- Ах, вот как!.. - молвил раздраженно Питирим. - Вы - против? Но должны же быть святыни! Хоть какие - в жизни каждого из нас…
- Отнюдь, - с усмешкой отозвался Эзра. - Все святыни порождают бескультурье. В свой черед и бескультурье порождает их. Поскольку им положено бездумно поклоняться. Они - объект всеобщего, нерассуждающего, смутного стремления, навязанного сверху крепкой и циничной волей. Якобы стремления к прекрасному, возвышенно-недостижимому, принадлежащему, так сказать, всем… Удобный способ направлять чужие помыслы и страсти в безопасное и программируемо-выгодное русло. Поклоняются, когда есть вера. Вера… Значит, раболепие - воспринятый как должное взгляд снизу вверх. Вот тут собака и зарыта! Чтоб держать людей в узде, им надо дать святыни. И заставить почитать. Хотя бы убедить, уговорить. А это в сущности несложно, если нет в основе подлинной культуры. Потому что человек культурный слепо поклоняться не захочет. Вообще не пожелает поклоняться. Он попробует осмыслить все, толково разобраться и тогда уж, коли сочтет нужным, важным и возможным, будет просто уважать. Вы чувствуете разницу?
- Нет, - с вызовом ответил Питирим.
- Тогда - возьмем с другого боку, - мягко и настойчиво продолжил Эзра, с безмятежным видом глядя вдаль. - Положим, настоящий вождь достоин уважения, но уж никак не пламенной любви. Когда все дружно принимаются его любить и повсеместно поклоняются ему - ставь крест и на вожде, и на державе, и на подданных. Выходит, не осталось поводов для уважения. Любовь и поклонение - капризны и непостоянны. Их необходимо постоянно чем-либо подпитывать, хотя бы ложью. Потому-то вождь, который окружен всеобщим обожанием, все время чувствует, что те, кто его любят, - первыми и предадут. Достаточно чуть-чуть не угодить… Так было в прежние века и мало изменилось ныне. Разве что исчезли страны. Но вожди - остались… Им по-прежнему желательно иметь святыни, чтобы демонстрировать народу. Чтобы отвлекать и привлекать людей… Ате привыкли бегать стадом, им так проще - вот что страшно. Стадом - по Истории… Гуртом - от дикости к прогрессу… Стадное блаженство эволюции… Невыносимое блаженство обожать себя как высшую ступень природы… Смех, и только! Человек культурный никогда не сможет слепо обожать. Не важно - самого себя, того, кто рядом, или просто некую идею. В лучшем случае, я повторяю, он способен уважать. Не поклоняться до осатанения, а бережно и терпеливо уважать, храня такое отношение как нечто личное и никому не подотчетное. Паломнику без разницы, как называется его святыня, да и что она собою представляет. Для него существен путь, указанный однажды. Путь к святыне и конкретно - место, среди прочих обозначенное как святое. Место, где находится предмет, заявленный для поклонения. И в то же время тот, кто ощущает в себе личность, вскормленную мировой культурой, никогда по чьей-либо указке никуда не побежит и уж тем паче уважать насильственно не станет. Для него святынь не существует, это слишком примитивно. Ведь святынями - торгуют, спекулируют на них, ибо они - всегда условны, носят заказной характер. И сегодня это, завтра то… Культурный же все истинные личностные ценности не променяет ни на что, они сто раз осмыслены и пережиты, ставши категориями безусловного порядка. И по-настоящему культурным человеком невозможно управлять. Взгляд снизу вверх ему неведом, рабской психологии души он сторонится, хоть и это в состоянии понять. Вот почему я не приветствую паломников, стремящихся к святыням. Оттого что, снова повторю, святыни порождает бескультурье.
- Значит, я дремуч? - с сарказмом отозвался Питирим. - Ведь мне не чуждо поклонение всему, что называют общечеловеческим.
- А это, я так полагаю, вам в дальнейшем еще предстоит проверить! - беззаботно рассмеялся Эзра. - И определить, что именно почем. Все впереди. Вы начинаете другую жизнь, мой милый Питирим!
- Вот этого как раз мне очень бы и не хотелось, - буркнул Питирим. - Да и зачем?
Вновь накатила странная апатия, мир снова сделался бездонно-ватным, равнозначным в каждом проявлении своем, все было следствие и все - причина. Вероятно, после операции я все-таки не в форме, вяло и невесело подумал Питирим. Хотя… что значило для Левера быть в форме, он не знал. Быть может, этот спектр телесных ощущений, состояний для непрошеного донора (словечко, право же, какое!) норма-то и есть? Нет, не похоже… Просто… Я тогда, в больнице, тоже долго колебался, сравнивал одно с другим, припомнил Питирим. Два первых дня, а то и три - буквально изводился, цепенел при мысли, что отныне я - таков, что все должно восприниматься по-иному - со смещением, в диковинном и непривычном свете… Убедил себя, вбил в голову паскудную идейку: я - уже не я. Ведь до смешного доходило: все свои привычные реакции, пристрастия и ощущения, вернее, форму восприятия их я бездарно, не колеблясь, относил за счет чужого тела, сохранившихся его рефлексов, возрожденной посторонней памяти… И далеко не сразу удалось мне разобраться, что к чему, где истинно чужое, а где - кровное, мое. И, только разложивши все по полочкам (условно, разумеется, лишь бы хоть как-то навести порядок в перепутанной душе), я смог взглянуть и на себя, и на чужого как бы чуть со стороны, уже не смешивая, но и находя незримые связующие нити. Вот тогда-то в первый раз я испытал внезапно облегчение и даже радость, не скажу - восторг, но радость - вне сомнений. Я как будто заново открыл свое обличье. Господи, да что же за дурак я был! Ведь у меня есть тело'. Не горбатое, не колченогое - нормальное здоровое людское тело, натуральное, с живыми органами, а не синтетическое, как могло бы оказаться. Что бы там ни говорили, я остался человеком, и на остальное - наплевать! Вот они - мои руки, мои ноги, мой живот, мой детородный агрегат, в конце концов, на вид - не столь уж и бездарный… А чего еще желать?! Мне ангельские крылья не нужны. Чужое тело? Ну и пусть! Это раньше было - чужое. Теперь же все-все-все - мое. И - навсегда. Вместилище рассудка - моего, заметьте! Это тело мне вернуло жизнь. Да как же не любить его?!. Такое милое, родное тело… А различные нюансы - к ним привыкнуть можно, даже стыдно не привыкнуть. Скажем, вот сейчас… Уже достаточно знакомые апатия и вялость: что-то не устраивает, что-то раздражает… Неужели Левер вдруг заговорил? Пустое! Просто с непривычки - этот воздух, этот лес… Он чувствовал, как затянувшаяся их поездка, разговоры с Эзрой, собственные мысли и воспоминания невольно приобщают его к новой, не им созданной и для него не предназначенной - по крайней мере прежде - и во многом непонятной жизни. Оттого не то чтобы волнующей (да и не смел сейчас, и не хотел он волноваться наперед), но побуждающей хоть как-то разобраться, вникнуть, сделать ее частью - далеко не безразлично дополняющей - накопленного жизненного опыта. Равновеликость, равнозначность мира настораживала, требуя все более настойчиво, помимо воли, утверждения в душе каких-либо наглядных ценностей, способных разом оправдать и этот мир, и сопряженье с ним. Ужасно неуютно было, неуютно-радостно - вот даже так… Питирим прижал к вискам ладони и зажмурился. Чушь, чушь!..
- Скоро будет ферма. Подъезжаем, - важно сообщил возница.
В самом деле как-то незаметно впереди деревья расступились, ездер мягко взял разгон и очутился на вполне приемлемой дороге, а совсем неподалеку, метрах в ста, ее пересекал очень высокий - из некрашеных досок - забор с воротами, распахнутыми настежь. Ездер, не сбавляя скорости, влетел в ворота, с ходу развернулся и - застыл.
- Как я - шикарно вас! - самодовольно крякнул Эзра. - Вылезайте!
Питирим неловко соскочил на землю и, облокотясь о борт машины, огляделся. Двор был большой, поросший той же самою короткой и густой травою, что и поле космодрома. Только тут трава была немного зеленее, словно лето еще не ушло окончательно из-за этих покоробленных дощатых стен, позади которых в безмолвии высились кроны деревьев. В углу двора лепились так и сяк приземистые, исключительно небрежно сложенные из простого кирпича сараи и какие-то другие, тоже, видимо, подсобные строения. Впрочем, небрежно - это с точки зрения привычного к комфорту и изяществу землянина, а здесь, возможно, лучше и не надо было, главное, чтоб вышло крепко, основательно, чтоб простояло долго, не нуждаясь в постоянных подновлениях. Брон Питирим Брион мало-помалу начал понимать уже: на Девятнадцатой эстетика иная, да и многое не так, как на Земле. И даже сам жилой центральный дом не слишком походил на новеньких своих земных собратьев. Возвышаясь посреди двора, он был велик, монументально-архаичен и построен как попало - без малейшего понятия о целесообразности и стиле, даже просто о каких-либо архитектурных нормах. Двухэтажный, тоже кирпичный, с обсыпавшейся кое-где буро-коричневою штукатуркой, он располагал пугающим количеством углов и выступов, скругленных стенок, эркеров, крылечек, абсолютно разного размера и несимметричных окон, всевозможнейших навесов, да и сам второй этаж то словно углублялся в нижний, то, напротив, круто поднимался, отчего вся крыша, неожиданно обитая роскошною горящей медью, совершала резкие скачки вверх-вниз, местами шла горизонтально, чтобы тотчас же, без всякой внешней надобности, оборваться крутым скатом, непременно завершавшимся косой трубой для водостока. Если бы, к примеру, двадцать типовых земных коттеджей выставили рядом, как попало, лишь бы стенка к стенке (да и то не обязательно), а после сдвинули бы все с чудовищною силой - вот тогда, наверное, еще могло бы получиться некое подобие того, чем ныне любовался Питирим. И как так изловчились?!. Но одна деталь его сразила окончательно: у самого большого, видимо парадного, крыльца на постаменте в форме шара на одной ноге стояла мраморная голая девица геркулесова сложения - в правой руке, подняв над головой, она держала допотопный символ атома с корабликом на маковке, а левою, жеманно отведя мизинчик, плотно прикрывала свой девичий срам. Второй ноги у статуи, похоже, не было в помине - то ли нужная часть мрамора еще в работе отвалилась, то ли замудрившийся ваятель просто-напросто решил себя не утруждать…
- Музей, а не усадьба! - не без гордости заметил Эзра.
Ферма будто вымерла - такое же безлюдье, как и на болоте. И какая-то пустая, одинокая, щемящая до боли тишина. Лишь раз раздался приглушенный скрип, дверь дальнего сарая отворилась, и на низеньком порожке показался человек - босой, унылый, без штанов, в измятой розовой рубахе до колен, с всклокоченными волосами, он безмолвно замер ненадолго, с любопытством глядя на гостей из-под приставленной ко лбу ладони, как из-под увесистого козырька, потом разочарованно махнул той же рукой, другою почесал живот, зевнул и скрылся у себя в сарае. Скрип повторился, дверь захлопнулась.
- А… это кто? - невольно оробев, спросил негромко Питирим. - Он - здешний?
- А других тут нет. Не держим. Это - дурень, - ласково ответил Эзра. - Вечно смотрит. На работе с него проку никакого. Вот в сарае и сидит, в уме считает. Так его и кличут все - Ефрем-дурак… Он очень умный, только для работы не годится. Всех переживет, я полагаю.
- Значит, здесь есть и другие? - оживился Питирим.
- А как иначе? Это ж ферма! - отозвался Эзра. - Не случайно так назвали. Тут всегда работников полно. Одни уходят - вдело, на замену им других привозят. В промежутке занимаются кто чем, по мелочам. Год промежуток длится - дозревают… Вот как раз у них и начинается сегодня Праздник Отхожденья. Надо думать, все пошли готовиться.
- Х-м… что за праздник? - удивился Питирим.
- Увидите. Вы вовремя приехали сюда. Конечно, диковато будет и наивно, но - занятно. Вы такого сроду не видали. Да не только вы…
Никто, пожалуй, из землян, никто. Нарочно прилетать смотреть - волынка. И, по правде, не особо завлекательно - уж слишком камерная обстановка, нет у зрелища размаха. На Земле приучены к другому. А лететь по делу… К нам по делу мало кто летит. Сюда по крайней мере… В лучшем случае помаются в поселке - и обратно. Долго не выдерживают. Тут, на ферме, жизнь совсем другая, для землянина - тяжелая. Не потому, что трудная, а… именно тяжелая. Здесь - тошно, для таких, как вы. Вот и бегут, и ехать не хотят.
- Да чем же они заняты на ферме?
- Это трудно объяснить, - сказал со вздохом Эзра. - Чем? Они работают. Побудете немного - сами разберетесь. Я одно могу сказать: все это предприятие - постыдная затея, это наше горе и беда, если хотите. Но иначе мы пока не можем. Ферма нам нужна. Потом, конечно, что-нибудь придумают, все будет по-другому, долго так терпеть нельзя. Но - не сейчас, потом…
Возница замолчал, печально, даже как-то виновато глядя в сторону, и вдруг лицо его преобразилось, взгляд опять стал добрым, ясным, губы растянулись в радостной улыбке.
- Ну, вот и хозяйка! - сообщил он. - Постарайтесь быть благоразумным гостем, дорогой мой Питирим. Брон Питирим Брион. Ведь все же так, а?
Питирим, волнуясь, обернулся. Он и сам сейчас не мог бы объяснить, откуда накатило это чувство робости, внезапного смятенья. Он ведь просто ехал в гости - по чьему-то приглашению, не зная цели, не загадывая ровным счетом ничего. Да, ехал ненадолго, просто так. И все же… И тогда он догадался, отчего возникло это странное волнение: еще бы, прибыл-то сюда, конечно, он, и тем не менее - в каком обличье, вот что важно, вот что делает всю ситуацию смешной, по-своему нелепой, унизительно-двусмысленной!.. Не зря же Эзра напоследок, словно издеваясь, уточнил: Брон Питирим Брион, а?!. Возле лестницы парадного крыльца он заприметил женщину, довольно молодую, статную, нельзя сказать чтобы красавицу, но с очень милым, кротким, радостно-растерянным и грустным в то же время выражением лица. В длинном старом платье темно-вишневого цвета, с пышной короной вьющихся каштановых волос, загорелая, высокая, она удивительным образом и диссонировала с этим безобразным домом и пустым запущенным двором, и как-то все же была к месту здесь - так некий мастером исполненный последний штрих вдруг оживляет мертвую до этого мгновения картину, тщательно сработанную исполнительным учеником, как будто одухотворяет, придает ей смысл, который трудно было даже и подозревать.
- Хозяйка, - повторил негромко Эзра и приветственно кивнул. - Знакомьтесь, - он взял Питирима за руку. - Вот это - Ника, фея здешних диких мест. - Сказав банальную красивость, он л ишь виновато, как мальчишка, улыбнулся. Но глаза его смотрели мягко и влюбленно. - Ну, а это - тот, кого мы ждали… - на секунду он замялся, - да, Брон Питирим Брион, известный на Земле специалист… Ну, все!