- Я чужестранец. Женщины находят меня интересным - должно быть, на женской половине или где вы их держите чертовски скучно. Они знают, что завтра я исчезну, а сегодня я дарю красивые подарки. Почему бы им не поболтать со мной? И почему бы именно им не посплетничать?
Торкильд нервно теребил узкий гребень волос на стриженой голове. Йоахим как бы слышал его мысли. У вельможи нет никакой возможности пытками вырвать секреты у наложниц короля.
- И что же ты узнал? - не выдержал он наконец.
- Видишь ли… - Йоахим поглядел на потолок. - Я всегда думал, что ты мой друг, Эд. Вчера я подарил тебе несколько ценных вещиц.
Они спорили о цене сведений Йоахима, пока тот не выторговал изрядную долю стоимости вчерашних подарков наложнице. А затем выложил свою приманку-выдумку, хотя и основанную на вполне вероятных догадках.
- У Когамы есть свои контакты в гареме и в королевской гвардии, о которых ты, может быть, не знаешь. Ходят разные слухи. Например, что ты и кое-кто еще строите корабли вместе с Когамой. Только эти корабли остаются здесь.
Лицо Торкильда застыло как маска. Добрый знак, подумал Йоахим. Все эти намеки и слухи, подброшенные вельможе, говорили об одном: Когама не остановится на задуманном. Когда их совместный план будет выполнен, он возьмется за своих союзников. И это вполне может оказаться правдой!
Когда Йоахим закончил, наступило молчание. Торкильд облокотился на стол, подпер голову ладонью. Нервно забарабанил по столу пальцами.
Йоахим сделал паузу, затем доверительно наклонился вперед.
- Я вот что думаю, Эд, - вкрадчиво заговорил он. - Я думаю, что здесь, в этом районе космоса, существует чужая цивилизация. Я думаю, что она скрывается от нас, один космос знает зачем. А вы, ты и твоя клика, строите для них космические корабли. Эти… незнакомцы платят хорошо, наверное, даже золотом, и тебе есть на что устроить заговор. Нынешний аркулан - хитрый малый, и низложить его будет нелегко. Но ты уверен, что с помощью этих денег тебе это удастся. Я прав?
- Если да… то как ты поступишь?
- Еще не знаю. Может быть, с ними будет полезно встретиться. Может быть, на этом можно будет заработать деньги. А если они враждебны нам, то корабли должны знать об этом, - Йоахим посмотрел в глаза собеседнику. - Я вот что у тебя еще хочу спросить, Эд. Если вокруг Эрулана возникнет могучая империя чужаков, что толку тебе будет в короне?
- Они не чужаки. И не местные, - ответил Торкильд сдавленным голосом. - Это люди.
Люди!
- Странные люди. Говорят на бейсике с чудным акцентом, не носят одежды, не… не знаю. У них повадки дикарей, но клянусь, это - люди.
- Чего они хотят?
- Корабли. Они связались с нами пять лет назад. Да, они платят металлом, и, насколько я понял, они прилетели откуда-то из Креста. Но это очень большой район, Йоахим. Может быть, с нашей стороны было глупо связываться с ними, но кто не рискует, тот не выигрывает.
- Да, - кивнул Йоахим. - Да, это верно.
Глава 10
Уже почти вечером первого дня эруланец принес на шлюпку записку от Йоахима. "Можете побродить по городу, но не уходите слишком далеко. Возможно, придется срочно улетать". Стоя у люка, Шон прищурился, чтобы разобрать строчки в сумрачном свете. Дул холодный ветер; на фоне неба чернел замок, темнели силуэты города, лежавшего у подножия замка.
Илалоа приподнялась на локте, когда он вошел в кубрик.
- Сегодня уже поздно, - покачал он головой. - Отправимся завтра утром. Ладно?
Та кивнула.
- Я знаю, тебе не нравится сидеть взаперти, - продолжал Шон. - Извини.
- Ничего. Я просто задумалась, Шон.
Он посмотрел на нее. Проследил взглядом изящные черты тела, задержался на лице.
- Тебе хочется обратно на Рандеву, так ведь?
Неожиданно она расхохоталась. Словно хрустальный колокольчик.
- Бедный, глупый Шон. Ты все беспокоишься.
Шон потянул Илалоа к себе, та подалась ему навстречу, тесно прижалась. Его губы скользнули по душистым волосам, скользнули и слились с ее, отыскав приоткрытые в ожидании губы.
"Что ж, она права. Я и в самом деле слишком много беспокоюсь, а ведь от этого никакого толку".
Он с трудом заставил себя оторваться.
- Как насчет твердого топлива?
Она кивнула и проскользнула к гравитационному лифту.
- Падать вверх так смешно, - крикнула она из шахты. - У вас столько игрушек.
- Игрушек? - отозвался Шон. Но она уже плыла вверх, в камбуз на носу.
На следующее утро он надел традиционный костюм номадов, а сверху теплый плащ. Подождал, пока Илалоа выйдет из душа. На корабле она всегда подолгу плескалась в душе, словно смывая какую-то невидимую нечистоту.
- Надень что-нибудь потеплее, дорогая, - посоветовал он, вдруг ощутив себя почти настоящим супругом.
Та поморщилась.
- Это обязательно?
- Если не хочешь замерзнуть, то да. Почему тебе не нравится одежда?
- Просто… будто прячешься от солнца, от дождя, от ветра. Окружаешь себя мертвой кожей, а это, как будто сидеть в темноте. Вы запираете себя от жизни, Шон.
Все-таки она оделась и прошмыгнула к шлюзу первой.
Утро было холодным и туманным, под ногами влажно блестели каменные плиты. Они вышли из ворот замка, пройдя под огромными башнями и стали спускаться вниз по холму, в город.
Город уже проснулся, и когда они спустились на улицы, шум стал еще громче: гул голосов, топот копыт, скрип колес и звон железа. Запах тоже стал сильнее. Шон принюхался и покосился на Илалоа. Та, кажется, не обращала на вонь внимания; напротив, она оглядывалась по сторонам с таким искренним удивлением, какого он не замечал в ней ни разу.
Улицы города были узкими и кривыми, скользкими от грязи, выписывая совершенно невероятные зигзаги между высокими домами с острыми крышами. Двери были тяжелыми, окованными медью и бронзой, узкие, как щели, окна, нависающие над улицей балконы закрывали небо. Вдоль стен выстроились шаткие деревянные прилавки, увешанные всевозможным товаром - посудой, одеждой, инструментами, оружием, коврами, едой, вином, и охрипшие от усердия торговцы равно расхваливали и примитивную простоту, и убогую роскошь. Иногда им навстречу попадался храм с башенкой-минаретом, гротескно украшенный измазанными кровью идолами.
Туземцы расступались перед Шоном и Илалоа, изо всех сил стараясь не прикоснуться к запретным фигурам людей и все-таки иногда наталкиваясь. Это зрелище казалось романтичным только издали. А вблизи… Шон почти физически ощущал кипящую вокруг ненависть.
Илалоа потянула его за рукав, и он пригнулся, чтобы услышать ее в этом грохоте.
- Ты знаешь этот город, Шон?
- Неважно, - признался он. - Я могу тебе кое-что здесь показать, если… - тут он заколебался, - если ты захочешь.
- Да, хочу!
Впереди взвыла труба, и эруланцы разбежались к стенам. Шон тоже оттянул Илалоа за собой, сообразив, в чем дело. Мимо пронеслось несколько всадников в доспехах и шлемах, разбрызгивая грязь из-под копыт. Старший размахивал во все стороны нагайкой. В центре скакал человек, одетый точно так же, как они.
Не успел смолкнуть топот, как раздался женский вопль. Прежде чем толпа снова заполнила улицу, Шон успел заметить, как туземка склонилась над маленьким мохнатым тельцем. Ее дитя, очевидно, оказалось недостаточно проворным.
Горло перехватило так, что было больно.
- Сюда, Илалоа, - прохрипел он. - Назад, сюда.
- Там была смерть, - негромко сказала Илалоа.
- Да, - ответил он. - Такова жизнь на Эрулане.
Они попали на другую, не менее оживленную улицу.
По ней шла вереница рабов, скованных за шеи. Их босые ноги кровоточили. Двое солдат подгоняли рабов плетьми, но те даже не поднимали глаз.
Шон еще раз посмотрел на Илалоа. Та глядела на проходивших мимо рабов, но, судя по лицу, ее сострадание было далеко не таким глубоким, как у него.
Улица выходила на рыночную площадь. На виселице раскачивалось три тела. Под ней расфранченный эруланин бренчал на маленькой арфе. Звучала веселенькая мелодия.
Пальцы Илалоа сжали его руку.
- Ты печален, Шон.
- Это все проклятая, жестокая планета, - ответил он. - Все это так бессмысленно!
Илалоа пристально посмотрела на него, а когда заговорила вновь, ее голос был серьезным.
- Ты давным-давно отгородился от жизни. Ты забыл вкус дождя и летней ночи. В твоей груди пустота, Шон.
- Какое это имеет значение?
- Вокруг нас жизнь. Ты забыл, какой она может быть мрачной, грубой, жестокой. Вы хороните ваших мертвых в огне и забыли, что плоть должна сливаться с землей. Земля должна наливаться силой ваших тел и расцветать там, где умираете вы. И тогда наступит вечный рассвет, и вы не вспомните ни про ночь, ни про грозу. А ты живешь во тьме, с привидениями и призраками. Это неправильно, Шон.
- Но это!..
- Да, здесь жизнь жестока и груба, но это жизнь. Ты боишься криков и мук рождения? Ты боишься думать о ночных хищниках, которые убивают жизнь, чтобы накормить своих детенышей? Тебе знакома жажда власти и жажда смерти?
- Уж не думаешь ли ты, что это правильно?
- Нет. Но это есть. О Шон, нельзя любить жизнь, пока ты сам не стал всей жизнью, не такой, какой она должна быть, но такой, как она есть, с грубостью и лаской, с радостями и печалями, не только в тебе, а… Нет, ты не понимаешь!
Немного помолчав, она негромко добавила:
- Да, настоящее можно сделать лучше. Нет смысла в бесконечных муках и страдании. И все равно здесь жизни больше… чем в городе Стелламонт.
- Ты хочешь сказать, - переспросил он, - что неверна причина? Что инстинкт…
Илалоа рассмеялась, хотя в смехе мелькнула и нотка сожаления.
- Ты добр, но твоя доброта такая далекая, - и тут же, чуть не навзрыд: - О Шон, если бы у нас могли быть дети…
Он прижал ее к себе и, не обращая внимания на кошачьи взгляды вокруг, поцеловал. Почему-то он чувствовал облегчение. Они пытались понять друг друга, и даже неудача была по-своему победой.
После обеда улицы опустели - наступила сиеста. Шон и Илалоа бродили по лабиринту кривых улочек и тупиков, пока не заблудились окончательно. В этом не было ничего страшного - достаточно было увидеть с какой-нибудь площади громаду замка и идти в том направлении.
Шон заглянул в переулочек, узкий туннель под покосившимися стенами домов.
- Может быть, попробуем сюда?
Ответа не было. Он и не ожидал ответа: Илалоа не отвечала по меньшей мере на половину его вопросов. Но когда Шон обернулся, он был потрясен.
Раньше он видел на ее лице любовь, радость, тревогу, скорбь, одиночество, отвращение, робость, безмолвный отказ. Но никогда прежде он не видел ее действительно испуганной.
- Ло… Что случилось? - прошептал он. Оружие, казалось, само прыгнуло ему в руку из кобуры.
Она потрясенно взглянула на него, прикрыв ладонью рот, словно чтобы заглушить крик.
- Амурихо! - выдохнула она. - Хуалалани амурихо!
Шон втащил ее в переулок и осторожно выглянул на улицу. Пусто.
- Мысль! Это мысль о… О нет, Шон!
Он не оборачивался. Его глаза обшарили всю улицу. Ни следа, ни движения.
- Икас, - закончил он за нее фразу.
- Это был не человек и не эруланец, - дрожащим голосом продолжала она. - Холодная и пустая звездная ночь. И холод, холод!
- Где?
- Здесь, рядом. Где-то за стеной.
- Мы убираемся отсюда!
- Вот! Вот, опять! - она вцепилась в Шона, прижавшись к нему. Она уткнулась лицом ему в грудь, и он чувствовал, как ее трясет.
- T-ты можешь прочесть их мысли? - прошептал он.
- Тьма, - всхлипнула она. - Тьма и пустота, полная звезд, и звезды, как серп, вокруг сияющего облака.
Рукоять оружия скользила от пота.
- Они могут почувствовать нас?
- Не знаю, - хриплый шепот. - Оно думает о звездах, о других звездах, но все время там этот серп, режущий сияние. В нем презрение, власть и власть, как стальное…
Ее голос оборвался.
- Оно исчезло, - заговорила она вновь тихим детским голосом. - Я больше его не чувствую.
Шон сорвался с места, торопливо зашагал к замку, сжимая одной рукой оружие, другой - ее запястье.
- Йоахим был прав, - прорычал он сквозь зубы. - Теперь нам нужно поскорее убраться с этой планеты!
Глава 11
На борту корабля собралось не особенно интеллектуальное общество, и все-таки одним из способов убить долгое время перелетов было чтение. На борту "Странника", как и всех его братьев, сохранилась приличная библиотека. Это было большое двухэтажное помещение во внешнем кольце, почти посередине корабля, недалеко от парка. Во время перелета с Нертуса Тревильен провел там немало времени.
Направился он туда и сейчас. Внутри было тихо, почти пустынно, если не считать полудюжины посетителей что-то читавших за столом, дремлющего библиотекаря. Вдоль стен вытянулись полки с микрокнигами с цивилизованных планет: справочники и философские работы, поэзия и беллетристика, невероятная мешанина из всякой всячины. Были тут и большие тома, написанные обитателями сотен миров или самими номадами. Тревильен снял с полки краткую историю кораблей.
Книга начиналась с мемуаров Торкильда Эрлинга, первого капитана номадов. Голые факты были знакомы любому мало-мальски образованному гражданину Союза: как первый "Путешественник", корабль с эмигрантами, построеный на заре меж звездных путешествий, попал в "возмущенный вихрь", и сегодня мало понятный и неизученный феномен, а тогда и вовсе неизвестный - и был отброшен с курса почти на две тысячи световых лет в сторону. С гипердрайв-двигателями того времени потребовалось десять лет полета, чтобы очертания созвездий приобрели чуть-чуть знакомые очертания, и еще десять лет безнадежных поисков. Они нашли необитаемую 3-планету, назвали ее Гавань и построили там свою колонию. Большинство с радостью было готово забыть эти страшные поиски в глубинах вечности. Но не все. Эти несколько беспокойных опять взошли на борт "Путешественника" и пустились в путь.
Такова история. Теперь же, читая написанные Торкильдом строки, Тревильен стал понимать подъем тех первых лет. Но идеалы менялись. В более поздних записях Торкильда чувствовались нотки разочарования; его "новое общество" развивалось совершенно не так, как он себе представлял. Вот опять, типично человеческая черта, непонимание логики своих собственных желаний.
Тревильен быстро пролистнул страницы, до раздела о экономике номадов. В космическом корабле может быть создан замкнутый экологический цикл, корабли номадов могут сами обеспечивать себя пищей - гидропоника, синтез белковой пищи и витаминов с помощью дрожжевых бактерий. Корабль может самостоятельно ремонтироваться. На корабле могут автономно выполняться ремонтно-профилактические работы. Дрейфуя в космосе, корабль может жить бесконечно долго. Однако проще и выгоднее оказалось открывать и исследовать планеты в роли торговцев и предпринимателей.
Номады не ограничивались торговлей - иногда они добывали руду или занимались другой промышленной работой, случалось даже пиратство, хотя к нему относились с неодобрением. Часть захваченного или заработанного шла на собственные нужды, остальное - на продажу или обмен.
Такие предприятия всегда были частными, капитан вел лишь необходимые предварительные переговоры. Небольшого налога с предприятий хватало, чтобы поддерживать общественные учреждения.
Общество было демократическим, хотя право голоса имели только взрослые мужчины. Вопросы политики номадов обсуждались на Рандеву, и решения такого уровня был уполномочен принимать только Совет Капитанов, остальные - сами экипажи. Все вопросы выходящие за рамки повседневной рутины, оставляли на усмотрение капитана. Капитан обладал широкими полномочиями, а если он умело ими пользовался - то и еще большим влиянием. Тот факт, что Йоахим смог отправить "Странник" в разведывательный полет на основании собственного желания, говорил о многом. Если…
Тревильен вздрогнул, словно очнувшись, поднял глаза и почувствовал, как застучало сердце. В библиотеку вошла Никки.
Она достала из-под мышки книгу и поставила ее на полку. Заметив Тревильена, улыбнулась.
- Где ты был? Я не видела тебя уже несколько дней.
- Здесь, - он неопределенно махнул рукой. - Что нового?
Никки отрицательно мотнула головой.
- Делаю ковер. Ференци Мей-Линь, ну, жена Карла, хочет новый ковер, заплатит деньгами. Больше ничего нового, - она грустно нахмурилась.
- Я-то думал, что вся жизнь номадов основана на том, что все время случается что-то новое.
- Ну, мы прыгаем от планеты к планете, как сумасшедшие. И что?
- Жизнь не имеет явно выраженного смысла или значения, - с усмешкой парировал он, - она просто существует как физический феномен во вселенной. То же самое относится и к любому обществу. Ты злишься на себя только потому, что не можешь найти для себя цели.
Он встретился с ее дымчато-голубыми глазами.
- Начинается! Ты можешь думать о чем-нибудь вообще по-другому, чем… чем, как о частном случае общего правила?
Честно говоря, подумал Тревильен, нет.
Вслух он примирительно заметил:
- У меня есть свои удовольствия. И я так же люблю пиво, как любой мужчина. Кстати, о пиве: ты не составишь мне компанию?
- Ты не ответил мне, - не унималась она. - Всегда одно и то же. Женщины не думают! Место женщины на кухне и с детьми. Меня уже воротит от этого!
- Я солярианин, - напомнил Тревильен. - Кого-кого, а нас не обвинишь в мужском шовинизме.
- Солярианин… - на мгновение черты ее лица разгладились, она выговорила это слово мягко, ласково. И снова напустилась: - Подумаешь, Сол! Тоже мне, исподтишка хотите управлять вселенной по своим… своим… уравнениям? Теоретики!
- Любая культура основана на теории, - пожал плечами Тревильен. - У нас она просто сформулирована ясно.
- Иногда я тебя терпеть не могу, - стиснула кулаки Никки.
- Я вовсе не собираюсь смотреть на тебя сверху вниз, - огрызнулся он. - Если бы я хотел запудрить тебе мозги сказочкой, ты бы и не догадалась. Но не суди о том, чего не понимаешь!
Она выдержала его взгляд и неожиданно рассмеялась.
- Хорошо, сдаюсь. Ты вроде приглашал меня выпить пива?
И я еще считаю себя хорошим психологом, растерянно подумал Тревильен.
Взвыла сирена. Никки замерла, прислушиваясь к гудкам.
- Что это? - спросил Тревильен.
- Сигнал, - коротко ответила она. - Готовность боевым постам. По местам, приготовиться к гипердрайву.
- Рядом с планетой?
- Может быть опасность, - Никки бросилась к библиотечному Глазу.
Такие телеэкраны устанавливались везде - в каждом жилищном помещении, в общественных местах. Их можно было подключить к любой из телекамер, установленных там, где могло происходить нечто представляющее общественный интерес. Никки быстро переключилась на камеру у шлюзов. Старички читатели заглядывали через плечо.
Прошла бесконечно долгая минута, пока на экране не появилось чистое изображение. Тревильен узнал выход одного из причалов. Оттуда как раз появился мрачный Йоахим.
Голос капитана загремел из всех громкоговорителей.