- Когда сталкиваешься с потусторонними силами - продолжила монахиня, - хорошо знать, что есть тот, к кому можно обратиться за помощью. Я имею в виду Всевышнего. То, что здесь произошло, выше моего понимания, поэтому я буду молиться, чтобы Господь ниспослал на вас озарение. Знайте, что вы можете рассчитывать на мою помощь и помощь нашего приюта. Но один момент, который уже я обсудила с его преосвященством, необходимо прояснить сразу: вы не должны привлекать Дэниела к вашим исследованиям. Надеюсь, вы поймете меня. Он слишком много страдал. У него чистая душа, он как малое дитя. Я не допущу, чтобы он снова страдал. И это мое окончательное решение.
Мать настоятельница действительно уже обсуждала этот вопрос с епископом Бостона, и у нее имелись на то весомые причины. Конечно, невозможность видеться с садовником затрудняла исследование Клоистера, но, не желая вступать в долгие и бесплодные дискуссии, священник готов был согласиться с требованием монахини. Как знать, может, ему и не придется встречаться со стариком. Время покажет. Сейчас лучше было уступить.
- Я понимаю, сестра Виктория, - сказал Клоистер, - и я сделаю все от меня зависящее, чтобы он не страдал. Его не будут беспокоить. Даю вам слово.
- Ваши слова меня обнадеживают.
Монахиня ненадолго замолчала, облегченно вздохнув:
- Вот бумаги доктора Барретт. Надеюсь, что ее записи вам помогут. Она оставила их здесь, и я предполагаю, что, поскольку она работала на нас, я могу располагать ими и отдать их вам. Здесь задействованы ужасные и скрытые силы, которые трудно застать врасплох. Я знаю, святой отец, вы некоторое время служили в Конгрегации по делам святых, вы исследуете случаи, которые никто не может объяснить. Все это поможет вам, я уверена. Но, прежде всего, не забывайте о вере. Вера - единственная твердыня в этом изменчивом мире.
И она указала пальцем на распятие, висевшее за ее спиной. Клоистеру показалось, что в этот момент лицо Иисуса исказилось от невыносимой боли.
Вера… Он согласен. Ни одна истина ничего не стоила без веры, веры в чувства, в разум, в возможность познания истины. Любопытно: истина нуждается в том, чтобы быть истинной; требуя определенного образа мысли, она стремится найти основание в самой себе, и в то же время она неспособна познать самое себя. Эту спираль никогда не удастся раскрутить полностью.
Некоторые священники считали, что иногда без экзорцизма не обойтись. Но главный экзорцист Святого престола Габриель Аморта неоднократно заявлял, что новый обряд, освященный Вторым Ватиканским собором, неэффективен. Из ритуала были удалены самые действенные молитвы против дьявола, как и то, что связывало экзорцизм с магией и оккультизмом. Новый ритуал предназначался для тех, кто уже на самом деле не верил в существование дьявола.
Величайшая хитрость дьявола - убедить нас в том, что его не существует.
Альберт Клоистер усмехнулся, вспомнив известное изречение Бодлера. Отец Аморта часто его повторял. Для многих зло - еще одна часть мира. Они не верят в то, что есть некий злой дух, который движет их поступками. Так проще. Если мир предлагает наслаждение, давайте наслаждаться. Таким видел отец Габриель Аморта современное гедонистическое и самодовольное общество, в котором единственной признанной мерой вещей было то, что приходится человеку по вкусу.
Бодлер оказался прав. Действительно, человек все больше слабел, все меньше верил в дьявола и одновременно с завидным упрямством воплощал в жизнь его заветы: война, голод, разруха, эгоизм, отсутствие милосердия. Зло вездесуще. Клоистер не мог забыть глаза, которые смотрели из огня, буравя его насквозь, пронизывая его душу. И снова ему вспомнилась фраза "АД ПОВСЮДУ". Он почувствовал себя подавленным и опустошенным.
Клоистер считал, что нет ничего более постоянного, более надежного, чем вера в Спасителя, но эта вера была у него слишком зыбкой. Теперь он понимал, как добрый Петр смог отречься от Христа. Нет, не из неверия, а из слабости, из неуверенности, из страха. Клоистер чувствовал себя кораблем, потерявшим курс в бурю. Что таилось в последних словах Иисуса: "Бог мой, Бог мой, почему ты оставил меня?" Правда ли то, что он прочел в Кодексе Секретного архива Ватикана? Какая сила привела его сейчас в Бостон и заставила столкнуться с тайной, к которой он так долго шел?
Кардинал Францик сказал, что никому, кроме него, не под силу разгадать эту сложную загадку. И Клоистер, несмотря на все свои страхи и смятение, не сомневался в этом. Каким-то шестым чувством священник догадался, что он избран.
16
Бостон
После встречи с сестрой Викторией отец Клоистер провел несколько часов в размышлениях. В его портфеле лежали записные книжки с пометками, которые сделала доктор Барретт во время психотерапевтических сеансов со старым садовником Дэниелом Смитом. Кроме того, епископат отправил ему запись ритуала, сделанную на домашней цифровой видеокамере.
Клоистер не счел нужным встречаться с Томасом Гомесом, испанским священником, который проводил этот ритуал. Он предпочел подождать до тех пор, пока в этом возникнет необходимость. Для того чтобы разобраться в произошедшем, для начала было вполне достаточно видеоматериала и медицинских отчетов. Альберту не терпелось просмотреть эту запись, увидеть момент, когда Дэниел говорит "АД ПОВСЮДУ", и установить точные причины, заставившие экзорциста и психиатра испугаться настолько, что последняя даже исчезла. Может быть, доктор слишком увлеклась этим случаем, и увиденное так потрясло ее, что ей отказала выдержка. Горько усмехнувшись, он подумал, что эта женщина, посвятившая себя тому, чтобы лечить и облегчать душевные страдания, под впечатлением от случившегося сама могла помутиться рассудком. Хотя эта гипотеза в любом случае не убеждала Альберта Клоистера. Если предположить, что случайностей не бывает, то эта ситуация была лучшим тому подтверждением.
После эксгумации испанского священника поначалу все происходящее казалось причудливым вращением разрозненных фактов, мыслей, слов в калейдоскопе судьбы. Но вышло наоборот: все события, может быть пока еще непостижимым для него образом, выстраивались в четкую логическую цепочку, медленно, но неуклонно приближая его к развязке. Теперь иезуит был в этом уверен.
Устроившись на мягком сиденье такси, он возвращался в колледж, куда поселила его конгрегация, и неожиданно вспомнил сказанное сестрой Викторией перед тем, как попрощаться: "В этом замешаны силы, о которых, как нам кажется, мы многое знаем, но на самом деле мы не знаем о них ничего. Я хотела бы ошибаться, но думаю, что права. Будьте осторожны, и да хранит вас Господь". Машина свернула на Бикон-стрит, на которой располагался знаменитый паб "Булл энд Финч", прямо напротив Паблик-Гарден. Отъехав чуть подальше, таксист сказал:
- Смотрите, там бар "Cheers"!
Клоистер отвлекся от своих мыслей:
- Извините, что вы сказали?
- "Cheers", - повторил таксист.
- Ах да, да…
- Вы видели этот сериал? Мы с женой смотрели его каждый раз, когда его показывали.
Непринужденная беседа о самом известном месте Бостона немного отвлекла священника от тягостных мыслей. Водитель был славным малым и принадлежал к той категории коренных бостонцев, чьи семьи жили здесь уже несколько поколений, поэтому он отлично знал историю города. Он рассказывал Клоистеру об англичанах, основавших Бостон, о Поле Ревере, о Войне за независимость, о церкви, где впервые зазвучали речи об отмене рабства; говорил о корабельных верфях и портах, из которых последние два века выходили в море самые быстрые парусники. Когда такси наконец подъехало к колледжу, священник почувствовал легкое сожаление. Занимательный рассказ водителя немного развлек Альберта, и теперь ему не хотелось выходить из машины. Он еще не готов был перевернуть страницу и открыть новую главу в своем исследовании, которое, может быть, превзойдет все предыдущие и откроет ему глаза на природу добра и зла. По спине Альберта пробежал холодок. Он проводил задумчивым взглядом такси, которое свернуло на соседнюю улицу и скрылось из виду.
Небо все еще было ясным и светлым, в то время как в душе Клоистера сгущались тучи. У него появилось странное ощущение, как будто время закончилось и начался новый отсчет; будто мир изменился и уже был не таким, как день, час, минуту назад. Отец Клоистер продолжал смотреть в ту сторону, где исчезло такси. Все оставалось по-прежнему: то же многоцветие и многоголосие людей и машин, но что-то изменилось внутри него самого. Священник провел языком по пересохшему нёбу и почувствовал металлический привкус. Он бросил курить. Его легкие буквально стонали от пачки сигарет, которую он выкуривал ежедневно на протяжении многих лет. И вот уже месяц он жил без табака, сегодняшний день был как раз тридцатым. Он достал из внутреннего кармана пиджака упаковку жевательной резинки с никотином и бросил в рот две пластинки, ощутив знакомый резкий вкус.
Энергосберегающая лампочка незаметно мигала и потрескивала. Альберт Клоистер вошел в комнату и, не раздеваясь, упал на кровать, погрузившись в чтение истории болезни Дэниела. Он хотел проникнуть внутрь его разума, прежде чем поставить запись. Клоистера чрезвычайно озадачило исчезновение доктора, тетради которой он держал в руках. Что-то произошло в ходе обряда экзорцизма: то, чего отец Гомес не смог понять, а она, должно быть, сочла очень важным. Экзорцист настолько увлекся борьбой с лукавым, что сам не заметил, как разорвал тонкую нить, связывавшую его с внешним миром, и это привело к частичной потере памяти. Он зарекся заниматься изгнаниями дьявола и даже не осмелился посмотреть видеозапись. Епископ сделал это сам и нашел несколько моментов, где увидел необычное для одержимого поведение. Злорадный вопль "АД ПОВСЮДУ!" заставил его позвонить в Рим старому другу, его преосвященству Игнатию Францику. Группа, которой руководил кардинал, как раз занималась исследованием подобных случаев.
Клоистер только что прочитал первую из тетрадей психиатра. В ней доктор Барретт описывала ужасные видения Дэниела. Она особо отмечала нетипичность таких видений для слабоумных вроде Дэниела Смита. Что-то не сходилось. Записи выдавали растерянность психиатра. Клоистер подумал, что она не готова была понять происходившее со старым садовником. Она не знала, как с этим бороться, и лишь признавала свое бессилие. Альберт согласился с ней, что описания дьявольских миров были чрезвычайно точными. Иногда садовник даже использовал не свойственные его речи выражения или слишком мудреные слова. Через Дэниела вещал кто-то другой, как это случилось и во время отчитки. Психиатр предположила наличие у старика телепатических способностей, в которые, как она считала (и была совершенно права), верил сам Альберт Эйнштейн. Клоистер невольно улыбнулся: он не ожидал подобных выводов от этой женщины, поскольку по опыту знал, что ученые скептически относятся к таким вещам. По статистике, мир, в большинстве своем, населен либо абсолютно доверчивыми людьми, либо закоренелыми скептиками. Золотая середина, в которую древнегреческие мудрецы помещали добродетель, встречается крайне редко.
В начале второй тетради психиатр развивала идеи, выдвинутые в первой, а также описывала новые сны Дэниела. Но что-то изменилось. Казалось, доктор постепенно и настойчиво вводит в описание не относящиеся к делу детали. Как будто она сама превратилась в активного участника этих видений. Строгие определения давались ей с трудом. Рассказы Дэниела производили на нее более сильное впечатление, чем вначале, и дистанция между пациентом и врачом сокращалась, а потом и вовсе исчезла. С какого-то момента заметки превратились в набор обрывочных мыслей, записанных короткими фразами. Казалось, что разум психиатра подвергся какому-то вторжению. Тот факт, что она сама попросила провести обряд изгнания демона, лучше всяких слов говорил: Одри хотела что-то выяснить. Клоистеру хорошо знакомо это желание. На одной из страниц второй записной книжки возникла загадочная заметка: "желтые шары". Она была написана крупными буквами и жирно обведена, так, что в нескольких местах порвалась бумага. Эти слова ничего не говорили Клоистеру. Священник-экзорцист упомянул в докладе, что Дэниел произнес их во время обряда, говоря о каком-то месте в Нью-Лондоне, штате Коннектикут, и еще, кажется, о каком-то острове, название которого не удалось расслышать.
Чуть ниже в той же тетради была другая запись, которую Клоистер также не знал как истолковать, - история гибели университетского охранника, сожженного студентами. Эта запутанная история сама по себе не представляла для Клоистера никакой ценности. Его как человека, занимавшегося графологией, заинтересовал почерк доктора. Сначала буквы были четкими и округлыми - таким почерком написана вся первая тетрадь и начало второй, - а затем словно сорвались в галоп. Это объяснялось лишь внезапным эмоциональным потрясением. Кроме того, именно с этого места стиль описания резко менялся: оставшуюся часть заметок можно было сравнить с беспорядочной стрельбой в ночной темноте. Равновесие сменилось хаосом бессвязных мыслей и ощущений.
Не стоило забывать к тому же, что после обряда врач исчезла, и до сих пор никто не знал, где она и что с ней. Ее мобильный был заблокирован, и ни один из ее знакомых не видел ее с того самого вечера. Хотя спрашивать особо было не у кого. Доктор жила одна, круг ее знакомых был ограничен. Если не считать профессиональных контактов, доктор Барретт общалась лишь с секретаршей, с парой священников в церковном приходе, который она регулярно посещала, и кое с кем из сестер в приюте. Встречалась ли она с кем-нибудь еще, неизвестно.
Клоистер догадывался о том, что за всем этим скрывалась какая-то тайна. Что-то подсказывало ему, что все это не случайно, что и слабоумный садовник, и исчезнувший психиатр, и сам город Бостон - звенья одной цепи. Объем информации за день превысил все допустимые пределы, и мозг священника был просто не в состоянии ее переварить. Он почувствовал, как тяжелеет голова и слипаются веки. Священник переборол желание посмотреть запись обряда. Сначала необходимо восстановить способность мыслить. Может, заснуть ему и не удастся, но, по крайней мере, он сможет лечь в кровать и хоть немного отдохнуть, приглушив свет. В его голове звучали различные фразы, заставляя его думать. За долгие годы работы в "Волках Бога" он научился многому, в том числе - обходиться без сна Он погасил настольную лампу, но света, проникающего сквозь оконное стекло, хватало, чтобы разглядеть лампу на потолке, круглую, со стеклянными подвесками: она будто гипнотизировала его. Он закрыл глаза и попытался не думать о видениях, мучавших старого бедного садовника. Постепенно он отключился от внешнего мира, как будто кто-то выдернул шнур из розетки. В его мозгу образовался темный вихрь, который, казалось, подхватил его и понес прочь сквозь века, тысячелетия, вечность.
17
Штат Коннектикут
"Месть". Одри не знала, произнесла она это вслух или просто подумала. Она, посвятившая жизнь тому, чтобы лечить психику других, не доверяла больше собственному разуму.
Уже стемнело. Отчасти поэтому, направляясь в Нью-Лондон, Одри свернула не туда и заблудилась. Машина остановилась на обочине проселочного шоссе, изрытого колдобинами. Ее окружал густой лес, лапы ветвей нависали над узкой лентой дороги.
Нью-Лондон был известен Одри не понаслышке. Там она провела почти все детство и большую часть юности, до тех пор, пока не переехала с матерью в Хартфорд, за три года до поступления в университет. К этому их вынудила смерть отца Одри, который никогда не считал деньги и оставил после себя лишь несколько сотен долларов на банковском счете. Одри смогла учиться в Гарварде только благодаря стипендии, и ей стоило немалых усилий получить и сохранить ее. Ничто в жизни не давалось ей легко. Эти воспоминания лишь на миг отвлекли ее от размышлений о последних словах Дэниела во время обряда экзорцизма. Услышав то, что Одри так хотела знать, она выбежала из приюта, села в машину, несколько часов ехала по городу, не разбирая дороги, пока у какого-то порта не закончился бензин. Тогда она зарыдала с таким отчаянием, что запершило в горле. Но и слезы не могли ее утешить.
Это были слезы гнева и ненависти. Ее сын Юджин не потерялся в Кони-Айленде пять лет назад. Он не ударился головой, забыв, кто он и где живет. Он не утонул в море, и его не сбило машиной. Ничего этого не случилось. Злой дух, вселившийся в Дэниела, поведал ей правду. Юджина похитили. И Одри знала, кто превратил ее жизнь в кошмар. Этого человека звали Энтони Максвелл. Если бы не Дэниел, Максвелл навсегда остался бы для нее неизвестным клоуном с желтыми шарами. Тем самым клоуном, который стоял рядом с Юджином на его последней фотографии. Стоит только представить, что она столько лет, ничего не подозревая, смотрела в улыбающееся лицо, размалеванное белым и красным… лицо этого проклятого ублюдка, который обосновался около Нью-Лондона, где жила когда-то Одри. Так Бог шутил над людьми. И в таких шутках, как эта, Бог был жесток. Тот, кто утверждал обратное, лгал или ничего не знал.
Одри жаждала мести. Гнев и желание убить этого человека разъедали ее душу. Для нее Максвелл больше не принадлежал роду человеческому, потому что только животное способно сделать то, что он сделал. Одри и сама превратилась в животное, в хищника. Теперь она жила лишь ради того момента, когда заставит Максвелла заплатить за свое преступление и узнает наконец то, что так и не открыл ей лукавый дух: жив ее сын, ее Юджин, или нет.
Разминая закоченевшее тело, она с трудом выбралась из машины: холод и сырость пронизывали ее до самых костей, несмотря на то что на ней было плотно прилегающее пальто. Фары машины выхватывали из темноты огромную кучу гниющей прошлогодней листвы. На дворе стояла поздняя весна, но с трудом верилось, что это разложение когда-нибудь даст начало новой жизни. Одри казалось, что она уже никогда не будет той, что прежде. Потеря Юджина ранила ее душу, превратила ее в грустную и безутешную женщину, ненавидевшую Бога больше всего на свете. Но она уже свыклась с этой болью. Вера в то, что Юджин жив, вера, с которой она всякий раз открывала доклады сыщиков, позволяла ей сохранять хрупкое подобие равновесия. Сказанное Дэниелом перевернуло все с ног на голову. Губы Одри тронула горькая усмешка: то, чего она не добилась от Бога, дал ей дьявол. Именно дьявол вдохнул в нее надежду, и она даже боялась подумать о том, что эта надежда может оказаться напрасной. Ведь тогда она не проживет и дня.