчивости, пока не превратился в визгливый писк, исчезнувший за пределами слышимости. Человек в будке, напротив, говорил успокаивающим тоном; если исходивший ниоткуда истерический голос напоминал о противоречивых напряжениях настоящего, зазывала и его слова убеждали в надежности грядущего, в способности человека контролировать свою судьбу:
"У каждого есть мозг - практически такой же, как у любого другого. Почему же тогда одни из нас остаются в расплоде, тогда как другие становятся дебютантами, а иные - аспирантами, кандидатами и амарантами?"
Зазывала наклонился вперед, словно готовый поделиться потрясающим откровением: "Секрет жизни - в методике подъема! Дидактор Монкюр обучит вас своим методам! Неужели вы упустите шанс приобрести вечность за один флорин? Заходите же! Посетите Дворец Жизни!"
Многие прохожие платили флорин; временами у входа собиралась даже небольшая толпа желающих опередить друг друга. В конце концов зал Дворца Жизни заполнился.
Человек в бронзовой маске спустился из будки. Чья-то рука взяла его за предплечье. Он яростно развернулся - так резко, что прикоснувшийся к нему человек отскочил.
"Кудеяр, ты меня напугал! Это я, Базиль!"
"Да-да, что тебе нужно?" - сухо отозвался Гэйвин Кудеяр. Низкорослый толстяк, Базиль Тинкуп напялил костюм сказочной птицы - в том числе жилет из зеленых искусственных листьев с металлическим отливом. Ноги его были покрыты красной и серой чешуей, а лицо окаймляли, как лепестки цветка, черные перья. Даже если Тинкуп заметил недружелюбную реакцию Кудеяра, он предпочел игнорировать это обстоятельство.
"Я ожидал, что ты со мной свяжешься, - пожаловался Базиль Тинкуп. - Мне казалось, что во время нашей последней беседы мне удалось тебя убедить…"
Кудеяр покачал головой: "Мне не подойдет такая профессия".
"Но подумай о будущем! - возразил Тинкуп. - Неужели ты не видишь противоречия в том, что ты призываешь других прилагать все возможные усилия, а сам остаешься гларком?"
Кудеяр пожал плечами: "Всему свое время".
"Всему свое время? Незаменимые годы проходят безвозвратно, а ты даже не начал подниматься!"
"У каждого свои планы. Я готовлюсь".
"Ты готовишься, пока другие продвигаются! Не слишком эффективная стратегия, Гэйвин".
"Позволь мне открыть тебе тайну, - сказал Кудеяр. - С тем условием, конечно, что ты никому об этом не расскажешь".
"Разве я не доказал свою надежность? - обиделся Базиль Тинкуп. - Уже семь лет…"
"Семь лет исполнится через месяц. Через месяц я зарегистрируюсь в расплоде".
"Рад слышать! Пойдем, опрокинем по бокалу, чтобы отпраздновать твой успех!"
"Я должен сторожить будку".
Базиль покачал головой, каковое усилие заставило его покачнуться - он очевидно успел изрядно нализаться: "Гэйвин, я тебя не понимаю. Прошло семь лет, а теперь…"
"Прошло почти семь лет".
Базиль Тинкуп несколько раз моргнул: "На месяц больше, на месяц меньше - какая разница? Все равно я тебя никак не пойму".
"Каждый человек - загадка. На самом деле я предельно прост. Если бы ты знал меня лучше, ты сразу в этом убедился бы".
Базиль пропустил последнее замечание мимо ушей: "Заходи ко мне в Баллиасский паллиаторий". Он наклонился поближе к Кудеяру - торчавшие вокруг его физиономии перья прикоснулись к бронзовой маске. "Я пробую несколько новых, практически еще никому не известных методов, - доверительно понизив голос, сообщил Базиль. - Если все получится, нам обоим обеспечено существенное продвижение. Я у тебя в долгу и хотел бы, по меньшей мере в какой-то степени, отдать свой долг".
Кудеяр рассмеялся - бронзовая маска придавала его смеху раскатистую гулкость: "О каком долге может быть речь, Базиль?"
"Нет уж, не скажи! - взволновался Тинкуп. - Если бы не твое вмешательство, где бы я был сегодня? Все еще на палубе "Ампродекса"!"
Кудеяр пренебрежительно отмахнулся. Семь лет тому назад он и Базиль работали матросами на борту баржи-фруктовоза под наименованием "Ампродекс". Капитан судна, Геспер Уэллси, грузный человек с пышными черными усами, отличался носорожьим нравом. Уэллси был дебютантом, но никакие усилия, сколько он ни старался, не помогали ему проникнуть в филу аспирантов. Десять лет продления жизни, полагавшиеся ему как дебютанту, нисколько его не радовали - напротив, он испытывал по этому поводу ярость унижения. В один прекрасный день, когда его баржа заходила в эстуарий Чанта и в дымке горизонта уже виднелись башни Мерцанта, Геспер Уэллси поддался приступу катто. Схватив пожарный топор, капитан разрубил голову судового механика, разбил иллюминаторы кубрика и поспешил к отсеку реактора, намереваясь высадить закрытую на шифрованный замок дверь и расплющить замедлитель, чтобы его постылую баржу разнесло взрывом на тридцать километров по всей округе.
Никто не мог остановить безумца. Потрясенная убийством команда сгрудилась как можно дальше от Уэллси, на подзоре кормы. Сжимая стучавшие от страха зубы, Кудеяр двинулся вперед, надеясь улучить момент и наброситься капитану на спину, но при виде окровавленного топора ноги отказались служить ему. Схватившись за поручень, Кудеяр видел, как Базиль Тинкуп, работавший в трюме, поднялся на палубу, посмотрел по сторонам и направился к капитану - тот замахнулся топором. Базиль отскочил. Уэллси бешено рубил воздух. Базиль ловко уворачивался, пригибаясь и перебегая с места на место - и в то же время пытался успокоить капитана чем-то вроде вежливого отвлекающего разговора. Будучи неспособен снести Базилю голову, Уэллси перешел из маниакального в кататоническое состояние и свалился без чувств на палубу, выронив топор.
Кудеяр подбежал к застывшему в столбняке телу капитана и повернулся к Базилю: "Как это у тебя получилось? Ты сотворил чудо!" Облегченно рассмеявшись, он прибавил: "Ты быстро продвинешься в паллиатории!"
Базиль сомневался: "Ты не шутишь?"
"Ни в коем случае!"
Вздохнув, Базиль покачал головой: "У меня нет никакого опыта".
"Тебе не нужен опыт, - утверждал Кудеяр. - Все, что требуется - проворство и выдержка. Они будут за тобой гоняться, пока не выдохнутся. Поверь мне, Базиль Тинкуп, тебе предстоит блестящая карьера!"
Базиль все еще не верил в себя: "Хотелось бы надеяться…"
"Попробуй! Попытка - не пытка".