- Я никогда не встречала охотников за привидениями, - сказала она, приблизившись. - Я их представляла совсем не такими.
- Вы думали, я буду в кепке или, может быть, в черной шляпе.
- По крайней мере, с бородой. Да, и с Библией под мышкой.
- Извините, что разочаровал вас.
- Не разочаровали. - Она кивнула в сторону деревни. - У вас уже было время посмотреть наши места?
- Я видел кое-что по дороге сюда. Необычно. Удивительно, что у вас тут нет туристов.
- Иногда они нас находят, хотя мы сознательно стараемся не попадать в туристские путеводители.
- Могу понять почему. Слит, несомненно, привлек бы многих, особенно американцев и японцев. Они бы влюбились в этот истинный кусочек старой Англии.
- Мы ценим свой покой. - Она посмотрела ему через плечо, словно обеспокоившись. - Мы чуть ли не прячемся, и здешние жители тоже стараются хранить секрет.
- Секрет?
- То, как здесь прелестно. У нас тесная община, мистер Эш, и, как правило, гостеприимство не распространяется на чужих.
Он робко улыбнулся:
- Могу это подтвердить. Даже хозяин "Черного кабана" будто бы не обрадовался, что я сниму у него комнату.
- Вы остановились там?
Эш кивнул.
- Том Джинти - хороший человек. Сначала кажется немного грубоватым, но вполне дружелюбен, когда познакомишься поближе.
Эш воздержался От замечания, что при упоминании имени преподобного Локвуда дружелюбие Джинти осталось лишь внешним, и сменил тему:
- Эти цветы - родственнику или другу?
Вопрос застал ее врасплох.
- О, это моей матери. Она умерла в прошлом году. Так пойдемте?
Она направилась к воротам, и Эш на шаг отстал.
- Мне очень жаль, - сказал он, ненавидя эти общие слова.
- Жаль, что спросили или что моя мать умерла? - Очевидно, она тоже не любила общих слов. Грейс обернулась к нему, и ее улыбка смягчила упрек. - Меня тогда не было дома - я два года работала в Париже, в Музее Клюни - и вернулась через час после ее смерти. Отец не понимал, насколько она больна, а то вызвал бы меня раньше.
Эш воздержался от выражения соболезнований.
- И что вы делали в музее?
- Вы знаете Музей Клюни?
Он покачал головой.
- Раньше это был средневековый монастырь, а теперь там хранится одна из величайших в мире коллекций средневековых произведений искусства Шпоры, пояса целомудрия, скульптуры, фигурки из слоновой кости, бронза, ювелирные изделия - самые разнообразные и очаровательные предметы старины. К сожалению, многие из них нигде не описаны и не вошли в каталог, и моей работой было выяснить их историю, включить в определенный исторический контекст. В зимние месяцы там почти не бывает посетителей, и легко работать среди сокровищ, когда тебя никто не беспокоит.
- Вы специалист по таким вещам?
- Когда училась, я особенно интересовалась средневековьем. Это было интересное время.
- Верю вам на слово. Но почему во Франции? Думаю, наше собственное средневековье вполне заняло бы вас здесь.
- В нашей стране слишком много историков и слишком мало рабочих мест, мистер Эш.
- Просто Дэвид, мисс Локвуд.
- Тогда просто Грейс. В Париже я несколько лет посещала музеи и картинные галереи - мои родители всегда поощряли меня к путешествиям, - но когда я открыла в Музее Клюни серию гобеленов - один из них знаменитый "Дама с единорогами", - они заворожили меня. Они так завлекают, так приковывают к себе… - Она прервалась. - Вы знаете их?
Непринужденно засмеявшись, Эш признал, что никогда даже не слышал.
- Впрочем, верю вам на слово, что это нечто особенное, - добавил он.
Они подошли к воротам, и Эш открыл их перед Грейс.
- О, они не просто особенные, - ответила девушка, заходя в тень навеса. - Но во время моих посещений музея я поняла, насколько он отстал в своих систематизации и документировании, и предложила свои услуги Это было немного нескромно, но я неплохо говорила по-французски и имела соответствующую квалификацию. И согласилась на низкое жалованье, так что, наведя некоторые справки, музей предложил мне годовой контракт.
- Вы, наверное, обрадовались.
- Не то слово - я была в восторге. Первый год прошел хорошо, и мой французский быстро улучшался. Было столько работы, и, конечно, все время обнаруживались новые редкости. Многие экспонаты присылали прямо к нам, за обладание другими музею приходилось торговаться. Мне продлили контракт еще на два года, но, как я уже сказала, в прошлом году моя мать заболела, и мне пришлось вернуться.
- Но вы, конечно, могли бы снова уехать в Париж.
Ее лицо было в тени, но Эш заметил перемену в ее голосе.
- Я нужна отцу здесь.
Она вышла на свет за воротами, и под теплыми солнечными лучами ее печаль будто усилилась.
- Вы голодны, мистер Эш… Дэвид?
- Немного.
"И не отказался бы от еще одной рюмки", - подумал он.
- Что ж, до дома недалеко. - Грейс указала в противоположную от деревни сторону и направилась туда - Вы не разделите с нами ленч? - спросила она, когда Эш догнал ее.
- Спасибо. Я думал, викарий живет ближе к церкви Святого Джайлса.
- Ближе, чем прежде. Мои предки были изначальными владельцами здешнего поместья, а также духовными поводырями общины. По сути дела, семейство Локвудов на протяжении многих поколений являлось частью истории Слита. Вы знаете, что такое "скуарсон"?
- Боюсь, что нет.
- Это термин восемнадцатого века, когда местный помещик являлся и приходским священником.
- Должно быть, мощное сочетание.
- Да. Возможно, даже слишком. - Она посмотрела куда-то вдаль и снова заговорила лишь через несколько мгновений: - Теперь мы бедное поколение Локвудов, и мой отец имеет влияние на местное общество лишь как викарий. Это не много для нынешних дней и нашего века, - добавила она с улыбкой. - Я неполный день работаю в местном муниципалитете, это дает некоторый приработок. И занимает время.
- Вы сказали, что викарий живет ближе к церкви, чем прежде, - напомнил Эш, все еще озадаченный этой фразой.
- Извините, я отвлеклась. Локвуд-Холл раньше размещался в центре владений Локвудов, но лет двести назад особняк сгорел. Мы с отцом живем там, где раньше был гостевой дом при въезде во владения.
- Да уж, существенная перемена обстоятельств.
- Не совсем. Локвуды утратили свое богатство задолго до рождения моего отца. И я не привыкла ни к чему иному.
Судя по ее улыбке, Грейс не чувствовала сожаления.
- Я уверен, ваш отец так же пользуется уважением со стороны здешних жителей, - сказал Эш и подумал: "Даже если кажется, что местный содержатель гостиницы не очень любит викария".
- О, я не думаю, что Локвуды были очень популярны. Им приходилось поддерживать порядок в приходе и нести слово Божье.
- Да, я заметил в деревне колодки и позорный столб.
- В прежние дни бывали наказания и похуже.
- Не могу представить, что в таком местечке было много злодеев.
- Теперь, возможно, нет, но в прошлом Слит, несомненно, видел другие времена.
- Нынче утром в "Черном кабане" мне показали ваших лоботрясов.
- Лоботрясов? Честное слово, вы быстро все узнаете.
- Это слово употребил хозяин гостиницы.
- Да, у нас тоже есть свои браконьеры и воры, плюс обычные деревенские чудаки.
- Устраивающие шабаши ведьмы, сатанисты - такого рода?
Она рассмеялась.
- Что вас заставило спросить об этом?
- Просто генеральная линия расследования - изолированное общество и все такое прочее.
- Мы не изолированы. Правда, здешние жители не склонны пускать чужих в свой круг, но даже это начинает меняться.
Они уже вышли за пределы церковного участка, перед ними лежала ровная дорога. Впереди раскинулись леса и холмы, поблизости виднелось лишь несколько домов.
- Как меняться? - спросил Эш, закинув пиджак на плечо и засунув руку в карман брюк.
- Молодежь уезжает, ищет работу в городе или переезжает в Лондон. Даже детей нынче возят на автобусе в городскую школу.
Он остановился.
- Но по пути сюда я проходил мимо школы. Я слышал, как дети поют.
Она тоже остановилась.
- Вы слышали? Нет, это, наверное, играло радио в одном из коттеджей.
- Пение доносилось из школы, - упорствовал Эш. - Когда я проходил мимо, дети пели какой-то гимн.
- Вы ошиблись, - не уступала она, и в ее светлых голубых глазах виделось больше чем замешательство: в них был явный признак тревоги. - Слитская начальная школа уже два года как закрыта. Там никого не бывает.
8
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…
Эллен Преддл сидела у окна, тишину в крохотной комнатке нарушал лишь звук соприкасающихся спиц. Ее пальцы проворно двигались, на коленях лежал недовязанный детский джемпер, на скамеечке рядом - клубок красной шерсти.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…
Это была немая молитва - хотя ее губы двигались беззвучно, сосредоточенность ее ума на недопущении черных мыслей была сродни строгости церковной службы. Но когда ее глаза отрывались от вязания, то становились пустыми, ничего не видящими, и мысли возвращались к мрачным раздумьям о том, что лучше забыть.
- О, Саймон, - бормотала она, и позвякивание спин прекращалось; она клала руки на колени.
Солнце с неистовой яркостью проникало через закрытое окно, заставляя седые пряди в голове сверкать серебром. О стекло еле слышно бился мохнатый шмель, и его жужжание перешло в сердитый гул, когда он усилил свои попытки преодолеть невидимый барьер. Побежденный, шмель отлетел назад - к сладкому нектару садовых цветов, - и его танец усложнился, гнев забылся.
Эллен вздохнула. Какой хороший мальчик был Саймон! Такой невинный. Но почему он не приходит уже три дня? Или она что-то не так сделала? Он сердится на нее? Она закусила нижнюю губу и напряглась, сдерживая переполнявшие грудь рыдания. Не надо плакать. Плач расстраивает Саймона. Тем не менее туман застилал ее глаза. Эллен моргнула, прогоняя слезы. Капля скатилась по щеке, пощекотав кожу, и Эллен быстро вытерла ее тыльной стороной руки.
Она посмотрела на вязанье у себя на коленях. Саймон любил красное. Он всегда говорил, что этот цвет наполняет его чувством счастья. Счастья? Разве ее бедняжка знал когда-нибудь счастье? Только когда они были вдвоем, вместе играли, ухаживали за своим садиком, даже когда ходили за покупками. И по-детски шутили, хихикали, вместе смотрели телевизор, вместе… вскоре это счастье стал омрачать поворачивающийся в двери ключ. Лицо Саймона изменялось, оно становилось испуганным, чуть ли не безумным при звуке шагов на лестнице. Пока ключ искал скважину, он неотрывно смотрел на дверь, а потом, когда дверь начинала открываться, прижимался к матери. Как они ненавидели эти моменты, когда он входил в комнату, наполняя ее подлой вонью виски и сигарет и отвратительным запахом немытого тела! Как им хотелось убежать и спрятаться от его порока и грязи! Как...
Резким движением она снова взялась за спицы, прогоняя из головы ужасные воспоминания.
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…
Даже после смерти отца маленький Саймон боялся. Он по-прежнему смотрел на входную дверь со страхом в глазах, когда слышал звуки снаружи, хотя она заверяла его, что отца нет, что он больше не будет их беспокоить, что теперь они на самом деле остались вдвоем. Вместе… Но оставались кошмары, шаги на лестнице, когда там на самом деле никого не было, никто не крался в его комнату мучить его, проделывать эти ужасные вещи…
Одна лицевая, одна изнаночная, одна, лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…
Брось это, Эллен! Забудь все. Он умер. Теперь остались только она и Саймон. Что бы ни говорили другие, во что бы ни верили. Что они знают? Они думают, что Саймон покинул ее, но нет, он никогда ее не покинет, ее Саймон. Он слишком любит свою мамочку. Она объяснила тогда священнику, но он только отругал ее, сказал, что это неправда, что Саймон… что Саймон…
Одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая, одна изнаночная, одна лицевая…
Ее проворные пальцы двигались все быстрее, быстрее, за их мельканием было не уследить. Ряды были забыты, рисунок стал беспорядочным.
Но где же Саймон теперь? Сегодня? Вчера? Позавчера? Почему он не вернулся? Неужели он осудил… осудил…
…Меня?..
Позвякивание спиц прекратилось. В комнате снова стало тихо.
Разве он мог осудить… свою мать? О, Саймон, то была не моя вина, я же не знала… не понимала того… что твой отец… делал… с тобой…
Она вернулась к вязанию, ее движения замедлились, словно руки налились свинцом.
Одна… лицевая… одна… изнаночная… одна… спустить…
Звук на лестнице.
Она повернула голову. Прислушалась.
Он снова пришел. Но звук доносится сверху, не с лестницы, - обычный, самый обычный повседневный шум.
Эллен началу подниматься с кресла.
Красный клубок шерсти соскользнул со скамеечки и покатился по полу, разматываясь. Эллен посмотрела на потолок. Звук, такой явственный, такой-такой нормальный, повторился. Звук воды. Вода тихо плескалась.
Саймон любил играть в воде.
Саймон любил купаться в ванне.
До последнего раза…
Она выронила вязанье, спицы звякнули последний раз, упав на пол.
- Саймон?.. - тихо, неуверенно позвала она.
Снова легкий всплеск.
Эллен шагнула к лестнице.
- Саймон, ты вернулся?
На губах заиграла улыбка, такая же неуверенная, как и голос.
Эллен продолжила свой путь к лестнице, глядя вверх, страстно надеясь увидеть на площадке умершего сына. Но нет, конечно нет, его там нет. Звук доносился из ванной. Саймон в ванной, резвится в воде, как резвился всегда.
Она ступила на первую ступеньку. На другую.
- Саймон? - на этот раз погромче повторила Эллен, и ее шаги ускорились.
Она споткнулась и, чтобы не упасть, схватилась рукой за верхнюю ступеньку. Подняться наверх не заняло много времени, и через несколько мгновений Эллен стояла на маленькой площадке, выходящей к спальням и ванной.
Дверь в ванную была приоткрыта.
В ванне был Саймон. В ванне был Саймон. На том самом месте, где… невозможно допустить такое… где он…
- Саймон!
Плесканье прекратилось.
- Саймон, - на этот раз она прошептала его имя. - Я иду к тебе.
Улыбка, уже более уверенная, вернулась к ней.
Эллен подняла руку, чтобы открыть дверь в ванную, но сдерживала свое нетерпение, чтобы не напугать мальчика - испугавшись, он может вновь исчезнуть, раствориться в воздухе, как раньше.
Она тихонько надавила на дверь.
И закричала, увидев, что нечто ужасное, темное, нагнувшись к ванне, частично заслонило собой крохотную белую фигурку и держит ее под водой своими обугленными руками.
9
Преподобный Эдмунд Локвуд казался ниже из-за ссутуленных плеч и изможденности, оставившей тени под глазами и на щеках. Глядя на священника, стоящего у окна гостиной и смотрящего на лес, Эш заключил, что в прошлом он, ростом выше шести футов, несомненно, производил внушительное впечатление. Наружность преподобного говорила о его глубокой внутренней убежденности. Зачесанные за уши волосы представляли собой смесь седого и черного и подчеркивали высокий лоб, а нос, по-видимому, был когда-то сломан, поскольку крючком загнулся немного вправо. Отец имел мало сходства с дочерью, если не считать глаз, но и они были несколько светлее. Они показались Эшу такими пронзительными, что ему стало не по себе под их пристальным взглядом, когда Грейс представляла его отцу. Исследователь отвел глаза, возможно испугавшись, что Локвуд разглядит в них цинизм.
При рукопожатии он удивился отсутствию силы в руке священника, но потом заметил его деформированные, покрасневшие и распухшие от артрита суставы. Наверное, всякое усилие причиняло преподобному Локвуду ощутимую боль.
Эш сидел на комфортабельном раскладном диване перед большим кирпичным камином с длинной решеткой, заваленной старыми высохшими поленьями. В комнате было прохладно и пахло пыльными книгами и старой кожей. Запах кожи исходил от двух изношенных кресел, их обивка исцарапалась и местами порвалась. Вдоль низкого потолка шли балки, а посреди комнаты толстый столб поддерживал верхний этаж.
- Вы не возражаете, если я закурю? - спросил Эш и полез в карман пиджака.
Преподобный Локвуд вздрогнул, обернулся к нему, словно только что вспомнил о присутствии исследователя, и резко ответил:
- Я бы предпочел, чтобы вы воздержались.
Рука Эша замерла, и он холодно посмотрел на священника В это время в комнату вошла Грейс Локвуд с подносом, на котором стояли кофейник и чашки. Ленч перед тем был довольно постным - салат с ветчиной и несколько сортов сыра, - и беседа велась такая же постная. У Эша сложилось впечатление, что священнику не до еды, однако во время трапезы тот не дал вовлечь себя в обсуждение слитских призраков. Даже когда все перешли в гостиную, викарий, казалось, не хотел касаться этой темы, и Эш первым заговорил о таинственных явлениях, рассказав о песнопениях, доносившихся, как ему показалось, из заброшенной деревенской школы. Локвуд подошел к окну и посмотрел на улицу, лицо его еще больше омрачилось.
Грейс заметила, как Эш засунул сигареты обратно в карман.
- Вы хотели закурить, Дэвид? - Она многозначительно улыбнулась, посмотрев на отца. - Я поищу для вас пепельницу - мы держим ее для гостей.
Поставив поднос на маленький кофейный столик, она снова вышла. Викарий нахмурился, провожая ее взглядом, но в его глазах отражалось добродушие.
- Вы действительно возражаете? - еще раз спросил Эш, делая упор на втором слове.
- Пожалуй, нет, - ответил Локвуд, и его черты немного смягчились. - Простите меня за дурные манеры, мистер Эш. Боюсь, все это повлияло на меня больше, чем хочется признать.
Он отошел от окна и опустился в кресло напротив исследователя. Изношенная кожа застонала под его весом.
- Вы не могли бы налить кофе? Мои руки нынче такие неловкие.