Питирим сидел, похолодев. Нет-нет, он понимал, что это - наважденье, чушь собачья, уж теперь-то - ничего не значащая запись очень давнего процесса, где случайно так сцепилось все друг с другом: говорил одно, а посмотрел - сюда, а мог и промолчать, а мог и не смотреть - да мало ли какие существуют разные накладки!.. Понимать-то понимал - и все же был не в силах отогнать испуг, свалившийся неведомо откуда… Чувство безысходности, давление идущей из глубин времен угрозы… Ерунда, наивно утешал он сам себя, возможно, этот информблок уже отредактировали - те, кто видели его пятнадцать, двадцать лет назад или когда велась прямая передача… Пусть прямая - с оговорками, и тем не менее… Могли ведь, это не проблема для спецов! Но даже если скорректировали, то зачем - вот так, будто заранее известно было, что сегодня, именно сегодня Питирим - да внешне вовсе и не Питирим, ли-цо-то у него чужое, тело-то чужое! - влезет в шкаф и щелкнет тумблером на аппарате?! Он не мог меня узнать, с неясным облегчением подумал Питирим, словно и вправду вдруг на миг уверовал в свершившееся через четверть века чудо. Разумеется, подлог! Но - чей, зачем, когда и почему? Ответов он не находил, да и желания такого не было, поскольку одолела - сразу, беспощадно - злая боль. Нет, не телесная - болело где-то там, внутри сознания, как будто в памяти открылась рана, о которой он и не подозревал. Так, может быть, царапнуло когда-то, полоснуло - слишком остро, чтобы ощутить мгновенно боль, а после эта часть сознания всегда была в покое, и края ужасной раны хоть и не сошлись, и не срослись совсем, но и не шевелились, а самообезболиванье, мимо всякого рассудка, дабы попусту не подключать, за годом год срабатывало в нужной дозе. Экстремальных ситуаций не было, вернее, подсознательно он их не допускал, - и было хорошо. До нынешнего дня… Печальный, добрый взгляд Яршаи все стоял перед глазами, утешая и не гневаясь ничуть, и Питирим не знал, куда теперь деваться от него. Былого не вернешь и не поправишь. Да и было бы нечестно поправлять! Поскольку он тогда Яршаю искренне считал врагом, которого необходимо, если есть возможность, обезвредить. А возможность-то была, еще какая! Очень честная и правильная, нужная, не сомневался Питирим. Я же для дела, я хотел как лучше. Я сознательно пошел на это, потому что верил… Вот оно - словечко! Верил… Этого хватало. Многим - до меня, и мне - потом. На всех хватало. Значит, прав был все-таки Яршая? Одной веры доставало, чтоб идти, не размышляя, напролом, без состраданья… И надолго ведь хватило, сколько лет жил с нею - до недавней встречи с Левером! Нет, что я: и потом, и даже - до последнего момента, вот до той секунды, как я с ужасом задумался об этом. Ой ли?!. Неужели же отныне так и жить - и завтра, и впоследствии, до самой смерти?! Все-все знать, все понимать - и жить беспечно, словно ничего и не случилось? Питирим внезапно понял: безрассудной веры - больше нет. Конечно, убежденность сохранилась, вытравить ее совсем, пожалуй, и нельзя. Но веры, что кружила голову, пьянила, окрыляла, позволяя с ледяным рассудком действовать безжалостно и сразу, - нет уж, веры не осталось, это помешательство прошло… И чувство избранности и непогрешимости, презрение ко всем, кто хоть на йоту отступает от любых затверженных параграфов борьбы, мешает отправлению борцовских ритуалов, - это чувство тоже вдруг поникло в нем, с немалым удивлением отметил Питирим. Смешно, вне всякого сомнения, считать, что один взгляд Яршаи, в сущности, случайный, брошенный давным-давно - и брошенный ли, кстати, наяву, а не по прихоти компьютерной игры! - мог до такой уж степени перетряхнуть все ощущения и мысли Питирима. Дудки! Просто было много факторов - других. Они накапливались, мелкие и крупные, и отлагались до поры до времени, хранились в тайниках души, не будоража. А потом - все будто спрессовалось, забурлило, точно взрыв произошел… Вот именно, и впрямь - был взрыв. И Питирим погиб, и Левера не стало. Но в итоге к жизни возродился - Левер, лишь с мозгами Питирима. Внешне-то - вот так и получилось. Биксы, чудом подоспевшие, спасли сознание… Зачем? Чтоб он свою неполноценность ощутил сполна? Мол: был уродом внутренне, а стал уродом внешне - чтобы не забылось никогда, кто он на самом деле? Изощренное отмщение врагов? Не то… Не то! Тогда, быть может, ум его необходим им для чего-то? Для такого, что они не могут или же не смеют - сами? Это им-то?! С их-то дьявольской способностью, умением, с их знанием, в конце концов?!. Да ерунда! К тому же на Земле, немного постаравшись, можно отыскать специалистов и получше, покрупней, чем он. Есть объективные критерии - по ним легко определить… И все же предпочли его. В чем гут загвоздка? Почему? А я теперь и вправду получеловек - спасенный, стало быть, испорченный навеки биксами, с тоской подумал Питирим. Для всех моих коллег, для всех друзей на мне теперь - клеймо, печать. Я хоть и человек - по джентльменскому, как говорят, набору качеств, данных от рождения, а в чем-то даже хуже, чем Яршая… Нет, я должен ненавидеть их, проклятых биксов, попросту - обязан, даже еще в большей мере! Жизнь мне исковеркали, в расход фактически пустили, проку-то от этого спасения!.. И сразу поднимается барьер… Спасителей - топить? Случалось и такое… А теперь вот - не могу! Все - к одному: чужое тело - презираемого мною человека! - приглашение сюда, дурацкий праздник, Ника, Эзра… На кого же он похож, а? И манерой говорить, и разными ужимками… Ведь я когда-то его видел, это точно. Только - где? Ну ладно, наплевать, мы с этим, надо думать, разберемся, это будет просто. Но с собою разобраться - боже ж мой!.. Я жду суда. Ну почему? С чего я так решил? А вот с чего: во мне сидит вина, я чувствую ее! И не за Левера, верней, не только за него - за все-все остальное: и за то, что помню хорошо, все время, и за то, что совершенно выпало из памяти, но - было, было все равно! Я весь - вина, и жизнь моя - вина. И как ее отныне искупать - не знаю. Да и можно ли, дозволено ли будет - искупить? И если все же как-то искуплю, то кто простит, кто скажет: хватит, дальше - чист?!. Каким судом меня судить: людским, понятным, или биксовским, или своим же собственным? А может, свой-то собственный - и есть людской, помноженный на биксовский? Кто мне подскажет? Кто я есть, зачем я - есть?! Ведь я бороться больше не сумею - сил не хватит, веры окаянной и надежды, что победа - это счастье. Никогда победа счастьем быть не может. Потому что тот, поверженный тобой, - несчастлив. Это только половина - радость, а другая половина - горе. Не смогу теперь я биться до последнего - не для того меня спасли! Предателя, убийцу - а спасли ведь… Пожалели? Нет. Когда врага жалеют - могут не убить, но возрождать!.. Смешно. Конечно, тут не жалость. Ну, а что тогда? И Питирим отчетливо, внезапно понял: это - сострадание, любовь - другого слова просто нет! - которая одновременно наказует собственным прощеньем. Ему дали шанс: все осознав, прожить еще раз, новой жизнью. Для кого?
Для них? Возможно. Для себя? И это не исключено. Да просто - жить по-человечески, по совести, во имя разума и счастья на Земле, жить, следуя Истории, Культуре, а не попусту болтаясь и мешая, будто камень, в жерновах прогресса! Ради этого… Не так уж мало… Чтоб вам всем пусто было, всем! - в сердцах подумал Питирим. А между тем пытливый Клярус продолжал допрос Яршаи.
- Всем известно, так что отпираться смысла нет: вы были - и не раз, - чирикал Клярус вдохновенно, - и не два - уличены в постыдной клевете на идеалы нашего движения. В различных проявлениях: словесно, письменно и даже в музыке своей! Что представляется особенно тлетворным и коварным… Да! Искусство ваше - аморально. От начала до конца. А уж об "актуальности" его я даже и не говорю.
- И правильно. Чего ж распространяться, когда нечего сказать?! - со смехом возразил Яршая. - Аморально - значит, вне устоев общества, я верно понимаю вас? Не выражает, стало быть, его заветных интересов?
Ну, а кто определял, дозировал такие интересы, кто выстраивал шкалу заветности? Вы явно что-то не учли… Вот - горькие плоды незнания!
Ведь всякое искусство - ангажировано, как привыкли выражаться. Но оно при этом и… ну, как бы поточней сказать? - вневременной субстрат Культуры. И оно фактически обязано любыми способами сохранять себя, чтобы в любой превратной ситуации иметь возможность выжить. Говоря иначе, будучи и вправду ангажированным по своей глубинной сути, в разных внешних проявлениях своих, по форме всякое искусство, хочешь или нет, должно быть максимально конформистским. В его вечном конформизме и таятся семена сиюминутной ангажированности. Лишь поэтому искусство и не умирает и понятно всем. Отрыв от формы для искусства равнозначен смерти. Ну, а что касается того, что моя музыка, по-вашему, неактуальна… Актуально только мертвое. Поскольку ни подправить, ни как-либо подогнать к текущим чаяниям общества его уже нельзя. Приходится самим подлаживаться, объявляя это мертвое вечно живым. Я говорю про навсегда от нас ушедшее, а не про мертвечину…
И поэтому вы очень удивляете меня. Вы, Клярус, требуете - так или иначе - одного: чтоб, если где-то там раздалось "блюм-м!", я моментально бы ответил "тю-тю-тю!", и все бы радостно вздыхали: "отозвался…" Ведь нелепо, вдумайтесь-ка сами! Актуальность в мелких частностях - не актуальна.
В этих частностях она и увязает, превращаясь либо в ничего не значащее зубоскальство, либо в нудное, убогое позерство псевдомногозначностью, а проще говоря - в поганенькую бурьку в маленьком стаканчике воды.
Естественно, расчет - на невзыскательное восприятие профанов. Но ведь в том-то все и дело, что их вкусы нестабильны, управляемы, поэтому доверия питать к ним - невозможно. Если хочешь быть забытым завтра - во всю глотку голоси о том, что названо важнейшим в данный миг, сегодня. Угождай нелепой философии текущего момента. И в особенности той, которая, помпезно возводя в культ нужды настоящего, печется якобы о будущем… Все это - недостойная возня. И лишь затрагивая общечеловеческое, как бы планетарное и, уж конечно, несиюминутное, такая актуальность обретает смысл - он становится понятен и потомкам и не требует ликбезных комментариев. Вот потому-то вечные вопросы жизни постоянно актуальны. Оттого-то и имеет ценность обращение к Культуре, а не к мертворожденным "блюм-блюм" и "тю-тю-тю", какими бы красивыми и важными они сейчас нам ни казались.
- Ишь ты, как! - капризно ввернул Клярус. - Вечные вопросы жизни захотелось ставить? И, небось, давать ответы? Разбежались!.. Ну, а как, положим, насчет смерти? Очень нынче злободневно! - гоготнул он.
- Это все равно вопросы жизни, - твердо произнес Яршая, игнорируя двусмысленность намека. - Потому и актуально настоящее искусство. Недостойно всякий раз размениваться по каким-то мелочам, усердно критикуя преходящие издержки времени и погруженный в него частный быт, и ограничиваться этим. Либо, когда нечего сказать, окутывать все флером мистики и делать вид, что ты умнее прочих… Все равно должна быть сверхзадача, даже если воплощаешь частное. Сказать: "Вожак людей и молодежи О’Макарий - педераст!" - конечно, можно и совсем нетрудно. Ну и что? Кто будет помнить О'Макария лет через тридцать? Да никто! А вот сказать: "Верхушка вожаков погрязла по уши в разврате и во лжи, поскольку это - свойство всяких вожаков, порядочные люди к власти не приходят", - тут уж, знаете, другое дело. Но и это будет только полуправдой, оставаясь голым заявлением. Нужны насыщенные краски, нужна плоть, необходимо это преподать как символ. Вот искусство здесь и будет актуальным в полном смысле. А иначе, получается, вся ваша смелость, ваша актуальность - это диалог, точнее, перебранка с никому почти не ведомым, конкретным О’Макарием, и только. И при чем же туг искусство?! Разве что в названии… Есть репортажи для информаториев, есть публицистика, в конце концов, - для тех же самых информационных складов. Вот они-то О’Макария пусть и запечатлевают в первозданной красоте, пусть даже обижают, если надо, - это их задача. Так сказать, на кошку - своя блошка… А для настоящего искусства актуальность этого масштаба - нулевая. Ведь Рабле не потому остался гением, что осмеял своих коллег-монахов и власть предержащих оппонентов, вовсе нет, а потому, что осмеял все ханжество, стяжательство, всю гниль эпохи, осмеял ее устои и мораль, которой сам, прошу заметить, следовал весьма неукоснительно. Бывали, безусловно, отклонения - а как без них! - но это уж его забота, он - творец, всего лишь человек, а судим мы - по творческим итогам… При таком подходе сам творец как частное лицо - уже не нужен совершенно, попросту мешает. Вот что важно.
- Вы о мертвых собирались говорить… О жизни ради мертвых, - все не унимался Клярус.
- Я как раз не собирался. Это вам чего-то в голову пришло. Но если уж так хочется… Никто не вечен, все мы смертны. Одинаково рождаемся, зато уж умираем все - по-разному. В зависимости от того, как жили. И задача настоящего искусства, я считаю, - дать почувствовать стоящим на пороге смерти, что их жизнь прошла не зря. Пускай они и не просились, не стучались в этот мир, но если все-таки явились и пробыли в нем какой-то промежуток времени, то достойны уходить не сожалея. Потому что жизнь их - тоже как искусство, скажем так… Порою очень странное, причудливое, но - искусство. А искусство вечно. И вот если эту мысль заронить в них, дать понять, что через бесконечное искусство жизнь их ни на миг не пресекается, распространяясь в прошлое и в будущее, сколько хватит сил вообразить, - тогда и впрямь искусство думает не только о живых, работает не только для живых, но и спасает души от небытия. Оно ведь и на тленное, телесное всегда глядит сквозь призму идеала. Разве что подобный идеал становится понятным много позже…
- Точно! Биксы не рождаются, как мы, а мрут зато - не хуже нашего, - с внезапной радостью поведан Клярус, будто сообщил приятнейшую новость, по которой все давно истосковались.
- Да откуда вам известно?! - широко раскрыл глаза Яршая. - Может быть, и не рождаются. Положим, так… Но чтобы умирали, как все люди!.. Нет надежных данных. Или появились дополнительные сведения?
- Н-ну, я слышал… - неопределенно отозвался Клярус, разводя руками. Видно было, что подобного, и в принципе вполне закономерного, вопроса он не ожидал, поэтому мгновенно заподозрил каверзу, способную Ударить по его престижу. Чтобы избежать возможного конфуза, Клярус спешно уцепился за начало разговора. - М-да, Рабле… м-да… интересно… - с вялым раздраженьем кхекнул он. - Ну и примерчики у вас! Рабле, х-м… Может быть, вы и меня, как О’Макария, сейчас позорить станете?! - воскликнул он, найдя удобный аргумент и сам же им изрядно уязвленный. - И других достойных вожаков народа? Не хотите? Всех подряд - чего уж там!.. А?
- Нет, - вздохнул Яршая, - и хотел бы - да не буду! Мелко, ни к чему… Обидно тратить силы, когда можно применить их и в куда как более значительных делах. Жизнь коротка, и просто неразумно…
- Ой, и вправду коротка! - жеманно потянулся Клярус.
- Я не вижу оснований для иронии. Если поглядеть внимательно на прошлое…
- Ну, если бы да кабы!.. Все мы умные - задним числом, - скривился Клярус. - Но история не знает сослагательного наклонения!
- Увы, к сожалению, знает, - упрямо возразил Яршая, отирая пот со лба батистовым платочком - вероятно, добрая Айдора, по обыкновению, заранее подсуетилась, чтобы на людях ее любимый муж смотрелся хорошо. - Да, и на том стоит! Она не знает хронологии - другое дело.
- Ну, а как же даты? - не поверил Клярус. - Всем, по-моему, известно…
- Что известно? Что такой-то факт произошел после такого-то? Но это ничего не значит. Между ними могут пролегать и десять лет, и тысяча… Решают все - события, к которым эти факты удается привязать. Солнце всходит и заходит, времена года сменяют друг друга с завидным постоянством, что-то происходит в этой череде, но каждый раз - почти одно и то же, как по кругу. А события… Да, они резко выпадают из привычного круговорота мелких дел, которые мы, собственно, и называем жизнью. Есть еще эпохи - сами по себе события. Древний Египет, Древний Рим, Средневековье, например… Мы как-то вычленяем их среди других эпох. А вот для жителей районов вроде Индии или Китая хронология былых времен пойдет совсем иначе… В том-то и беда: хотя события и вправду громко заявляют о себе, однако их нельзя со стопроцентной достоверностью связать друг с другом - многое зависит от того, в каком конкретно ракурсе мы их воспринимаем. Ни одно событие в Истории не может послужить для нас источником другого. Мы их только соотносим меж собой, достаточно искусственно, наивно полагая, что в действительности было так.
- Вот! - неожиданно заметил Клярус. - Это показательно! И тоже вам зачтется. Вы ни в грош не ставите передовую человеческую мысль!
- Господи, при чем тут мысль?! - страдальчески поморщился Яршая. - Я совсем ведь не об этом.
- А о чем тогда?
- О том, к чему наша пытливая и передовая, как вы выразились, мысль не имеет никакого отношения.
- Значит, только вы имеете! - гадливо ухмыльнулся Клярус.
- Никто, - отчетливо проговорил Яршая. - То, о чем я вам сейчас толкую, вне науки и вне наших пожеланий. Просто надобно всегда иметь в виду… События, которые нам кажутся простыми и естественными, упорядоченно расположенными на шкале времен, на самом деле как бы самоценны и самостоятельны, и каждое стоит особняком. И это оттого, что подлинной Истории неведомы причинно-следственные отношения. В противном случае она была бы жесточайшим образом детерминирована и могла бы быть предсказана в деталях на десятки тысяч лет вперед… И так же, с легкостью, просвечивалась бы и до самого начала. По любым - по сути, произвольно взятым - следствиям мы без труда бы восстанавливали их причины, находили бы причины тех причин, ну, и так далее… И не было бы никаких загадок у Истории! Они, однако, есть… Выходит, нет такой взаимосвязанности, и жестокой предопределенности не существует. Стало быть, что же? А вот что. Отсутствие причинно-следственных отношений значит одно: хода времени - нет, хронологии - нет. А то, что мы придумываем для Истории какие-то там даты - это от лукавого. События - есть. Но их расположение в Истории… Для современников мелочь, забываемая через пару лет, может смотреться как событие, а что-то, едва ли не упущенное из виду, впоследствии потомки назовут событием… Истинная значимость случившегося выявляется всегда задним числом: приобретает некую оценку и свой статус на шкале Истории. Но многое вполне возможно и додумать, и придумать, и связать друг с другом - задним-то числом…
- Зачем? - встрял Клярус, сонно хлопая глазами.