- Видите ли, я учился у Сен-Жермена. Он появился здесь в тысяча восемьсот третьем году, если считать по вашему календарю, и пробыл до тысяча восемьсот девятнадцатого года. За все это время я не заметил в нем никаких перемен. Речь не о том, что мы не замечаем перемен в близких людях, ибо ежедневно видимся с ними. Он действительно совершенно не изменился. Когда мы с ним познакомились, на вид ему было лет сорок пять, а когда уезжал, я бы дал ему столько же. - Гюрзэн отошел от стойки. - Он ничего не объяснял, а я не выпытывал.
- Он старше, чем выглядит, если на то пошло. И я тоже, как уже говорила, - отрезала гневно Мадлен, надеясь, что никто из прислуги их не подслушивает.
- Никлос Аулириос, - кротко продолжил монах, словно не замечая ее раздражения, - успел рассказать мне - до того, как его расстреляли французы, - что помнит еще времена римского императора Диоклетиана и что именно Сен-Жермен подарил ему столь долгую жизнь. - Монах в коптской манере осенил себя крестным знамением. - У него не было причин лгать.
- Я не знала Никлоса Аулириоса, - сказала Мадлен, - но слыхала о нем. - Она и вправду слыхала. И теперь ее вдруг кольнул вопрос: почему Сен-Жермен счел необходимым снабдить Оливию Клеменс верным слугой, а для нее ничего такого не сделал? Как-нибудь, сказала она себе, надо будет его об этом спросить. Набраться смелости и спросить… приблизительно через полвека.
- У Сен-Жермена был слуга, светловолосый, худой, - продолжал Гюрзэн, словно заглянув в ее мысли. - За время жизни здесь он тоже не состарился ни на год, хотя выглядел чуть постарше хозяина.
- Роджер, - кивнула Мадлен. - Я его знаю.
- Аулириос сказал, что Роджер родился в эпоху Флавиев и что Сен-Жермен много его старше. - Монах потер глаза. - Мне нужно бы отдохнуть. Если позволите, я прервусь… ненадолго.
- О, конечно, - оживилась Мадлен. - Хотите чашечку кофе?
- А вы присоединитесь ко мне? - поинтересовался Гюрзэн, так вежливо и невинно, что это походило на вызов.
- Нет, но… спасибо. - Она взяла в руку колокольчик. - Итак?
Гюрзэн рассмеялся.
- Кофе - моя слабость. - Он с хрустом потянулся, потом спохватился: - Простите, мадам. Утром я отбивал поклоны, и мне казалось, что скрип моих старых суставов разбудит весь дом.
Мадлен сочувственно закивала.
- Тогда вам нужен не кофе, а чай. С корой ивы. У меня есть запас. И трецветка тоже найдется. - Колокольчик весело зазвенел. - Только мигните - и вам это все принесут.
- Благодарю, но все-таки не сейчас. - Копт улыбнулся.
- Как пожелаете, - сказала Мадлен и развернула свиток. Длинная полоса бумаги, подклеенная во многих местах, норовила свернуться. - Эти две птички почему-то всегда изображаются вместе. - Мадлен наморщила лоб. - Как бы уговорить молодого британца помочь нам? - Она имела в виду вовсе не юношу, в чьи сновидения время от времени ей доводилось вторгаться, а его товарища, отменного аналитика, умевшего нестандартно мыслить.
- Вы говорите об Уилкинсоне? - поинтересовался Гюрзэн.
- Да, кажется, его так зовут. Он здесь пятый год, мне сказали. - Мадлен ноготком прикоснулась к одному из рисунков. - Видите, эти люди собирают камыш, а ниже идет подпись. Дальше трое египтян измельчают камыш - и опять подпись.
- Они изготовляют папирус, - прокомментировал коптский монах и умолк, ибо в дверях возник слуга-мусульманин.
- Чего желает мадам? - почтительно, однако без лишнего подобострастия спросил он и поклонился.
- Я хочу, Реннет, чтобы вы выслушали брата Гюрзэна и принесли то, что он вам закажет. - Мадлен потянулась к мешочкам, набитым песком, и стала осторожно переносить их на свиток, чтобы прижать непокорную бумагу к столу и умудриться при этом не повредить места склеек.
- Принесите кофе, пожалуйста, и немного вина, а к ним какую-нибудь выпечку, но без фруктов и меда, - сказал монах. Он сделал благословляющий жест и прибавил: - Благословение последователя Святого писания не оскорбляет Аллаха.
- Вы живете по Библии, - произнес бесстрастно Реннет, отвешивая второй поклон. - Ваше повеление будет незамедлительно выполнено. - Он повернулся и вышел.
Гюрзэн пожевал губами.
- Ему наверняка не понравилось, как мы здесь праздновали Рождество, ведь он живет не по Библии, а по Корану.
Мадлен пожала плечами.
- Если он обращает на это внимание… Разве не достаточно того, что я чужестранка?
- Более чем достаточно, потому-то он так пристально и следит за каждым вашим шагом. Очень разумно с вашей стороны, что вы не даете ему повода для пересудов. - Гюрзэн внимательно посмотрел на Мадлен. - Очень разумно.
- Вы полагаете, он… подслушивает? - спросила Мадлен после длительной паузы.
- Не он, так кто-то другой, - ответил монах. - Вы чужеземка, и вы в Египте. Разумеется, вас подслушивают. - Он прошелся по комнате и остановился возле одного из секретеров. - Какие материалы вы здесь храните?
- Полевые дневники, переводы, отчеты, - пробормотала Мадлен, сосредоточенно изучая рисунки. - Зачем вы спрашиваете? Вам это известно и так.
- Вы уверены в прочности этих замков?
- Ключ я ношу с собой, - ответила она, поднимая глаза. - А что? Вы думаете, они ненадежны?
Гюрзэн какое-то время молчал.
- Я думаю, тот, кому по плечу обчистить чью-либо усыпальницу, легко с ними справится. Я думаю, будь у меня такие шкафы, я бы хранил что-то ценное в другом месте. - Он повернулся к Мадлен. - А здесь я бы поместил что-то второстепенное, но имеющее первостатейный вид.
- Как приманку? Или для отвода глаз? - уточнила Мадлен, усмехаясь.
- И как первое, и как второе, - серьезно ответил Гюрзэн. - Вы никогда не замечали, что с запорами что-то неладно?
- По-моему, нет, - сказала Мадлен, но тут же сдвинула брови. - Постойте, примерно неделю назад мне показалось, будто ключ в одном из замков слишком легко провернулся. - Она склонила голову к плечу. - Вы думаете, кто-то из слуг пытался его вскрыть?
- Весьма вероятно, - с тяжелым вздохом ответил Гюрзэн. - Прискорбно, когда прислуга ведет себя столь недостойно. - Он сложил молитвенно руки. - Я для них, впрочем, тоже чужой.
- Потому что вы христианин, а не мусульманин? - удивленно спросила Мадлен. - Вы ведь, как и они, местный житель. Неужели различия в отправлении религиозных обрядов достаточно, чтобы видеть в земляке чужака?
- Для некоторых из них - да. Для других - это вопрос скорее удобства, нежели веры. - Копт на секунду прикрыл глаза, потом другим тоном спросил: - Кто-нибудь из коллег заходил к вам в последнее время?
- Профессор Пэй и профессор Ивер. Пять дней назад, вы должны помнить. Сначала мы прочли рождественские молитвы, а потом работали здесь допоздна. - Она обвела взглядом приемную. - Часы в вестибюле били одиннадцать, когда они уходили.
- Я имею в виду нечто более неформальное. Кто-нибудь наведывался к вам… частным образом? - Монах подошел к окну. - Вы как-то обмолвились, что профессор Бондиле демонстрирует… гм… неравнодушие к вашей особе.
- Да, но он не такой дурак, чтобы заявиться сюда. Нет ничего триумфального в рандеву, когда кавалер в доме дамы. Вот если дама рискнет навестить кавалера под вечерок, тогда торжество его будет полным и абсолютным. - Мадлен натянуто улыбнулась. - Бондиле не хватает женского общества, а я здесь единственная европейка, с какой он, можно сказать, на короткой ноге.
- Это вас беспокоит? - спросил Гюрзэн и умолк, ибо в комнату вошел Реннет с подносом в руках.
- Куда поставить, мадам? - спросил слуга.
Мадлен оглянулась.
- Думаю, на квадратный сундук. Его крышка достаточно широка. - Она жестом пригласила Гюрзэна к импровизированному столу. - Спасибо, Реннет.
- Мадам, - с поклоном ответил тот и удалился.
Придвигая к сундуку стул, Гюрзэн сказал:
- Может быть, не мое это дело, мадам, но поведение вашего Бондиле внушает тревогу. Он присвоил вашу работу, выдав ее за собственную, он домогается вас. От таких добра не жди.
- Как и от многих, - отмахнулась Мадлен, опять наклоняясь к свитку. - Он хочет взять надо мной верх, но, к счастью, у него очень скудное воображение.
Гюрзэн на то ничего не ответил и занялся кофе, но позже, когда дальняя колоннада стала отбрасывать длинные контрастные тени, он решил высказаться еще раз:
- Если вы отдадите предпочтение кому-то другому, это не обрадует Бондиле. Он не из тех, кто мирится с поражением.
Мадлен рассмеялась, но смех ее был печальным.
- В романтических устремлениях Бондиле нет личностной нотки. Я сама не интересую его, я нужна ему лишь как женщина, чтобы не испытывать неудобств. Там, где нет страсти, нет и почвы для ревности.
- Не сбрасывайте его так легко со счетов, - не отступался монах. - Он жаден, а значит - опасен.
- Ладно, - сказала Мадлен и, встав со стула, огладила платье, - если у меня появится кавалер, я буду соблюдать осторожность, а пока постараюсь держать профессора на расстоянии. - Она поморщилась, вспомнив об инциденте в маленьком зале старинного храма.
- Вот и прекрасно, - улыбнулся Гюрзэн, закрывая рабочий блокнот. - Полагаю, на сегодня достаточно. Время вечерних молитв.
- Да, - кивнула Мадлен. - Мне тоже пора отдохнуть. Правда… - Она осеклась и умолкла.
- Что-то не так? - спросил участливо копт.
- Нет, все в порядке. Я просто забыла, что нынешним вечером ко мне обещал заглянуть доктор Фальке. - Она подошла к секретеру, побарабанила пальцами по полировке, потом подергала дверцу. Неужели кто-то подбирается к ее записям? Но зачем? - Я послала ему записку с сообщением, что в текстах, какие мы успели перевести, пока что не обнаружилось ничего, относящегося к медицине, но он все же попросил разрешения их просмотреть. Он приедет, как только закончит прием больных. Где-то к восьми, я полагаю.
- Доктор Фальке, - повторил Гюрзэн. - Вы виделись с ним в последнее время?
- Последний раз - две недели назад, - ответила Мадлен с деланным безразличием, надеясь, что голос ее не выдаст.
- А Бондиле знает об этих визитах?
- Понятия не имею. Наверное, да. - Она внимательно оглядела импровизированный кабинет, словно вопрос монаха относился к его убранству. - В столь маленькой европейской общине, как наша, все знают все обо всех, и ни для кого не секрет, что доктор Фальке иногда меня навещает.
- Да, конечно, - пробормотал брат Гюрзэн, потом жестом благословил собеседницу и, не сказав больше ни слова, прикрыл за собой дверь.
Мадлен вернулась к столу и снова уткнулась в рисунки, но сосредоточиться на них не смогла. Сознание, что за ней следят, особенно в собственном доме, отравляло ей душу. Это так отвратительно - обдумывать каждое свое слово, каждый свой жест, вечно быть начеку. Она вдоволь этого нахлебалась в ужасные дни революции, пока Сен-Жермен тайком не вывез ее в Верону. Их жизни дважды висели на волоске, и оба раза причиной тому было предательство слуг. С тех пор прошло более тридцати лет, но у нее до сих пор холодело в груди при одном лишь воспоминании об этом бегстве.
- Мадам, - произнес Реннет, появляясь в дверях.
Мадлен обернулась и только тут поняла, что наступил вечер.
- Прикажете зажечь лампы? - бесстрастно спросил слуга, словно в том, что его госпожа сидит в темноте, не было ничего необычного.
- Да, пожалуй. - Она изобразила зевок. - Я, должно быть, заснула.
- Мадам слишком много работает, - сказал Реннет, доставая из рукава кремень и огниво. Мадлен поначалу пыталась уговорить его пользоваться спичками, но скоро сдалась.
Возясь с лампами, Реннет произнес:
- Приехал господин Фальке. Он сейчас на конюшне. Куда прикажете его проводить?
Вопрос ее удивил. Значит, Фальке уже здесь? И она, не задумываясь, сказала:
- Проводите сюда и, пожалуйста, позаботьтесь, чтобы гостю был подан ликер.
Мадлен дотронулась до волос в надежде, что те не слишком растрепаны. Великое неудобство - не знать, как ты выглядишь, подумалось ей. Приходится полагаться на осязание и на внимательность слуг. Спросить бы Реннета, что там с прической, но он оскорбится. Звать Ласку поздно. Когда зажглась последняя лампа, Мадлен смирилась с мыслью, что ей придется встречать Фальке в том виде, что есть.
Из коридора донеслись шаги, и через секунду Реннет объявил о приходе гостя.
- Я не помешал? - спросил вежливо немец.
- Напротив, - сказала Мадлен, которой наконец удалось взять себя в руки. - Мне в любом случае нужен был повод, чтобы прервать работу. - Она отошла от стола. - Я подумала, что вы, скорее всего, предпочтете переговорить здесь, где мы заодно сможем просмотреть последние переводы. - Взгляд ее обратился к Реннету. - Ликер для гостя, будьте любезны. - Последовал поворот к визитеру. - Не возражаете?
- Ни в коей мере, - ответил Фальке с улыбкой.
"Что он творит!" - ужаснулась Мадлен. Эти лучики в углах глаз, эти ямочки на щеках сводили с ума, лишали защиты.
- Реннет, вы еще здесь?
- Как будет угодно мадам, - помедлив, ответил слуга и вышел.
- Он не привык к европейским обычаям, - пояснила Мадлен с деланным хохотком. - Считает, что мне не следует беседовать с вами наедине. - В Европе немало людей разделили бы точку зрения мусульманина, и она это знала, как знал и тот, кто стоял сейчас перед ней.
- Вы не хотите послать за?.. - осторожно поинтересовался гость, но не успел договорить, так как его перебили.
- Нет уж, благодарю вас. Вы достаточно джентльмен, чтобы не выходить за рамки приличия. - Мадлен опять хохотнула. - К тому же это мой дом, и, случись что, мои слуги мигом вас урезонят.
- Не сомневаюсь, - сказал Фальке, подходя ближе. - Что вы сейчас изучаете?
- Рисунки и надписи фриза. Вот копия. - Она сняла с полки лампу и поднесла к столу.
Фигурки в мягких отблесках пламени казались почти живыми. Фальке был очарован.
- Вы разобрались с подписями, мадам? Что в них говорится?
Мадлен покачала головой.
- Не совсем, - честно призналась она. - Возможно, это рассказ о том, как изготовляют папирус. А здесь, судя по всему, показывается, как разделывать дичь. А вот эти рисунки, возможно, имеют какое-то отношение к лечению ран. - Она указала на другую часть свитка. - Вы сами видите: у одного египтянина окровавлена рука, у другого сломана нога, а ниже рука уже забинтована и на ногу наложена шина.
- Отлично, просто превосходно, - произнес Фальке с заинтересованным видом. - Надо же, как любопытно. - Он склонился над свитком и словно бы невзначай коснулся руки Мадлен. Но не сделал попытки ни отстраниться, ни извиниться. - Как вы думаете, вам удастся найти еще что-то подобное?
- Кто знает? - произнесла Мадлен, наслаждаясь его близостью. О, как же давно у нее не было настоящей любовной связи! Почти двадцать лет! Те, кого она посещала в ночных сновидениях, никак не могли сравниться с этим спокойным, уверенным в себе человеком, обладавшим к тому же чарующей, неотразимой улыбкой. Мадлен подавила невольный вздох и вдруг поняла, что от нее ждут ответа. - Стены храма просто усыпаны древними текстами, нам их и в несколько месяцев не разобрать. Впрочем, раскопки должны продлиться еще по крайней мере два года. За этот срок мы, вероятно, обнаружим такие ценности, что никому и не снились. Они, я уверена, всех нас безмерно обогатят.
- Обогатят? - переспросил врач, отстраняясь, и лицо его вдруг помрачнело. - Вот, значит, каковы ваши цели, мадам?
- Да, - резко сказала Мадлен, - но речь идет не о золоте. - Она положила ладонь на эскиз. - Вот ценности, что дороже всякого золота, если нам только удастся проникнуть в их смысл.
Фальке тут же смягчился.
- Понимаю, - кивнул он. - Да. Это ценности. Настоящие ценности, - повторил врач и, оторвав взгляд от фигурок, посмотрел на Мадлен долгим взглядом, словно собираясь прибавить что-то еще.
- Я принес ликер, - объявил Реннет, входя в кабинет с небольшим подносом из серебра, на котором рядом с серебряным графинчиком стояла крошечная серебряная рюмочка размером с наперсток. Слуга держал поднос так, словно то, что находилось на нем, вот-вот должно было взорваться.
- Поставьте сюда, - отрывисто повелела Мадлен. - И благодарю вас, Реннет. Понимая, что доброму мусульманину спиртное претит, я не сержусь на заминку.
Реннет чопорно поклонился и поставил поднос на край стола.
- Что-нибудь еще, мадам?
- Пока нет. Я позвоню. - Она жестом отпустила слугу и потянулась к графину. - Месье, вы позволите?
- О, безусловно. А что же вы сами? - поинтересовался Фальке, принимая из ее рук угощение.
- Увы, я не пью, - просто сказала Мадлен.
- Да, помню, - кивнул немец и, подняв рюмочку в знак уважения, сделал глоток. - Превосходно! - В его ярко-синих глазах зажглись огоньки.
- Вот и прекрасно, - едва слышно прошептала Мадлен.
Большие часы в холле звякнули и затихли.
- Мне пора, - сказал Фальке чуть приглушенным голосом, сорвавшимся от волны накатившего чувства.
- Нет, - произнесла Мадлен, кладя руку ему на плечо. - Вы остаетесь.
Очень медленно Эгидиус Максимилиан Фальке отставил в сторону рюмку и взял в ладони ее лицо.